Альтернатива

Александр Юрьевич времени понапрасну не терял: он занимался маникюром – обкусывал ногти. Похоже, что сам процесс и получаемый результат вызывали у него чувство истинного удовлетворения.

Едва сдерживая накативший приступ брезгливости, Анна протянула ему книгу, на что «грызун», невнятно пробормотав то ли спасибо, то ли до свидания, а, возможно, то и

другое, сунул томик в рюкзак и отправился познавать высокое.

– Зачем? Зачем вы дали ему Гоголя?! – возмущено заволновалась Неведомая. – Он же никогда не будет его читать. У него интеллект древесной улитки!

– Скарлетт Альбертовна, насчет улитки не знаю, но вы правы в том, что юноша действительно не будет читать Гоголя, более того, он даже на титульный лист не посмотрит. Если он ознакомится с кратким содержанием поэмы где-нибудь в интернете, это уже можно считать удачей. Завтра или послезавтра он выложит книгу на парту, чем вызовет слезу умиления у преподавателя и получит свою заслуженную тройку за то, что, хотя бы взял книгу в руки. Он никогда не вернет ее в библиотеку, так же как и «Преступление и наказание», поэтому я ему выдаю то, что предназначено для списания и утилизации.

– А как часто у вас проводится утилизация? – Скарлетт внезапно потеряла интерес к нерадивому представителю юного поколения и, вздрогнув опушкой, задрала голову так, что стал виден многоступенчатый подбородок.

– Ой, да сейчас раз в год, – вступила в разговор скучающая от безделья Зиночка. – К концу календарного года все подчищаем и сдаем. Раньше каждый квартал было, потом раз в полгода, а теперь читают меньше и книги дольше держаться.

– Ну да, ну да. – В такт качнулась шляпа. – Жаль, что Светлана Владимировна на совещании, придется зайти завтра. А сейчас дайте мне почитать что-нибудь свеженькое. Только без всяких философских заумствований о смысле жизни, и чтобы никакого там кухонного реализма о тяжести бытия и душевных страданиях. В жизни, знаете ли, и так этого хватает. Хочу отдохнуть, получить положительные эмоции, так, чтобы и посмеяться, и чтобы детектив был, и любовь, и обязательно хороший финал.

– Этого у нас сколько угодно, – Зиночка, почувствовав себя востребованной, радостно подхватилась и помчалась к ближайшим стеллажам.

Вернулась она достаточно быстро, держа в руках несколько тоненьких книг карманного формата в ярких мягких обложках.

– Пришли совсем недавно. Мы их только в каталог внесли. Вот «Убийство днем под звездами», «Во всем виноват дворник», «Труп в сундуке», еще «Разбитое сердце Афродиты». Это то, что вам нужно…

Неведомая довольно качнула шляпой и, сграбастав все в гобеленовую сумку, соизволила откланяться. Глядя ей в спину, Анна подумала, что сейчас Скарлетт напоминает памятник Екатерине II перед Александринским театром – громоздкая и величественная. Решив, что от голода в голову лезет всякая ерунда, она оставила Зиночку на боевом посту и направилась в «зону» с решительным намерением все-таки выпить чего-нибудь: чай, кофе

или просто воду – все равно, главное, чтобы горячее и сладкое. В душе теплилась надежда,

что и окаменевший пряник еще никто не сгрыз. Сейчас он будет весьма кстати.

На столе стояла тарелка с бутербродами: два с колбасой и два с колбасным сыром. Она сглотнула слюну – это получилось неприлично громко.

– Я вам там оставила поесть, – произнесла появившаяся в дверном проеме баба Люба, – а чай или кофе сами себе сделайте. Где это видано: ни свет ни заря на работу, как на пожар?

И не слушая благодарностей, она вышла, продолжая что-то недовольно бурчать себе под нос.

Во второй половине дня скудный ручеек читателей и вовсе иссяк. Две пенсионного возраста дамы забрели к ним по пути из продуктового магазина (из пакетов виднелись батоны и всякая снедь), спросили Джейн Остин, но она был на руках, и они удовлетворились Диккенсом и Голсуорси. Рабочий день понемногу шел к своему логическому завершению. Зиночка щенячьим взглядом начала заглядывать ей в глаза и невнятно лепетать, что ночью соседи гуляли и она не спала… и завтра она «чесслово» тоже отпустит Аню пораньше. Та, уверенная, что в бессоннице Зиночки виноваты далеко не соседи, махнула рукой, отпуская ее на все четыре стороны.

