Страница 54 из 149
Глава 25
— А маньчжуры твои, значит, хорошие? — разгорячился Санька, забыв, что сам затеял разговор и сам добивался откровенности от Мазейки.
Пленный даур во время их бесед обычно льстиво улыбался и поддакивал, но Дурной пытался изо всех сил услышать настоящего Мазейку. И дождался. Толгин родич рассказал, как пришли казаки в его дом, как по-хозяйски прошлись по улусу, вытряхивая мешки, как важно сообщали ему, что он теперь не просто даур непутевый, а счастливый подданный Белого Царя. И за это счастье царю нужно дарить шкурки. Причем, собольи. Кабаны да волки великому царю неинтересны. Причем, дарить надо прямо сейчас. Сколько? А сколько у тебя есть, даур? Вот! И в следующий раз столько же передашь. Видишь книгу ясачную? Ты теперь в ней записан, и соболя твои учтены. Отныне никуда не денешься.
Санька слушал с грустью. Но понимал, что время такое. Все такие. У кого сила — тому и шкурки. Вот и не сдержался.
— А маньчжуры твои, значит, хорошие?
Пауза. Санька с Мазейкой переговаривались через специальное окошко в стенке аманатской избы. Дурной — снаружи, а пленник — внутри.
— И маньчжур плохой. Мазейка старый, Мазейка помнит. Трижды приходили на Амур-реку с войной. И хорчинов насылали — после той войны мало-мало даур осталось жить на правом берегу.
— Ну, вот! — не очень бодро подхватил найденыш. — Видишь…
— Мазейка в сарай сидит… Мазейка мало что видит. А маньчжур не только воевал, маньчжур торговать приходит. Шелк камчатый, узорочье серебряное. Дорого, но нужно. А ваш казак только берет.
«А ведь верно, — вздохнул студент, вспоминая всё, что знал по этим временам. — Маньчжуры уже заканчивают завоевание Китая. У них в руках сейчас самая мощная производственная база в мире. И она совсем близко — до Пекина отсюда не дальше, чем до Нерчинка. А это самое ближайшее русское поселение. Или даже его не построили?.. А до тех мест России, где что-то производится, раз в пять дальше. Да и что мы можем дать даурам? Они сеют кучу злаков, разводят скот, куют свое железо. Нам нечего им предложить, кроме как ткани. Но разве сравнится наш лен с китайским шелком? А покуда лен до Амура довезешь, он, наверное, дороже этого самого шелка станет… Нам нечем привязать их к себе, кроме как силой».
— Да мы даже и не пытаемся, — добавил он вслух.
Начинался 1653 год. Переломный для эпопеи хабарова полка. В этом году империя Цин (так свое государство стали называть маньчжуры после захвата Пекина) уже ясно поймет, что на ее северных рубежах, которые всегда считались тихим местом, появились весьма опасные захватчики. Русские-алоса или лоча, как их всё чаще стали называть местные народы. Для противоборства с ними уже направили старого грозного генерала Шархуду. В 53-м под него создадут целое наместничество, дадут ему титул амбань-цзянгиня со всякими полномочиями, выделят некоторые войска. Император повелит даурам и дючерам уходить с Амура во внутренние земли империи — и многие послушаются! А как не послушаться, когда неведомые лоча проносятся по реке ураганом, жгут города, забирают пушнину, забирают хлеб, пленят знать… портят девок.
— Я бы уехал, — решил Санька, поставив себя на место дауров.
А самое главное — в сентябре пропадет Хабаров. Заберут его на Москву как раз для разбирательства по всем тем наветам, что с радостью и старанием напишут обиженные поляковцы. Вот эти самые, которых сейчас били палками, стегали кнутами, заковывали в железа, отбирали припрятанные шкурки, выгоняли на мороз из горящих землянок. Разобщенный, перессорившийся полк останется без своего «генерала», который при всех его недостатках — был настоящим харизматичным лидером и пока что вёл казаков только от победы к победе.
— Что же ты делаешь, Ерофей Павлович? — снова задал вопрос в небеса Санька.
А Ерофей Павлович, после мрачных месяцев «странной войны», благоденствовал. Презрительно игнорируя страдающих поляковцев, он снова запустил производство хмельного, щедро переводя ценное зерно. Сам пил и другим давал. В долг, конечно. Основная масса отряда также бездельничала. В лес за мехом ушли промысловики, у которых имелось свое оружие. Группы служилых время от времени уходили искать зимние дорог, по которым добирались до новых гиляцких родов, чтобы обложить их ясаком. А в остальном лагерь казаков накрыло разлагающее безделье.
Санька смотрел на это с тоской, силился понять, как ему всё исправить… И мыслей не было. Лучшее, что он смог по итогу придумать: это активно помогать поляковцам в обустройстве. Может, так в них чуть меньше ненависти останется, когда придет время кляузы писать… Да и за свою шубу грех искупить хотелось. А то не по-пацански выходило.
— Сашко Дурной, — без обиняков подошел он с топором к группе «воров», которые выжигали костер на промерзшей земле, чтобы рыть землянку.
— Ты не толмач Ярков? — насупился остроносый казак, глядя на чужака.
— Толмач, — кивнул Санька. — Но я свой собственный. Меня на конец лета в реке нашли. А могли и вы подобрать…
— Эвон, — вздел брови остроносый и протянул руку. — Тютя я. Митька.
Следующая ладонь была такой огромной, что могла бы человека за голову ухватить.
— Рыта Мезенец, — сиплым нездоровым голосом представился мужик. Сам он был не особо и здоровый, но «грабли» у него оказалиь несопоставимого размера!
В короткой беседе выяснилось, что Рыта даже не был должником Хабарова, хоть, и служилый.
— Ты ж уразумей, как воно было в Банбулаевом городке-то, — уже задушевно откровенничал он через десять минут знакомства. — Хлеба колосятся! Сочные, налитые! Ну, как было с такой землицы уходить? А он воспретил оставаться. Ну, я и осерчал.
Мезенец мечтал о земле. А тут, на Амуре, она давала обильные урожаи. Во всей Сибири таких мест не найти. А к мечте Рыту не пускали.
Пока пяток казаков ковырялись в чуть оттаявшей земле, их тройка отправилась валить и сучковать лес. Через час работы Санька заподозрил, что второй его знакомец тоже из мечтателей. Митька Тютя, как раз, откровенничать не спешил. Сказал лишь, что сам из дончаков. Но с юных лет в Сибирь поверстался.
— Вроде и много земель да градов повидал, а всюду одно, — вздыхал он, не договаривая.
И Санька вспоминал рассказы учителей о народном бесправии, о жесткой власти феодального самодержавия, о полнейшем всесилии воевод на местах, которые обдирали целые области, набивая свои сундуки с сокровищами. Здесь, на Амуре-то еще вольготно дышится. Даже при властном Хабарове.