Страница 50 из 149
Глава 23
Санька смотрел на Хабарова и невольно жалел атамана. Больно в неудобную позу поставили его Поляков со товарищи. Жалел, правда, не сильно: беглец из будущего-то хорошо знал, чем всё закончится. Здесь, у «воровского» городка — полнейшим триумфом Ерофея Павловича. А вот потом — крахом и дыбою в подвалах кремлевских приказов. Вернее, по итогу-то всё закончится для самого Хабарова не так плохо: кроме долгов за ним никакой иной вины не найдут. Даже сделают сыном боярским. Но на Амур больше не пустят. И отсутствие такого сильного лидера скажется на итогах похода фатально.
«Вот и что мне делать с этим знанием? — мучил сам себя Санька, глядя на мечущегося по берегу Хабарова. — Вот даже если открою, даже если поверит… К чему это в итоге приведет? Возьмет Хабаров и перебьет всех зачинщиков. И что это убийство с его душой сделает? А как все казаки к такому отнесутся? И что устроят маньчжуры, пока русские тут от всей души истребляют друг друга?».
На миг парню стало страшно от того, какая разрушительная сила спрятана в его голове.
Жаль, что сила эта была весьма условна и мало помогла Саньке в ближайшем будущем. В этом ближайшем будущем Хабаров решил брать «иуд» измором. И прямо с утра двести казаков принялись валить лес. Свой городок атаман приказал строить прямо в трех-четырех перестрелах от «воровского». Вернее, больше половины начали строить, а меньшая часть — поляковцев сторожить. Напротив ворот соорудили земляные роскаты, поставили на них четыре из шести пушек — самых больших — и оставили при них сильный отряд, полностью оснащенный огнестрелом. Этой батареей командовал Кузнец. Если «воры» решаться на вылазку — их просто сметет огненный вал.
А остальные ушли в работу: валить лес, сучковать, тесать бревна, копать ямы, собирать «хрящ». И было это так нелегко, что после первого дня Санька спины не чувствовал! А утром все снова вышли на работу. Отставать было стыдно, и найденыш стал изо всех сил рвать пуп, пока не уронил на ногу бревно и не был с позором услан на «кухонные работы». Но Санька и рад был, ибо не знал, сколько в подобном темпе сможет выдержать. А казаки просто двужильные!
Городок вырастал на глазах — и это не образное выражение.
Ночи становились совсем холодными, но войско почти в полном составе жило в шалашах из веток. Внутри будущего острога уже возвели несколько зданий. Только не для казаков. Первым делом построили склад для казны, запасов пороха и свинца и прочего… И аманатскую избу, где заперли всех заложников из объясаченных племен. Мучимый странными чувствами, что пробудились в нем не так давно, Санька упросился в надзор за ними (все-таки толмач). Но его ждал конкретный облом — Чалганку-то со всеми не держали. В сумраке полуземлянки сидели совсем неинтересные ему пленники, которых приходилось теперь сторожить и кормить. Чтобы хоть какую-то пользу получить от назначения, парень решил расширить свои таланты переводчика и подучить даурский язык. По счастью, и учитель нашелся — старичок Мазейка из владений князьца Толги, хозяина большого улуса по Амуру ниже впадения Зеи. Мазейка уверял, что является тому близким родичем, но в нем княжеской крови не чувствовалось. Вечно заискивающий, неискренне улыбающийся дайр был жалок и неприятен, но зато он шел на контакт и сносно знал русский. Возможно, даже лучше самого Саньки, который так и не уловил нюансов речи XVII века.
Да и не только их. В каждом слове, каждом жесте, каждом поступке чувствовалась его чуждость этому миру. Даже нужду — что малую, что большую — Санька справлял неправильно. Излишне смущенно и брезгливо. И ведь никаких преимуществ не давало ему то, что он жил в XX веке! Даже такая, вроде бы, крутая вещь, как грамотность… Считай, что нет ее. Потому что в скорописи, на которой велась документация, он совершенно не разбирался. Дело даже не в завитушках и «докторских» почерках. Отдельные буквы он распознавал более-менее… А текст — нет. И нет категорически! Потому чтослова липли друг на друга, потому знаки пунктуации — а кому они нужны! Вернее, никому не нужны точки, запятые, восклицательные и иные знаки. Так что часто нельзя было найти конец и начало слова, конец и начало фразы. Зато были другие знаки! Какие-то чудесные финтифлюшки над словами или под словами — поди разбери. Которые всегда что-то значили. Только вот что? А как вам такое: буквы в два ряда! Какие-то из них вдруг выскакивали из строчки и писались выше. Иногда в словах пропускались буквы — сразу по несколько! Могло быть слово вообще без гласных. Причем, только одно среди прочих нормальных…
Самое главное — эти ребята не использовали цифры! Числа они записывали буквами! Такими, какими записывали слова! И пока ты мучительно думаешь, что же за слово такое может быть «РЛИ» — легко ориентирующийся во всем этом хаосе местный понимает, что перед ним число «138».
Самое обидное, что никто его просвещать не спешил. Большинство само было безграмотным, а немногие «избранные» не сильно-то спешили делиться этой властью. Санька даже сунулся к хабаровскому племяннику — Артюшке Петриловскому, что исполнял при дяде роль завхоза — и получил в ответ такой презрительный взгляд! Этот дикий казак XVII века презирал его — советского студента — за безграмотность!
Но, хоть, с даурским языком пошло неплохо. Он мало походил на речь хэдзэни, однако Мазейка очень старался учить — для него-то Дурной был большим человеком.
Увы, только для него одного. Во время работ в крепости, Санька стал часто пересекаться с красавцем Ивашкой Ивановым сыном, который как-то ухитрился подвязаться на складе. И уж тот не упускал шанса, если не дать ему какой-нибудь работы поунизительнее, то уж шпильку в спину метнуть — это обязательно! Кажется, «Ален Делон» позавидовал, что Дурнова взяли на атаманский дощаник. Приблизили, так сказать.
Двух недель не прошло, как началось на новом месте веселье.
— Струги! — зычно заорали с берега.
Все побросали дела и вытянули шеи. Действительно, с низовий Амура — а река далеко просматривалась — шла небольшая флотилия лодочек.
— Васька! — заорал Хабаров. — Бери дощаник с пушечкой — проверь!
На зов откликнулся Василий Перфильев — авторитетный есаул в хабаровом «полку». По крайней мере, в лицо Васькой его называли очень немногие — а это говорило о статусе. При нем всегда был крепкий отряд из служилых казаков — основная группа из тех, кто не поддался уговорам «воров».