Серебряный любовник

Кто-то указал "Электроник Металз", как им следует поступить и что говорить. Совэйсона, как всегда, выставили козлом отпущения, и он сделал то, что от него требовалось. Преподнес нам ложь. Правдоподобную утешительную ложь. Интересно, какую компенсацию гарантировал Э.М. Городской судебный исполнитель? Должно быть, огромную. Ведь им пришлось изъять свой самый потрясающий товар. Им пришлось подпортить его, чтобы наглядно продемонстрировать перед видеокамерой его полнейшую бесполезность. Какие могут быть сомнения, что роботы были демонтированы? Расчлененные золотые торсы, вращающиеся золотые колесики под черными глазами, и медные - под золотыми.

– Ты зубами клацаешь, - сказал мне Сильвер.

– Знаю. Пожалуйста, не будем останавливаться.

По видео не показывали ни одного из Сильверов. Ни серебряную девушку, ни серебряного мужчину (брата и сестру Сильвера). Почему это вдруг? Не хотели лишний раз напоминать, что был и серебряный образец? Ведь нужно было уверить тех, кто своими главами видел, как они похожи на человека, что они не более, чем косолапые косноязычные автоматы. Чтобы они проглотили. Сказать людям, что они видели только золотых и медных роботов. И про серебряных они просто забудут. Про Сильвера с темно-красными волосами и янтарными глазами. Но почему, мистер Городской судебный исполнитель и мистер Директор Э.М., почему, скажите на милость, нужно забыть про Сильверов? Потому что одна из этих проклятых штуковин до сих пор на свободе. Один безупречный, человекоподобный - богоподобный - вдохновенный робот. Да если добрые граждане об этом узнают, они нас всех линчуют.

Я-то думала, что теперь живу в реальном мире. Куда там. Квартира на улице Терпимость, наши выступления, наше романтичное, поэтическое существование - как все это далеко от настоящей жизни! Просто-напросто другой кокон. А теперь его разрубили пополам.

Я никому не говорила, где я. Никто об этом не знает. Значит, никто не знает, где Сильвер. Будут искать? Да ну, безумие.

Мы дошли до нашего дома и поднялись наверх. Я представила, как из темноты перед дверью вырастают тени. Но никаких теней не было. Мы открыли дверь. Сейчас вспыхнет свет и прозвучит голос: "Сдавайтесь!" Но комната была пуста. Даже кошка куда-то убежала.

Он подвел меня к радиатору, включил его, и мы вместе стали ждать, пока тепло распространится по комнате.

– Сильвер, - сказала я. - Нам нельзя отсюда выходить.

– Джейн, - отозвался он. - Ведь это происходит уже давно, а мы просто ничего не знали. Разве нас что-то беспокоило?

– Это удача. Нам просто везло.

– Я куплен, за меня заплачено, - продолжал он, - наверное, они меня списали.

– Они не могут тебя списать. Городской совет наверняка заключил с ними соглашение. Им нельзя оставлять тебя на свободе. - Я смотрела на его профиль, искаженный темнотой. - Разве ты сам не боишься?

– Нет, не боюсь. Не думаю, что я вообще могу бояться. Ты научила меня некоторым эмоциям, но не этой. Страх, как и боль, - защитная реакция. Я не чувствую ни боли, ни страха. Видимо, я не предназначен по большому счету для самозащиты.

– Не надо, - сказала я, - так уже хуже.

– Да, я понимаю.

– Нам нельзя выходить, - снова повторила я.

– Долго?

– Не знаю.

– А еда, а квартплата?

– Тогда я пойду одна.

Я сжала его запястье - текучее движение сильных пальцев в ответ на мою хватку.

– Пожалуйста, не спорь со мной, - попросила я.

– Я и не спорю, - ответил он. Лицо его было угрюмым.

Мы долго простояли так, не двигаясь, в темноте.

Грубо возвращенные к реальности, мы не выходили из квартиры пять дней. Это было страшное, безнадежно замкнутое существование. Мы обсуждали странные темы, вроде того, сможет ли он защитить меня от нападения: каковы расстояния между звездами; на что похожи внутренности стен. Подумывали о том, чтобы прогуляться у развалившегося дома, но так и не рискнули. Я жила на яблоках и печенье. Надежды не было, не видно было этому конца. Наконец, меня выставило на улицу конфузное обстоятельство. Поскольку в прошлом месяце я пропустила контрацептивные уколы, у меня началась менструация, как в двенадцать лет. Я сознавала, что это может случиться, но по беспечности не приняла никаких мер. Так что скорее не голод, а необходимость соблюдать гигиену выгнала меня в этот полный опасностей мир.

Я бежала по улице Терпимости, по бульвару. Всюду мне мерещились обвиняющие глаза. Из-под навеса возле подземки вышагнула женщина и поймала меня за руку. "Вот эта сучка, которая спит с роботом". Но она сказала вовсе не это.

– Мы скучаем по вас на базаре. Люди спрашивают о вас обоих. Где он? Надеюсь, не болен?

– О нет. Сейчас просто холодно.

Я забыла, о чем еще говорили. Так, пара фраз, и она меня отпустила. Когда я вернулась домой, меня трясло. Но потом я согласилась с Сильвером, который снова и снова повторял, что все это только доказывает, что ничего не изменилось.

На следующий день я снова вышла одна. Ходила по улицам, заглядывала в магазины. Несколько раз люди здоровались со мной. Никто меня не обвинял. Напряженный проводок внутри меня ослаб и провис. Отречение Э.М. было слабой волной, которая ударилась о берег города и откатилась, никем не замеченная.

Сидя по-турецки на латунной кровати и тихонько наигрывая на гитаре, он сказал мне:

– Завтра выйдешь еще раз, и если ничего не случится, вечером пойдем вдвоем. В качестве эксперимента.

– Нет...

– Да. Или ты скатишься до того, что будешь глотать свечи, как голодная кошка.

И на следующий день я вышла часа в три дня. Я шагала по замерзшим тротуарам, свернула в пассаж, где мы выступали в первый раз и я так боялась петь. Как будто это так страшно - петь.

Я оглядела пассаж. В арочном проходе никого не было, но люди спешили туда-сюда, в магазины и из магазинов. С одного из выступов наверху свисала длинная прозрачная сосулька, направленная как стрела, туда, где стояли Джейсон и Медея, глядя на меня с непроницаемыми улыбками.

– Привет, Джейн.

– Привет, Джейн.

– О-о, какое у тебя серебряное лицо.

– Да, Джейн, чересчур серебряное. Грим или это от него подхватила?