Страница 13 из 28
– Почему вы меня не послушали? – возмутился Завьялов. – Если бы мы его бросили, то она была бы жива, и все мы – в безопасности. А теперь дорогу развезло, как мы вернемся?
Устюгов задумался. Похоже, план разобраться во всем в спокойной обстановке провалился. Он обратился ко мне:
– Максим, у тебя есть карта дорог?
Я вышел наружу и забрал из «буханки» видавший виды старый атлас, еще советский. Впрочем, по части дорог все изменилось с тех пор несильно, да и то – в худшую сторону. Новых дорог тут точно не появилось.
В кафе мы выложили атлас на стол и окружили его, вчетвером. Алдан остался сидеть в стороне.
– Мы проехали здесь, – Устюгов пальцем отследил наш путь от города до поселка. – А это что за дорога, на север?
– Это старая советская дорога к шахте.
– Какое покрытие и состояние?
– До шахты асфальт. Поскольку по нему ездили редко, должно быть вполне приемлемо. После моста практически до шоссе – бетонка, должна быть в порядке.
– Тогда в чем проблема?
– Мост через реку. Его смыло несколько лет назад, и никто не восстанавливал, потому что шахта давным-давно закрыта.
– Вброд пройдем?
– Не знаю, никогда там не был.
Устюгов посмотрел на якута.
– Эрхан Кундулович, скажи, что там за речка?
– Летом это просто ручеек среди груды камней. Но сейчас идет таяние снега, и наверняка река разлилась.
– «Буханка» сможет проехать?
– Думаю, да. Но надо посмотреть.
– Тогда решено. – Устюгов выпрямился и закрыл атлас. – Это потеря всего пары часов, а выигрыш может быть для нас решающим. Мы должны проверить эту возможность.
– Мы будем ему верить на слово? – возмутился Завьялов.
– Да, – спокойно ответил Игорь и обратился ко мне: – Максим, буди Драчева и собирай все необходимое. Спросишь у Екатерины Витальевны все необходимое..
Я вышел из кафе и быстрым шагом направился к домику доктора. Никто не ответил на стук и не открыл, так что я вернулся назад обеспокоенный.
– Игорь, не открывает.
– Может, отошел куда, – задумчиво буркнул Устюгов. Затем поднял Эрхана, опасаясь оставлять его без присмотра, и пошел со мной.
Мы стучали еще пару минут, а потом решили ломать дверь.
Драчев был мертв, лежал на кровати. Неестественно выгнутое и уже остывшее тело. Умер во сне, вероятно. На первый взгляд, без чужого вмешательства.
– Это не я… – сказал Алдан и хотел еще что-то добавить, Устюгов прервал его:
– Лучше молчи.
Мы переглянулись. Нечего было сказать. Даже если его смерть не была естественной, у нас не было возможности это узнать.
Еще один труп в холодном подвале медпункта. Еще одна истерика Резцовой. К счастью, я смог отвлечь ее приготовлениями к поездке. За беготней и сбором необходимого ей удалось придти в себя.
Мы слили бензин из «козла» с разрезанными шинами и взяли еще пару запасных канистр. Прихватили мешок консервов. Взяли большую катушку альпинистской веревки на складе с туристическим инвентарем – да, он здесь был. Завьялов снизошел до нас с Резцовой и охотно помогал собираться. Было видно, как сильно он хочет покинуть это место. Трудно было винить его за это – мы все хотели.
Темп происходивших событий был так высок, что я совершенно не успевал их осмысливать. Не мог понять характера угрозы, не мог определить ее источник. Но ясно чувствовал опасность. Нас становилось все меньше.
Пока я руководил процессом сборов, Устюгов сторожил Алдана в кафе. Наконец, мы все подготовили и отправились в путь. Дождь стал слабее. Дорога была разбита, но для «буханки» все же не представляла каких-то сложностей. Тем не менее, я не мог развить большую скорость, как бы мне не хотелось. Краем уха я прислушивался к тому, что происходило в салоне:
– Екатерина Витальевна, Олег Вячеславович, – Устюгов расспрашивал их о том, что произошло вчера, – как себя вел Иван Сергеевич вечером? Что-нибудь сказал? Может, просил мне что-то передать.
– Нет, – ответила Резцова. – Он был как-то замкнут. Сказал, что лично вам скажет результаты вскрытия и что вы не будете удивлены.
– А потом?
– Поужинал у меня, пошел спать. Он не боялся моей стряпни.
