Её тёмные крылья

С учащенным дыханием я падаю обратно на кровать. Мои легкие горят огнем, а левая рука и плечо саднят от прикосновения с рукавом, словно обгорели на солнце.

Ох…

Я заставляю себя снова сесть, свешивая ноги с края кровати, расстегиваю куртку Мерри и морщусь, когда подкладка задевает кожу. А потом у меня перехватывает дыхание.

Выглядит так, словно кто-то вывел красной ручкой на моей руке корневую систему дерева. Линии тянутся вдоль моего плеча, подобно венам, словно морские водоросли стекают по руке. Я аккуратно надавливаю на них пальцем, и от острой боли меня бросает в пот.

Оставляю куртку на кровати и подхожу к шкафу, чтобы глянуть в зеркало на внутренней стороне двери. От увиденного у меня падает челюсть. Те же линии спускаются и по спине, исчезая под пижамой. Я приподнимаю футболку, прослеживая взглядом за узором, который обрывается прямо над бедром.

Молния.

Гермес… Я нагибаюсь и подбираю комок листьев, который он пытался заставить меня проглотить.

Во сне я прижала это нечто языком к небу, сделав вид, что проглатываю. Пришлось импровизировать, ведь быть отравленной мне совсем не хотелось.

Я не ожидала, что после пробуждения оно останется у меня во рту. Сны так не работают – оттуда нельзя прихватить что-то с собой. Сны не реальны.

Однако комок, твердый и вполне реальный, на моей ладони готов с этим поспорить.

Я прислоняюсь к комоду и сползаю на пол. Какого фавна?

Мозг кажется слишком большим для моей черепной коробки, он ударяется о стенки, будто пытается выбраться наружу – покончить с моим телом и всеми сопутствующими опасными приключениями. Внезапно мне становится жарко, словно в печке, пот струится по спине и подмышкам. Он обжигает шрамы, что оставили молнии, и те покалывают, словно по ним до сих пор течет электрический ток. Я чувствую тошноту, моя голова кружится, а дыхание по-прежнему застревает в горле. «Это паническая атака», – говорю я себе, хотя знание симптомов не слишком помогает. Что нужно делать во время панической атаки? Какому богу молиться?

Забудем об этом. Зная мою удачу, с них станется явиться ко мне лично.

Это не был сон. Не мог быть. Гермес, тот самый Гермес, бог хитрости и воровства, стоял здесь, в моей комнате. Пялился на мои лифчики. У него кожа сияла серебром и ямочки играли на щеках; он заставлял меня забыть, что я когда-либо видела его – вообще что-либо видела.

А потом пытался меня отравить.

Я смотрю на комок зелени в своих руках, а затем осторожно нюхаю его, резко отшатнувшись от горьковатого запаха с привкусом железа. Что это? Откуда?

Опускаю голову к коленям, пока все мое тело сотрясает дрожь. «Соберись», – приказываю себе. Я дома, в безопасности. Все еще живая. Проснулась: я щипаю себя за голень, чтобы убедиться, и это в самом деле помогает. А Гермес покинул дом, вероятно поверив в то, что я проглотила яд или что бы там еще ни было. Так что, чисто теоретически, я в порядке – по крайней мере пока. Я считаю пульс, пока сердце не начинает замедляться и пока туман в голове не рассеивается. Я опустошена, словно выпотрошенная рыба. Мне нужен кофе.

На своих трясущихся ногах я решаю спуститься на кухню, чтобы раздобыть себе дозу кофеина, а заодно найти пакет или контейнер для загадочного комка травы. Когда открываю дверь своей комнаты, замираю при виде Мерри с кружкой в одной руке, а другая приподнята вверх, готовая постучать. Она одета в элегантное черное платье, а ее волосы перевязаны черным платком.

«Экфора», – вспоминаю я, и перед моими глазами мелькает образ Бри на пляже. Я делаю шаг назад, пытаясь спрятать поврежденную руку за дверью.

– Какого… – Ее рот широко распахивается, пока она разглядывает мои прилипшие к ногам джинсы и волосы, похожие на сноп сена. – Кори? Ты была в саду? Ты вымокла насквозь. – Она смотрит через мое плечо на кровать. – Это моя куртка? – Мачеха принюхивается. – Ты выпрямляла волосы? Или жгла свечи? Пахнет гарью.

– Мне нужно было… Я ходила… видела… Да. – Я не могу закончить ни одно из предложений, поэтому замолкаю, надеясь, что «Да» ответит на все вопросы.

