Страница 25 из 147
Глава 12
— Ой, сэрдэнько мое! — голос был высокий, а слова — будто краденые. — Панко, ты тока глянь!
— Ах, очи изжарила! — включился в мерзкую игру второй. — Шо за краля!
Чакилган возвращалась из даурского выселка, где теперь проводила всё больше времени, когда мужа не было рядом. На этой-то нахоженной тропе к ней и подошли внезапно эти двое. Кажется, они ее поджидали. Девушка легко скользнула вправо, затем — по поваленной черной березе, чтобы их обойти, да не вышло.
— Куды стрипанула? Кисель, держи дивчину! Ну, краля, давай перемолвимся!
За полу халата ее сдернули вниз. Казаки тут же притиснулись к ней с двух сторон.
— Мочи нет, кака ладна девка, — засопел с гадкой улыбочкой тот, которого звали Кисель. — Да, Петруха?
— Да, Петруха, — заржал Панко. — Хочь, и даурка. Даурей нэнавиджу, усем кровя пускал бы. А енту кралю… Ужо облобызал бы.
У Чакилган от страха пропал голос. Все прежние ужасы, все страшные воспоминания вспыхнули у нее перед глазами. Горло сдавило, не было сил ни закричать, ни позвать на помощь.
— Не смей… — сипло выдавила она из себя. — Я жена атамана… Сашики.
— Тю! — лоча испуганно округлил глаза, схватился за щеки, но тут же глумливо расхохотался. — Дурнова баба? Ой, спужалися!
— Ты б, чухонка, нас не раззадоривала, — уже более зло вставил Кисель. — К твоему муженьку и то счет немалый мается…
Этот Петруха тут же притиснулся к княжне и ухватил ее. Не бродя долго руками, сразу наложил руку на небольшой выступ одежды.
— Эх, Панко, жидковаты титьки…
Договорить он не успел. Едва почувствовав на себе чужую руку, Чакилган словно удар оглоблей получила. Закипела княжья кровь, страх теперь не сковывал ее, а сил придавал. Пнула Киселя в колено и рванула на тропу. Но два Петрухи — сибиряк да черкас — ее удержали. Только у девушки, словно, зверь внутри проснулся. Еще раз крепко лягнула Киселя, и тот выпустил, наконец, руку, а Панко потерял равновесие и рухнул в листву.
Но уцепился за халат. Дернул — и повалил беглянку на тропу.
— Кисель! Казак ти чо али баба? Хватай тварину — и тикаемо!
Чакилган со слезами на лице вцепилась руками землю, ползла прочь изо всех сил, пропахивая ногтями глинистую землю, но Панко держал крепко.
— Духи, молю вас! — шептала она. — Не оставьте! Молю… только не это… Сашика!
На этом слове голос ее вдруг внезапно прорезался… И лес ответил. На тропе никого видно не было, но из-за кустов явственно раздалась… песня.
—
Голос врал безбожно, но пел незримый исполнитель с душой. Наконец, из-за поворота тропы ленивой походкой выбрался вороной конёк, на котором восседал Митька Тютя.
—
Бросив взгляд на странную сцену впереди себя, Тютя на миг сбился, но все-таки допел:
—
Перевел взгляд на поднимающихся на ноги Петрух.
— И вам, люди… добрые.
Почуяв свободу, княжна быстро вскочила на ноги и метнулась под защиту всадника.
— Ты не домой ли шла? — спросил Тютя, при этом, не сводя пристального взгляда с мрачных отряхивающихся лоча. Чакилган, прижав руки к груди, только молча кивнула. Тютя вернул ногу в стремя и протянул ей руку. — Ить давай подвезу?
В первый миг княжна в ужасе дернулась назад. Только представив, как будет сидеть на коне, вплотную к мужчине… Но усилием воли заставила себя остановиться. Это же Митька. Друг ее мужа, друг Делгоро. Подала руку, ловко уперлась ножкой на носок его сапога и взлетела на передок. Уселась боком. Тютя потянул повод, стараясь не прижиматься к даурке, развернул коня… но не удержался и бросил через плечо красным от досады Петрухам:
— Не прощеваемся! — хлопнул пятками бока вороного, и тот бодрой рысью двинул в острог.
Темноводный шумел привычным суетливым рабочим шумом… Словно, ничего и не было. Мир вокруг жил и радовался, не ведая о том ужасе, что всё еще терзал сердце девушки. Сашика, по счастью, уже вернулся домой. Покуда светло было на небе, он выбрался на чурбачок у входа и латал прохудившиеся коты. Увидел их издали: сначала удивился, потом, узнав, улыбнулся (так, как умеет улыбаться только Сашика), но, разглядев хмурые лица жены и друга, сразу посерьезнел. Отложил обувь, встал и двинулся навстречу.
— Что случилось?
— Да на тропке к женке твоей двое причепились, — смущенно пояснил Тютя, так как у Чакилган опять перехватило горло, уже от стыда.
— Кто? — на месте ее Сашики стоял уже другой человек. Княжна несколько раз видела такое преображение своего мужа. Тот словно каменел, наливаясь ледяным холодом — и Чакилган понимала, что ее любимый может становиться таким же пугающим, как и остальные лоча.
— Да сызнова энти… сорокинские, — махнул рукой дончак. — Кисель с Панко, мать их! Кажись, хмельные…
Сашика уже не слушал. Убедившись наскоро, что жена цела, он тут же ринулся в дом.
— Эй! Сашко, не дури! — моментально понял атамана Тютя. — Слышишь?.. Ить, псина бешена! Сашко! Давай, хоть нас дождись!
И, стеганув от души вороного конька, Митька рванул вверх по дорожке.
Сашика выскочил почти сразу, только и взяв в избе, что свой «драконий меч». Сделал пару шагов, но замер на месте. Потом, рыча под нос незнакомые, но явно плохие слова, все-таки сел на чурбак и стал натягивать драные коты на ноги. Снова вскочил, подхватив меч, но ладошка Чакилган мягко легла ему на грудь и остановила разбег.
— Родная… — сдерживая рычащего зверя в груди, заговорил ее муж. — Так надо. Я должен…
Дочь Галинги лишь молча кивнула. Да, так надо. Она сама не поняла, если бы Сашика так не поступил. Но…
— Тютя велел его дождаться, — тихо, но непреклонно сказала она (голос все еще плохо ее слушался). Затем прижалась щекой к щеке и шепнула. — Я прошу…