– Значит, ничего подозрительного вы не видели… – вздохнул Устюгов устало. – Скажите, Олег Вячеславович, просто интересуюсь – а что вы здесь вообще забыли? Из того, что я слышал и понял, это место держится на вас – не в обиду вам, Екатерина Витальевна. Странно с вашей популярностью видеть вас в такой глуши.
– В этом все дело. Я не хотел такого рода популярности, мне было физиологически неприятно, что в глазах людей я нахожусь в одном ряду с каким-нибудь Кашпировским. Все экстрасенсы, маги и эзотерические мудрецы, наводнившие нашу страну, вызывают у меня тошноту. Обычные мошенники, самовлюбленные закомплексованные ничтожества или окончательно спятившие. Других я не наблюдал.
– А вы, конечно, не такой.
– Я понимаю ваш скепсис. И по моему поводу, и в отношении всего сверхъестественного. Я с первого взгляда понял, что вы предельно рациональный человек и отрицаете то, что не можете понять.
– Удивите меня.
– Хорошо. Заметьте, я никогда не сводил бородавки через телевизор, прорицал будущее или воскрешал мертвых под камеру в мос-ковских моргах. Я просто говорил людям то, во что верю и то, что чувствую. Возможно, вы удивитесь, но порой ученые бывают фанатично уперты и зашорены. Смеются над гипотезами о существовании невидимых глазу микроорганизмов, или о единстве пространства и времени. Грызутся между собой подобно мелким обывателям в коммунальной квартире. Не стыдно религиозному фанатику отрицать научный метод. Но когда то же самое делает ученый – это не просто стыдно, это и смешно, и грустно. Вы не ученый, но все-таки рациональный и разумный человек. Поэтому, пожалуйста, не отметайте с порога мои слова, считайте их своего рода околонаучной гипотезой, таким интеллектуальным упражнением.
– Я попробую.
– Вам знаком термин «многомировая интерпретация Вселенной»?
– Нет.
– Двухщелевой эксперимент? Интерференция?
– И дифракция. Это из физики, кажется. Что-то там со светом.
– Понятно. Конечно, мой рассказ будет не очень научным. Я начну с интерференции. Это явление, которое не объясняется с точки зрения классической физики. Точнее не само явление, а выводы из него. Свет, проходя через одну щель, дает на стене одно светлое пятно. Свет, проходя через две расположенные рядом щели определенного размера, не дает два светлых пятна, как можно было бы предположить, а дает целый набор пятен разной степени яркости. Это доказывает волновую природу света. Вместе с тем оказалось, что наличие наблюдателя – то есть прибора, отслеживающего прохождение фотонов через одну из щелей, разрушает интерференционную картину, и мы видим два светлых пятна, а это значит, что свет имеет корпускулярную природу.
– А на самом деле?
– Ни то, ни то. Одно время приняли за истину, что у света корпускулярно-волновая природа, но это от лени, ведь ученые тоже люди, а значит, склонны лениться. На самом деле свет не волна и не частица. Ответ проще и сложнее одновременно. Когда вы не смотрите – нет, не так, – когда вы не фиксируете фотон прибором, он волна, когда фиксируете – он частица. Анализ этого явления привел современную науку к нескольким фундаментальным выводам, которые легли в основу квантовой механики. Я не буду подробно расписывать, я просто скажу, что это целый рад парадоксов, которые физикам прошлого не могли даже прийти в голову. Говоря короче, в микромире объекты имеют вероятностные характеристики и их поведение невозможно предсказать в рамках классической физики. Не только фотоны света, но и электроны, и даже отдельные молекулы, то есть объекты, обладающие массой, могут интерферировать. Но в макромире эти вероятностные характеристики, суммируясь, приводят к предсказуемым процессам, которые мы можем оценить уже легко – и здесь правят классическая механика, термодинамика, и так далее.
Завьялов звучал как лектор научно-популярной программы для тех, кто не в теме. Сильно не в теме. Я мысленно прокрутил в голове все произошедшее за последних дней. Все эти смерти, поездки, бессмысленные хождения и суета… – события сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, без внятного объяснения. Все рассуждения окружающих граничили, а то и не граничили, с предельным абсурдом. Это было чертовски похоже на сон, в котором мы также бездумно и почти мгновенно перемещаемся между разными местами и воспринимаем происходящий бред без рефлексии, не имея возможности (а иногда и желания) на что-то повлиять.