Зиночка была замечательным, добрым человечком, неизвестно каким образом попавшим в библиотечное дело. Она патологическим образом мечтала выйти замуж. Ее романы начинались страстно, развивались стремительно, заканчивались быстро и преимущественно горькими слезами. Вывод, что все мужики сволочи и никому нельзя верить, к которому она приходила, испарялся сразу, как только на горизонте появлялась новая половозрелая особь мужского пола. И все повторялось сначала. Сейчас Зиночка находилась в самом разгаре страстей, и любое море ей было по колено, а весь мир был окрашен в радужные цвета, хотя в последние годы это сравнение звучало все более и более двусмысленно.

Баба Люба ушла еще раньше, и Анна, оставшись одна, выглянула в холл, где рядом с еще не работающим гардеробом сидел охранник и, попивая чай, с увлечением читал детектив в глянцевой обложке. Она вернулась в зал, выключила основной свет и поудобнее устроилась в глубоком читательском кресле. Интересно, как там этот Саня, а еще интереснее посмотреть на реакцию мамы с папой, если бы они узнали, что в их имении живет личность без определенного места жительства, но со странным шрамом на голове и амнезией. И тут на память пришло, как она знакомила их с простым школьным учителем истории. Оба родителя тогда уже получили профессорские звания, и они все вместе еще какое-то время жили в трехкомнатной квартире обычного панельного дома в спальном районе, и как тогда было здорово и весело. На праздники к ним всегда приходили гости, или они всей семьей в одночасье могли безоглядно рвануть на другой конец города и гулять там всю ночь напролет, особенно если впереди ожидались выходные. Но потом умерла бабушка Медея. Ей было сто лет и несколько месяцев. В наследство она оставила своей дочери, ее матери, трехкомнатные апартаменты на Никольской площади, по помпезности сравнимые с филиалом Малого Эрмитажа. Бабушка была легендарной личностью, оперной дивой. Она царила не только на ведущих подмостка мира, но и дома. Дед, не выдержав постоянного давления властной натуры, исчез в неизвестном направлении ровно через год после свадьбы – его дочери тогда было два месяца отроду. В связи с таким предательством он был предан анафеме. Имя деда и какие-либо воспоминания о нем в доме были запрещены под страхом смерти. В незапамятные времена своей молодости Медея Юлиановна исполняла ведущие партии в «Мариинке», выступала в «Ла Скале», пела дуэтом с тогда еще совсем юным и находящимся в самом начале пути к славе Лучано Паваротти – хотя вполне возможно, это была только красивая семейная легенда, которую никто не смел оспаривать, а тем более проверять. Бабушка так и не приняла зятя «плебейских кровей» и, соответственно, внучку–«полукровку». Медея Юлиановна не скрывала своего непонимания, как ее «такая красивая, утонченная, благородных кровей» дочь отказалась от блестящий партии (то ли будущего дипломата из очень хорошей семьи, то ли физика или химика, который обещал в недалеком будущем стать Нобелевским лауреатом, естественно, тоже из высших слоев) и внезапно вышла замуж за студента-медика, который мало того что приехал из тьмутаракани, так от него еще «постоянно пахло формалином и какой-то ядовитой гадостью». Но даже не это было самым страшным: бабушку ужасало, что новоиспеченный зять не отличал Шуберта от Чайковского, подразделяя музыку на «нравится» и «не нравится», то же относилось к живописи, архитектуре и литературе.

Отца не спасло профессорское звание и положение ведущего специалиста в области нейрохирургии. Теща переносила его с трудом и старалась при малейшей возможности избегать «контактов третий степени», до минимума сократив свои посещения «заблудшей» дочери и не приглашая их к себе – исключением были дни ее рождения… и только юбилейные даты. Первый раз она увидела внучку, когда та пошла в школу. Оглядев Анечку с ног до головы, она не задумываясь вынесла вердикт: «вся в отца», «яблоко от яблони…» и «от осинки не родятся апельсинки». Пройдясь фольклором по родственным связям, теща практически забыла о ее существовании, но с дочерью общаться продолжала, с профессиональной стойкостью большой актрисы делая вид, что ничего такого в их жизни не произошло и у каждого есть свои маленькие слабости, на которые, если их нельзя исправить, можно смотреть сквозь пальцы. После ее ухода из жизни и вступления в права наследования родители переехали в бабушкины хоромы, оставив «спальник» в полное распоряжение Ани. Переезд в исторический центр города странным образом повлиял на их характер, особенно мамин. Появились снобизм и высокомерие, и поэтому школьному учителю было отказано жестко и безоговорочно. Аня попыталась взбрыкнуть, мама в ответ выдала сердечный приступ и кардиореанимацию, с комментариями, что они будут строить свое семейное счастье, танцуя на ее могиле. Учитель не был готов взять на себя такую ответственность и тихо исчез из поля зрения аристократического семейства. Позже из «достоверных источников» Анна узнала, что он страдал недолго и через полгода женился на преподавательнице биологии из той же школы, и та, уйдя в хронический декретный отпуск, каждые два года рожала ему по ребенку.