Страница 34 из 38
В «Жизни животных» ад-Дамири, созданной им на пять веков раньше, чем одноименная книга Брема, всерьез сказано, что многие птицы предвещают несчастье. К таким птицам относятся арабский сурад (вероятно, сойка), коршун, страус. Созвучие «хамам — химам», или «голубь — кончина», заставляло воспринимать голубя как предвестника смерти. Сова связывалась с кровомщением, ибо верили, что ее жилище — череп убитого, откуда она кричит: «Напоите меня, напоите меня!» — пока не прольется кровь убийцы.
Объектом ворожбы были и другие летающие существа — пчелы, осы, стрекозы, бабочки, саранча, летучие мыши. Главное слово у арабов для гадания — «тира», от глагола «тара» — «летать». Многие авгуры и кудесники подстрекали аравитян отвергнуть проповеди Мухаммеда, поэтому ислам с самого начала боролся с тира, приравнивая его к многобожию, — вот почему от птичьих гаданий в наши дни мало что сохранилось. Мусульманская традиция утверждает, что пророк противопоставлял «нечестивому» тира «добрый» фаль, о котором говорилось в главе «Речь и слух».
Истово верили арабы в вещую природу снов. Ад-Динавари, составивший в самом начале одиннадцатого века первый известный нам арабский «сонник», приводит изречение Мухаммеда: «Сон верующего — сороковая часть пророчества» — и так объясняет эти слова: «Пророк хотел сказать, что большинство пророков — да будет над ними мир! — за редким исключением не видели ангела, а получали откровение во сне». Арабское предание хранит немало историй о снах, которые сбывались, и о хитрецах, использовавших суеверия своего века в собственных интересах. Однако далеко не каждый рисковал придумывать сновидения, ибо на этот счет имелось другое речение Мухаммеда: «Лгущий о своих снах ответит в день восстания мертвых».
Для того чтобы заглянуть в Книгу Судеб и прочесть ее темные письмена, обращались к помощи «ильм ан-нуджум», или астрологии. В арабском мире увлечение астрологией было повсеместным: она занимала даже таких великих мыслителей, как Ибн Хальдун (1332–1406), которого многие считают первым арабским социологом. Переводились античные трактаты, посвященные звездной премудрости, создавались собственные сочинения, где отцами астрологии назывались вперемешку пророк Даниил, Пифагор, Александр Македонский, Валаам, Птолемей, Гермес Трисмегист, пророк Узайр, или ветхозаветный Ездра, мудрец Лукман. «Наука звезд» очень рано разделилась на три области: расчетную, природную и воображаемую. Первые две — предтечи астрометрии и астрофизики — составили астрономию, последняя — астрологию в нашем понимании этого слова. Попытки установить связь расположения звезд и знаков зодиака с судьбой человека и земного мира не прекратились до сих пор.
Нечто подобное случилось и с алхимией, чье название происходит от арабского «аль-кимийа». Фантастическое и объективное, причудливо перемешанное в ней, тоже мало-помалу размежевалось; но, по свидетельству Эдварда Лэйна, в Египте первой половины прошлого века все еще находилось немало талантливых людей, страстно пытавшихся средствами алхимии проникнуть в тайны вещества и получить власть над природой.
Пытались увидеть судьбу и в чернильном «зеркале» — капле чернил, помещенной в центре магического квадрата, начертанного на ладони. (Магический квадрат состоит из девяти клеток — три на три, в каждой из них — цифры; сумма цифр по горизонтали, вертикали или диагонали дает 15.) Эпизод такого гадания приведен в книге Лэйна, который сам был свидетелем мастерства каирского шейха Абдэлькадира аль-Магриби. Для того чтобы опыт удался, в жаровне жгли ладан и кориандр. Когда привели восьмилетнего мальчика, наугад выбранного из толпы уличных ребятишек, шейх вложил ему под шапочку листок с заклинаниями и, не выпуская его руку из своей, заставил пристально вглядываться в чернильную каплю, налитую на ладонь мальчику.
Под постоянное бормотание шейха, прерывавшееся только для того, чтобы задать вопрос и получить ответ, мальчик увидел в капле свое собственное отражение, затем человека, подметающего землю. По приказу шейха мальчик заставил подметальщика последовательно внести семь флагов — красный, черный, белый, зеленый, синий… Дым от благовоний ел глаза. Картинка усложнялась: появился шатер султана, разбили лагерь воины, в конце концов прибыл на коне и сам султан. Выпив кофе, султан начал выполнять желания публики, передаваемые мальчику через шейха: гонец привел лорда Нельсона, затем одного египтянина, живущего в Англии и носящего европейское платье, и так далее.
