Змей Рая

В тот вечер мы достигли Джохиматха, важнейшей остановки в пути. Это название — искаженное санскритское Геотир Мат. Геотир значит «свет», а мат — «монастырь». Значит, место это названо монастырем света, а точнее, монастырем просветления. Так это место назвал Шанкарачарья, потому что здесь, взбираясь к Бадринатху, он достиг просветления. Это был один из величайших пандитов Индии. Родившись в восьмом веке на юге, он вызвал к жизни великое реформаторское движение, которое, по сути, было контрреформацией против буддизма. В общем, он был создателем адвайты веданты, философии чрезвычайно монистической. Он также ввел сам обычай индийских паломничеств, скреплявших духовное единство Индии, поощряя путешествия из Гималаев к мысу Коморин и наоборот. С тех пор толпы паломников бредут по лицу Индии, как это было в Средние века, когда люди со всей Европы посещали Сантьяго–де–Компостела в Испании. Европейская романская архитектура и песни паломников соответствовали в значении каменным изваяниям и священным гимнам Индии.

Всё же, в последние годы характер паломничеств в Бадринатх изменился. Теперь это святое место посещают даже еще большие массы людей, напуганные тем, что область вскоре может быть захвачена китайцами. Со времен моего похода дорога была сильно улучшена, и сегодня достичь Бадринатха не так уж сложно. Я мог бы даже сказать, что Бадринатх окажется уничтожен джипами и автомобильными дорогами раньше, чем до него доберутся китайцы, а может быть, они разрушат его рука об руку. Но когда туда отправлялся я, мне пришлось подготовить целую альпинистскую экспедицию — и вместо того, чтобы шагать по широкой дороге, мы должны были взбираться на высочайшие перевалы, и переправляться через глубочайшие расщелины. Всё это время я надеялся узнать что–то достоверное о земле бессмертных сиддхов и об их магическом ашраме, и спрашивал многих паломников, молодых и старых — всех, кого встречал по дороге — надеясь, что они смогут мне что–то рассказать. Наилвалу совсем не нравились мои разговоры с паломниками, наверное, казавшиеся ему всё более подозрительными. Всеми способами он пытался оградить меня от встречных и попутчиков, будто замуровывая меня в невидимую стену. Всё же, я почти всегда умел прорвать его заслоны, так что, в конце концов, Наилвал смирился.

Продолжая восхождение, мы слышали звук, повторявшийся со всё большей настойчивостью: человеческий выкрик «Джаи Бадри Вишал!» — «слава господину Вишну, Творцу Жизни!». Всякий проходящий мимо паломник восклицал так, и мы должны были отозваться тем же. Мы приближались к высочайшим обителям, и крик этот звучал в каждом горле со всё большей настойчивостью.

В тот вечер в Джохиматхе я посетил монастырь Шанкарачарьи; оказалось, что все монахи собрались в просторном центральном зале, освещаемом факелами. Здесь были также саддхи и паломники, идущие в Бадринатх. Я присоединился к кругу монахов и стал слушать, как главный брахман рассказывает анекдот о жизни Шанкарачарьи. Он говорил о том, как великий мудрец принимал участие в состязании и переспорил всех своих оппонентов. Тогда к нему подошла женщина и спросила о сексе — а он сказал, что не сможет ответить, поскольку не имеет никакого сексуального опыта. Так что Шанкарачарья попросил подождать шесть месяцев, за которые он должен будет подготовить ответ. Используя умения йоги, он отделил свое тонкое тело и проник в тело умирающего короля — сумев перенять опыт его насыщенной сексуальной жизни. Наконец, после шести месяцев, Шанкарачарья вернулся и ответил той женщине.

А после все другие присутствующие по очереди держали короткую речь. Когда очередь дошла до молодого человека, который сидел рядом со мной, кутаясь в толстое одеяло, тот стал рассказывать о своих переживаниях, сопровождая невнятный рассказ резкими жестами. Но я слушал его с напряженным вниманием — потому что его опыт был слишком подобен моему. Вот что он сказал:

— Как раз перед наступлением утра обморочное наваждение охватило меня. Я почувствовал дрожь, пронизывающую насквозь, и в итоге оказался неспособным пошевелиться. Тогда, только после величайших усилий, я начал двигаться и сбежал от этой дрожи — я сделал это, стараясь выбраться из себя, из собственного тела. Наверное, кто–то другой вошел в мое тело, так же, как в истории, что вы, свамиджи, рассказали нам о великом гуру, Шанкарачарьяджи. Наконец, я смог преодолеть это чувство посредством тапас и пуджас, а также через раскаяние, молитвы и аскетическую жизнь. Я совершил многие паломничества в святилища и монастыри, и уже прошло много времени, с тех пор, как то наваждение последний раз случалось со мной.

Меня подмывало спросить этого человека, не перенес ли он какой–нибудь тяжелой болезни или несчастья, и я хотел, чтобы мой друг, чилийский доктор, сейчас оказался рядом.