– Ты разбила стакан? Кухня усыпана осколками.

Дыхание перехватывает, но мне удается кивнуть.

– Прости, я приберу.

Мерри осматривает меня с ног до головы, и ее лицо принимает суровое выражение.

– Лучше сходи и прими душ, чтобы согреться, а одежду оставь в корзине с бельем, – наконец говорит она. – И постельное белье тоже. Одеяло положи на батарею. И мою куртку тоже.

Я киваю, но остаюсь на месте.

Мерри вскидывает брови, а затем протягивает мне чашку с кофе, за которой я тянусь правой рукой. Я замечаю, что ее так и подмывает спросить, что происходит. Знаю, что мне многое прощалось из-за ситуации с Бри, но терпение мачехи иссякает, и я не могу ее за это винить.

– Спасибо, – шепчу я. – Мне очень жаль, Мерри.

– Ничего страшного. – На прощание она дарит мне «мы-еще-вернемся-к-этому-разговору» улыбку и направляется обратно к лестнице.

Я беру кофе с собой в ванную, только чтобы вылить после первого же глотка. Меня снова начинает потряхивать, и я решаю, что кофеин сейчас не лучшая идея. Я пытаюсь усмирить панику, сосредоточиваясь по одной задаче зараз: нанести шампунь, смыть, «Гермес был в твоей спальне», нанести кондиционер, «Ты видела Бри», распределить по волосам, ополоснуть, «Ты видела Аида», снова смыть, смыть, смыть. Вода щиплет шрамы от молнии, пока тепло волнами окутывает мое тело.

Но я все еще дрожу, когда выхожу из душа.

Мерри за это время успела поменять простыни и унесла одеяло. Я чувствую себя виноватой, когда залезаю в кровать, завернутая в полотенце, и сворачиваюсь в клубок на правом боку. Мачеха оставила мой телефон на зарядке, и я тянусь за ним, но меняю свое решение. Слышу отца, только что вернувшегося с маяка, улавливая его шаги по лестнице. Они замирают, когда Мерри спрашивает, куда он идет.

– Разбудить Кори.

– Оставь ее, Крейг.

– Она будет жалеть об этом до конца жизни, если не простится должным образом.

– Крейг. – Глазговский акцент в голосе Мерри усиливается, и ступени больше не скрипят под папиным весом. Их голоса удаляются в сторону кухни. Они говорят обо мне. Я могла бы встать с постели и подслушать, прижав ухо к полу, но я не хочу ничего знать.

Час спустя, когда моя дрожь перешла в редкие спазмы, а неописуемый ужас – во вполне терпимый страх, Мерри поднимается и стучится в дверь.

– Кори, мы уходим. Не знаю, когда мы вернемся, но у меня с собой телефон на беззвучном режиме. Звони, если что-то понадобится. – Она замолкает. – Ладно, детка. Увидимся позже.

Я слышу, как она спускается по лестнице, как открывается и захлопывается входная дверь. Я остаюсь одна.

Возможно, я должна позволить случившемуся остаться сном. Возможно, если усну прямо сейчас, то проснусь как новенькая. Без листьев во рту, без стекла на полу, без богов в своей спальне. Шрамы от молний могут стать проблемой, но сейчас зима, и длинные рукава их скроют, а со временем они поблекнут, правда ведь? Все со временем проходит. Время лечит. Так мне всегда говорили. Надо просто подождать.

И все-таки… Я сажусь.

Я чувствую на себе Его взгляд, несмотря на расстояние и стены между нами. Гермес прав, я видела то, чего не должна была, а оно видело меня.

Мне нужно поговорить с сивиллой.

Экспозиция

Она, конечно, не настоящая сивилла, как знаменитые прорицательницы из Афин, Лондона и Нью-Йорка, утверждающие, что их устами глаголют боги – и кто знает, после сегодняшнего я готова им верить, – но именно так Бри называла ее, когда мы были маленькими, и прозвище прилипло к ней. Вообще-то, она ведьма.

Настоящая ведьма, накладывающая заклятия, гадающая по картам и танцующая нагой под полной луной. В детстве я была буквально одержима ею. Не потому что та была ведьмой, а потому что жила на собственном островке примерно в трех милях от Острова, сама выращивала свою еду и делала что душе заблагорассудится. Я хотела жить, как она, когда вырасту. А потом повстречала ее лично.