Из описания отчетливо видно, как шейх аль-Магриби обращается к чувствам присутствующих — зрению, слуху, осязанию, обонянию (не затронут только вкус!), как шаг за шагом усложняются зрительные образы, внушенные ребенку, — появляются движение, цвет, вводится ряд персонажей, подчиняющихся наблюдателю. И все это происходит в зеркале (а может быть, в оке?), помещенном на ладони — символе человеческих чувств.
Но не попытки угадать, подглядеть, подслушать неведомое и приспособиться к нему вызывают уважение народа. В памяти арабов и в их преданиях окружены любовью другие герои — те, кто бросает вызов судьбе.
Таким был Имруулькайс (500–540), витязь и поэт. Его отец — вождь над киндитами Худжр ибн аль-Харис, смертельно раненный воинами из племени асад, завещал право отмщения, свое оружие, лошадей и котлы тому из своих сыновей, кто не предастся скорби при известии о его смерти. Посланник Худжра обошел всех сыновей покойного, начиная со старшего — Нафи, и все они сокрушались, посыпая головы песком. Все, кроме Имруулькайса, которого отец, презирая стихотворцев, давно прогнал от себя и обрек на странствия вместе с соратниками поэта по пирам, охоте и песням. Когда гонец явился к Имруулькайсу, тот пил вино и играл с товарищем в нарды. Узнав о гибели отца, он довел игру до конца и только после этого повернулся к вестнику, расспросил его о подробностях убийства, а потом поклялся, что не будет пить вина, есть мяса, умащаться благовониями, сближаться с женщинами и мыть голову, покуда не отомстит. Повязав черную чалму — головной убор мстителя, он встретил людей от асадитов, предлагавших за кровь Худжра выкуп скотом или жизнью любого из них — достойнейшего родом и величайшего славой. Не согласился Имруулькайс и только дал асадитам отсрочку, пока не родят их женщины и не оправят одежды.
Имруулькайс двинулся на асадитов, преследовал их, изнемогая от жажды, и, настигнув их у источника, убил и ранил многих из племени. После чего бывшие с ним воины решили, что он уже отомстил за отца, и покинули его. Однако сам Имруулькайс не считал месть завершенной: род убийцы — бану кяхиль — еще не заплатил ему своими жизнями. Приобретая и тут же теряя союзников, скитался он по пустыне, зная, что смерть вонзит в него свои острые когти и зубы, что судьба против него. У идола Табалы он трижды гадал на стрелах, и трижды выпадала ему стрела «запрещающая», а не «повелевающая» или «выжидающая». Тогда в гневе он сломал стрелы и ударил идола их обломками по лицу, сказав: «Если б у тебя был убит отец, ты не мешал бы мне!» И продолжал неравную борьбу.
Месть асадитам забросила Имруулькайса в Византию, а их коварство обрекло его на смерть: поверив клевете асадита ат-Таммаха, византийский император послал Имруулькайсу отравленное платье, и тот скончался — непокорившимся и непобежденным.
Высоко ценились стойкость, терпение, готовность к любым невзгодам. Образцом этих качеств может считаться предок Имруулькайса, тезка его отца — Худжр ибн Амр, известный под прозвищем Акиль аль-Мурар — «Едок мурара», горького вяжущего растения, от которого у верблюдов выворачиваются губы. Жена Худжра ибн Амра говорила о нем: «Я не видела никого, кто был бы осторожнее его, спящего или бодрствующего. Если и спят его глаза, то другие члены не дремлют. Обычно, ложась спать, он приказывал мне ставить кувшин с молоком у его головы. И вот однажды ночью, когда он спал, а я сидела неподалеку, глядя на него, появилась черная змея. Она подползла к его голове, но он отодвинул ее, тогда змея попыталась подобраться к его руке, но он поднял руку, змея подползла к ноге, но он поджал и ее. Тогда змея выпила молоко из кувшина, а потом извергла его назад. И тут я сказала себе: „Вот он проснется, выпьет молоко и умрет, и я отдохну от него“. Наконец он проснулся, велел подать кувшин, понюхал молоко и бросил его наземь, так что молоко вылилось, и спросил меня: „Куда уползла змея?“» (Перевод Вл. В. Полосина.) Умение быть настороже и сносить испытания называется по-арабски «сабр». «Ас-сабр джамиль» («В терпении красота»), — гласит одна из самых распространенных пословиц.