Страница 42 из 68
Первый аккорд заставил меня вздрогнуть. Но он насторожил и нескольких человек, проходящих по пассажу. Не всех, конечно. В рабочих пригородах и без нас полно уличных артистов.
Потом он начал петь. Я уже слышала раньше эту песню, про бегущий куда-то старый паровоз, пыхтящий и пускающий горячий пар из трубы. Мелодия неслась, грохоча, вместе с паровозом. Она как раз подходила для того, чтобы разогнать серость этого дня. (Я поймала себя на том, что уже не стесняюсь, так нравилась мне эта песня).
Я прислонилась к стене и полузакрыла глаза. Люди могли подумать, что я просто остановилась, привлеченная песней. Я просто стояла и улыбалась. Потом увидела, что и другие останавливаются. Четыре человека столпились у входа в арку. Кто-то вошел с серого конца и тоже задержался. Когда в коробку упала первая монета, я вздрогнула и воровато вгляделась в нее, стараясь не подавать виду. Она не была крупной, но все же начало было положено.
Странно, как быстро я привыкла ко всему этому. Будто уже занималась этим раньше. Наверное, потому, что часто наблюдала за уличными актерами. Я вспомнила, с каким достоинством они держатся перед теми, кто просто проходит мимо или сначала слушает, а потом уходит, ничего не дав. И с точно таким же достоинством принимают то, что подают. Однажды Кловис бросил целую пачку банкнот парню, который потрясающе жонглировал кольцами, ножами и горящими, пропитанными нефтью факелами, которые он всякий раз ухитрялся ловить за ручку, - толпа глазела на него, открыв рот. А парень, которого, Кловис нашел очень привлекательным, крикнул из-за мелькающих лезвий и огней с явным акцентом: "Merci, beau monsieur" [Спасибо, дорогой господин (фр.)].
Сильвер играл, конечно, умопомрачительно и без устали, все играл и играл. Вдруг, когда толпа выросла человек до пятидесяти, брошенная в коробку монета ударилась и выскочила обратно: там не осталось места для нее. Я не знала, как следует поступать уличным артистам. Я не могла запросто на виду у всех высыпать коробку в сумочку, но, однако, от этого зависело, сколько удастся еще собрать. Думая об этом, я не слышала, когда Сильвер кончил петь - в себя меня привел только взрыв аплодисментов.
Сильвер поклонился публике, успокоив мое сердцебиение поистине средневековой красотой жестов. Под зонтиком его невозмутимости я чувствовала себя спокойно. Кто бы тут меня заметил? Ни один человек в толпе не сделал попытки уйти. Напротив, к ней присоединились еще две женщины. Впрочем, далеко не у всех были деньги, они просто хотели развлечься задаром.
Но для артиста не совсем обычное дело собрать такую большую неподвижную толпу. Место подобрано с умом. Даже двери окружающих магазинов не были заблокированы, не придерешься.
Толпа ждала от Сильвера, что он покажет дальше.
Он взял несколько нот на гитаре, будто пробуя, а потом сказал:
– А теперь, леди и джентльмены, исполнение по заявкам. Закажите песню, и я спою. Каждая песня стоит четверть и оплачивается заранее.
Кто-то оскорбительно хихикнул. Я напряглась. Не знаю, стоило ли это делать. Какой-то бродяга крикнул:
– А если кто заплатит четверть, а ему не понравится, как ты ее поешь, что тогда?
Сильвер остановил на нем свой взгляд - лисий, спокойный и игриво-дразнящий.
– Деньги, - сказал он учтиво и язвительно, - всегда можно вернуть. Как и ту пуговицу от пальто, которую ты любезно подкинул нам десять минут назад.
Бродяга разинул рот, а толпа разразилась громким хохотом. Кто-то толкнул его, завопил: "Плати давай, ублюдок". Но Сильвер вмешался:
– Пуговица идет как плата. Она ведь тоже может пригодиться. Не надо только фруктовых косточек и сухого собачьего помета. Благодарю вас. Первый заказ.
Люди заволновались, стали переговариваться, потом одна женщина выкрикнула название какой-то глупой любовной песенки из спектакля, удостоенного недавно похвалы критики. Сильвер кивнул, подстроил гитару и сыграл полтакта. Та дерзко швырнула ему монету, Сильвер поймал ее и аккуратно положил на землю, куда падала главным образом медь. Потом он запел песню, которая зазвучала у него печально и выразительно.
Когда он кончил, наступила долгая пауза, и кто-то спросил женщину, не хочет ли она получить деньги обратно, тогда она пробралась сквозь толпу, вложила в руку Сильвера банкноту и быстрыми шагами ушла из пассажа. Ее лицо было розовым, а глаза мокрыми. Очевидно, эта песня что-то особенное для нее значила. Ее взволнованность тронула меня, но я быстро отвлеклась, потому что заказы посыпались один за другим.
Некоторые клали монеты в мою руку, они уже поняли, что мы вместе. Но я еще не совсем освоилась. Ноги в ботинках превратились в две ледышки, спина болела от долгого стояния. Я не знала, сколько мы здесь еще пробудем. У меня кружилась голова, как будто сознание отделялось от тела.
Он спел, должно быть, песен двадцать. Время от времени несколько человек отделилось от толпы, но их заменяли новые. Наконец, кто-то решил подловить его, заказав песню, которой, думаю, вообще не существовало.
– Никогда такую не слышал, - сказал Сильвер.
– Никто не слышал, - крикнули из толпы.
– Но я могу, - продолжал Сильвер, - сымпровизировать песню на эту тему.
Толпа притихла в ожидании, и он начал. Это было здорово. Он ее тоже запомнит. Он никогда не забывал ни своих, ни чужих песен. Серебряная монета ударилась о стену рядом с моей головой и отскочила к коробке. Толпа возмущенно загудела.
– Благодарю вас, - сказал Сильвер, - но не надо больше снарядов, пожалуйста. Если вы вышибите глаз моей подружке, она не сможет подсчитывать выручку.
Его подружка. Я зарделась, почувствовав, что все глаза прикованы ко мне. Потом бродяга, одаривший нас пуговицей, но оставшийся в толпе, сказал:
– А теперь мой заказ. Я хочу послушать, как поет она.
Это было так неожиданно, что я не поверила своим ушам и даже не испугалась. Но пуговичник настаивал:
– Давай! Разве у нее нет голоса? Пусть поет!
Почуяв что-то новенькое, несколько человек хором заявили, что тоже хотят меня послушать.
Сильвер посмотрел на меня, а потом поднял руку, и они перестали шуметь.
– У нее сегодня болит горло, - сказал Сильвер, и моя кровь снова потекла по венам и артериям.