На следующее утро мы поднялись на рассвете, чтобы посетить пещеру поблизости — здесь укрылся от мира йог, не носивший даже никакой одежды. Придя туда, мы обнаружили, что из пещеры валит густой дым, и смогли разглядеть только нескольких лохматых растрепанных существ, покрытых пеплом и держащих трезубцы. Это были ученики того святого йога, что скрывался внутри, и они приглашали меня войти. Низко пригнувшись и закрыв рот платком, чтобы не задохнуться в дыму, я вошел в пещеру и в ее глубине обнаружил недвижную, смутную фигуру. Когда мои глаза попривыкли к дыму и темноте, я стал различать детали: длинные черные волосы, совершенно заросшее лицо, тело покрыто сажей и пеплом, ногти на руках и ногах скорее походили на звериные когти. Он был совершенно гол и сидел в позе лотоса. Глаза широко раскрыты и недвижны, как у мертвого — он не моргнул ни разу, хотя воздух был полон дыма сгоревшей травы и сандалового дерева. Я даже несколько раз провел рукой перед его лицом, но ничего не произошло. Глаза его совершенно замерли, и я совершенно уверен, что ничего не изменилось бы, если бы на зрачок ему сел паук или муха — и он бы даже не почувствовал этого. На лице его не было ни какого–либо выражения, ни примет возраста, но мне сказали, что ему 180 лет. Я оставался в дымной пещере, сколько мог вынести, но вскоре духота и тени стали слишком гнетущими, и мне пришлось уйти.

От Джохиматха мы продолжали карабкаться к Пандукечвару. В пути Наилвал остановился, чтобы показать мне висячий мост, переброшенный через овраг. Он указал на другую сторону, где тропа исчезала, закручиваясь вокруг выступа. Это и была та тропа, что ведет в Долину цветов — я снова услышал рассказ о тысячах чудесных цветов, что растут там.

Я даже всерьез задумался о том, чтобы пуститься по этой тропе. Нездешняя женщина, что жила и умерла там, могла знать и великую тайну, тропу к бессмертным. Но Наилвал настоял на том, что для цветов еще слишком рано.

Пандукешвар — самое красивое место из всех, какие мы посетили в нашем восхождении. Вечером я вышел из избушки и стоял, глядя на снежные горы, уже видимые повсюду вокруг нас, и реку, протекавшую в глубоком ущелье под нами. Краски пейзажа были очень насыщенными, и я начал думать, что сумею обнаружить в глубоких ледяных тонах гор ярко окрашенные своды вечного города — цель всех моих поисков. Там я непременно отыскал бы мудрых сиддхов: тех, кто сохранил древнее знание, сберег в неприкосновенности цепь, протянувшуюся из прошлого в будущее.

С приходом ночи стали появляться звезды; Вечерняя звезда сияла выжидательно, будто хотела что–то сказать. Так я долго стоял наедине с небом, но, наконец, ледяные порывы ветров стали пронзать меня словно ножами, и мне пришлось укрыться внутри.

Я уснул у огня в хижине. Клубы белого тумана проплывали мимо, завихряясь в непроглядную толщу, а потом истаивая тонкой взвесью. Я оказался на узком веревочном мосту, провисшим над ущельем. Я знал, что должен пройти по нему, но глядя вниз, на ревущий ледяной поток, чувствовал слабость. Мост раскачивался, как маятник, усиливая мое головокружение, но я всё же добрался до другой стороны, и встал на тропу, ведущую вверх по холму. Тропа всё равно продолжала раскачиваться, как и мост прежде, и я понял, что мне придется приспособиться к ритмичным колебаниям — я должен был идти, будто танцуя, влившись в движения невидимого, гигантского маятника. «Вот и снова те же вибрации», — подумалось мне. Тропа всё змеилась вверх, но, поднимаясь, я стал чувствовать удивительную легкость — и, достигнув вершины, уже шагал, почти не касаясь земли. Взглянув вниз, я увидел прекрасную долину, полную многокрасочных цветов. Я поспешил к ним, желая нырнуть в самую их гущу и прилечь среди них. Бегом спускаясь по склону, я пел ту песню, какую в детстве мы пели вдвоем с сестрой. И вот я уже оказался посреди цветов, а присмотревшись к ним, понял: это были драгоценные изумруды, рубины, сапфиры и бирюза. Птицы и пчелки с небесно–голубыми кристальными крылышками лениво порхали вокруг, тут и там присаживаясь на цветочные бутоны. Я чувствовал необычайную радость, и замер, разглядывая их — так же я делал это ребенком в саду в Чили. Вскоре я совершенно растворился посреди безмолвного красочного мира, и мне казалось, что я различаю сокровенную ноту изумрудных цветов, гул, с каким распускались их бутоны — и я чувствовал пульс течения жидких рубинов под землей. Еще мне казалось, что я могу говорить с птицами и пчелами с каменными крыльцами. Долгое время я лежал там, опустив подбородок в ладони, и тогда кто–то мягко тронул мое плечо. Взглянув вверх, я увидел лицо, показавшееся мне знакомым. Взгляд полуприкрытых глаз в обрамлении золотых локонов наполнил меня почти сверхчеловеческой нежностью — молчаливое свидетельство понимания и дружбы, и высшей верности за всякими пределами. Я ощутил, как слезы текут по моим щекам ручьями. Потом она взяла меня за руку и мягкий, благоуханный аромат поднялся по моим пальцам и окутал меня. Тогда я поднялся, и вместе мы пошли среди цветов, изменявших краски. Она взглянула на меня с неописуемой радостью, сказав: