Страница 99 из 149
Но задумался неглубоко… Галинга после случившегося, наконец, позволил ему видеться с Чакилган. Каждое утро в стойбище теперь несло Дурнову радость — радость новой встречи с любимой. Впервые за все эти месяцы и даже годы он мог всласть насмотреться на нее, наговориться с ней. Тут же вскрылись и первые проблемы: неловкое молчание, когда оба не знали о чем говорить. Они ведь совершенно не знали друг друга. Но проблема стала и решением: они теперь могли друг друга узнавать.
Здесь тоже не всё было гладко: Чакилган любила рассказывать о своих юных годах, но только не о периоде плена. Санька наоборот: по понятным причинам он не мог говорить про свое детство и юность, а лишь про время, проведенное у хэдзэни и русских казаков. С особой любовью он расписывал, как за зиму его ватага обустроила маленький острожек, как там здорово живется… и еще лучше зажилось бы… если б вместе с ней… с черноглазой Чакилган.
Неожиданно для себя Дурной осознал, что душа его разрывается: ему неохота разлучаться с любимой… но и на Усть-Зею страшно хочется. В свой маленький мир, который они с такой любовью и заботой строят.
Поэтому, когда казаки недвусмысленно стали намекать, что пора бы и домой, Санька поломался, но довольно легко дал себя уговорить.
Прощание вышло трогательным. Санька с Чакилган держались за руки, не в силах их разомкнуть, игнорируя казаков, похохатывающих в бороды. Девушка принесла с собой нож. Тот самый.
— Пусть побудет у тебя, — улыбнулся жених. — Вон как у вас тут неспокойно. А я за ним обязательно к тебе приеду.
Чакилган опустила глаза и улыбнулась, радуясь их общей маленькой и милой тайне.