Страница 6 из 147
Глава 3
«Уже в самом начале освоения Сибири, многие трудящиеся не желали терпеть над собой власть формирующегося самодержавия. Простые крестьяне, промысловики вместе с сознательными представителями служилого сословия выступали против проворовавшихся воевод, купцов, что наживались на обмане бедноты. Они поднимали восстания, объединялись, били народным кулаком по власть предержащим и бежали в Даурскую землю, которая считалась местом свободы, в котором нет эксплуатации и угнетения. Ярким примером такой борьбы стало выступление полка Михаила Сорокина…».
Николай Маркович, говоривший на диво гладко, но холодно, вдруг резко оборвал сам себя и посмотрел на Саньку, которого готовил к поступлению в вуз.
«Примерно так и будешь говорить на экзамене» — улыбнулся учитель.
«А что, на самом деле, всё не так?» — удивился абитуриент из подворотни.
«На самом деле всё не так… однозначно, — запнулся на миг Шаман. — Были и проворовавшиеся воеводы, и купцы-кровопийцы были. Но полк Сорокина в документах называют не иначе как воровским. И у этого имелись свои основания».
Тогда-то, еще в прошлой жизни, Дурной и узнал загадочную историю «воровского полка». Историю, которая развивалась прямо сейчас! Пока атаман Темноводного изо всех сил бил Минандали, а потом изо всех сил женился.
Бунт случился в верховьях Лены, на главной транспортной артерии между Прибайкальем и Якутией. В Верхоленский острог послали 40 служилых людей. Частью из якутских казаков, а частью из ссыльных. Судя по именам, были это черкасы да литвины. Среди них и начался бунт, который Михаил Сорокин готовил с зимы еще. 25 апреля 1655 года его люди открыто заявили, что самовольно пойдут в Даурскую землю и звали с собой верхоленских казаков. Но те заперлись в острожке. Сорокин забрал из церкви местное знамя и велел всем подельникам признать его атаманом и никаким более воеводам не служить. Восставшие тут же стали грабить местных и купцов с промышленниками, что проплывали по реке. Отовсюду стекались в «воровской полк» крестьяне, кабальники и гулящий люд. Благодаря грабежам, они были хорошо снабжены и вооружены. В начале мая отряд пошел по реке, грабя направо и налево. Иных купцов обдирали на несколько тысяч рублей! Это… по словам самих купцов. «Три портсигара замшевых», ну, вы в курсе.
Совсем скоро, 15 мая, Сорокин нападёт на Усть-Кут, где идет богатая по местным меркам ярмарка. Служилые запрутся в острожке, но торговые развалы достанутся сорокинцам. Более того, 18 мая здесь на «воровской полк» наткнется караван с оружейной казной! Сорокин велит всё отдать ему, но охрана встанет на защиту государева имущества насмерть — и бунтовщики уступят. У них и так всего много.
В это же время в другом отряде служилых поднял бунт брат Михаила, Яков. Он вовлек в мятеж 25 казаков, остальных членов отряда разоружили и раздели. Собрав местных недовольных, Яков осадит столицу воеводства Илимск! Потом двинется вслед за братом, который пойдет вниз по Лене. 25 мая Яков снова осадит острожек в Усть-Куте, но также не сможет его захватить и подожжет.
Отряды соединятся, и общая численность «воровского полка» достигнет трех сотен, среди которых более 50-ти — это опытные профессионалы. Поскольку вся Лена уже гудела, и отовсюду сюда стекались верные властям силы, «воры» вошли в Олёкму и направились на Амур по давно известному пути.
Вот…
Беда в том, что больше никто и ничего о «воровском полке» не слышал. Три сотни отлично вооруженных людей на многих дощаниках просто растворились! Они не вернулись назад, так как воевода Оладьин поставил на Олёкме заставу. Но и на Амуре их не видели. Огромная толпа, не сильно уступающая по числу полку Кузнеца, просто исчезла.
«Есть только одно упоминание, — добавил тогда учитель. — Косвенное. В 1656 году Кузнец писал в очередной отписке, что узнал, как в прошлом году (то есть, в 55-м) дючеры напали и перебили 40 неизвестных служилых на двух стругах и барке. Но что это были за люди — Онуфрий Степанов не знал. Может, это остатки „воровского полка“? Мы уже никогда не узнаем».
Санька смотрел в сырые от слез глаза Чакилган, а невольно думал совсем о другом.
«Может быть, я узнаю?».
В Кумарский острог отправились в середине мая. Санька взял с собой Ивашку с Турносом — самых вроде бы ненадежных. Всё, чтобы показать: мне, мол, скрывать нечего. Острог в устье Кумары стоял нерушимой твердыней, но повсюду виднелись следы осады и побоища: развалины лагеря Минандали, немалый погост прямо у стен крепости да курган, под которым, видимо, маньчжуров схоронили. Над амурским берегом висел стойкий запах древесины. Казаки ладили новые дощаники, ибо старые враг уничтожил полностью.
Дурнова приняли в той же избе, что и в прошлом году. Так же на лавке гордо восседала местная старшИна. По правую руку от приказного — уже знакомый Бекетов, слушавший Дурнова с большим интересом. А по левую — опять какой-то новый незнакомый дядька. Кузнец сидел меж ними, ровно кол проглотивши. Видно было, как хочется ему упереть кулаки в бёдра да локти расставить — но никак.
«Смотрящий за Темноводным» отчитался по ясаку, особо отмечая добровольность сдачи оного, но приказного больше интересовало сражение на берегу Амура. Разумеется, такое не утаишь, и Санька начал излагать официальную версию, над которой думал все минувшие недели.
— Нешто правда, дауры с вами рука об руку ратились? — подался вперед Бекетов.
— Так и есть, — кивнул Дурной. — Мы, как увидели богдойское войско, так и послали к ним за помощью. Шесть родов даурских и один тунгусский воинов прислали. Потому мы и выступили так поздно… но одним Темноводным было боязно против такой орды биться.
Это был главный аргумент, чтобы объяснить, почему люди Дурнова не пришли на помощь в Кумарский. Мол, ждали подмогу, спешили, как могли, да маньчжуры уже назад повернули.
— И каковы дауры в бою? — продолжал пытать атамана Бекетов.
— Конечно, не чета русским воинам, — польстил своим Санька. — Но бились мужественно, стараясь нам ни в чем не уступить. Но мы и сражались не с самими богдойцами, а лишь с дючерскими отрядами.
— И чего же те дауры так вас любят? — подал голос из темного угла Артюшка Петриловский.
Вопрос был, конечно, задан не ради ответа, а чтобы показать всем, что Сашко Дурной юлит да недоговаривает.
— А того, что по-людски с ними себе ведем! — моментально взъерошил загривок Известь. — И дяде твоему так следовало делать! Глядишь, и к вам на помощь пришли — не пришлось бы по весне в осаде сидеть…