Вероятно, дьявол

Аккуратными стопками раскладываю по порядку ещё сырые и тяжёлые от краски листы. Crudo по-итальянски означает «сырой». Так называется первый роман Оливии Лэнг, который я читаю, отвлекаясь от медитативной работы принтера, движущейся слишком медленно. Точнее, перечитываю и вслух проговариваю любимые фрагменты – те, где героиня готовится выйти замуж. Некоторые предложения приводят меня в восторг. Я карандашом подчёркиваю на страницах те места, которые, как мне кажется, смогут заинтересовать Профессора.

Под тяжёлым прессом я, сложив стопкой листы каждого экземпляра, с помощью резака обрезаю белые края по периметру. Затем аккуратно, с лёгким нажимом, чтобы нечаянно не испортить очередной экземпляр, стилусом делаю разметку, где ровно посередине будет проходить сгиб. Налегаю всем телом, чтобы пробить и сшить стопку двумя металлическими скобами.

Моим любимым за день был момент, когда на принтере начинала мигать красная лампочка, сигнализирующая о том, что пришло время подзаправиться – в картридже закончилась краска. Нужно нажать на мигающую кнопку, открыть панель крышки принтера и ждать, когда бегунок заскользит по внутреннему механизму и остановится напротив нужного цвета. Я любила брать новенький картридж, ножницами разрезать жёсткую упаковку, сдирать защитную плёнку и помещать новый на место. Раздавался приятный щелчок. Мне приносил удовлетворение этот звук, как простое выполненное дело, напротив которого ставишь галочку в списке дел на день. Но полным блаженства был момент, когда краска в обоих принтерах заканчивалась одновременно. Это была карточная игра, где ты сорвал джекпот.

Одногруппники предлагали помощь, но я проделываю всю работу одна, не из скромности или ещё чего-то такого, но чтобы испытать бесполезную гордость с привкусом тщеславия, когда Профессор будет держать в руках новенький отпечатанный экземпляр нашего первого литературно-художественного альманаха «Безумный дневник. ZIN», название для которого придумал он сам.

«Безумный дневник» отсылает одновременно к двум фильмам авторского кинематографа – «Безумному Пьеро» Годара и «Дневнику горничной» Бунюэля по роману Октава Мирбо. Объяснение формальное и подчинено строгой логике – эти фильмы окаймляют год нашего первого обучения в мастерской – Бунюэля мы смотрели на первом семинаре, Годар был последним фильмом. Замкнутый цикл.

Обложку он сделал сам в Подколокло, пока я занималась чужими текстами. Я с восторгом наблюдала, как прямо на месте он придумал замысловатую технологию создания иллюстраций и применил её для обложки. Первым делом он вырвал линованный листок оттенка карамельного латте из блокнота, который я отыскала в столе. Блокнот был девственно чистый – я берегла его, ожидая, когда появятся гениальные мысли, которые я смогу в него записать и которые, к сожалению, приходили ко мне не так часто, как Мастеру. Обложился ручками и фломастерами, которые я тоже нашла в столе, и, попеременно пробуя каждый, принялся рисовать. Сначала он взял чёрную гелевую ручку и размашисто на весь лист в три строчки печатными буквами написал:

БЕЗУМНЫЙ

ДНЕВНИК.

ZIN.

Чёрным фломастером он несколько раз обвёл каждую букву, прокалывая бумагу концом острого стержня, чтобы они приобрели начертание bold. Затем в пару к чёрному взял красный, обвёл каждую и без того жирную букву. Зелёным фломастером добавил лежащую по диагонали зигзагоподобную тень. Когда надпись показалась ему законченной, он сфотографировал её на телефон, открыл картинку и минут пятнадцать безумными фильтрами обрабатывал её в телефоне, всё время подзывая меня и показывая, что получалось.

От меня требовалось поместить готовую иллюстрацию на яркую цифровую подложку – он не хотел явной имитации под старину. «Это пошло», – сказал он, поэтому я сделала ярко-жёлтую абстракцию с чёрными разводами и несколькими розовыми штрихами, чтобы его картинка лучше выделялась, подложила под неё объёмную чёрную тень и скомпоновала всё на листе А4 альбомной ориентации. Так у нас был готов разворот – первая и последняя обложки, выглядящие одним целым.

– Так плохо, что уже хорошо! – любуясь нашей работой, он довольно хмыкнул.

– Безумно! – ответила я.

Внутри под обложкой 18 разворотов, на девяти из которых тексты студентов (всего в мастерской 12 человек, но трое по неизвестным мне причинам, пренебрегая благосклонностью Мастера, увернулись от участия, как я их ни подначивала), на девяти в безумной вёрстке раскиданы фотографии Мастера, которые он, полулёжа на кровати в красной комнате, переслал мне с телефона на почту. Долго, погружаясь в воспоминания, он просматривал снимки. Там были преимущественно селфи, фотографии с вечеринок, отдыха на даче, работы в других городах и случайно подсмотренные сценки, показавшиеся ему стоящими, чтобы сохранить их на фотографии.

Он сам выбирал, какие снимки использовать, какие нет, какие разместить на одном развороте, какие будут маленькими, а какие растянуть на всю страницу. После этой предварительной работы на листах из того же блокнота он от руки делал подписи к фотографиям, которые я потом должна отсканировать и добавить на каждую страницу. Подпись – сухая документация того, что происходит на фото, дата и место.

И лишь одна подпись без даты и места на последней странице выбивалась: «Я не знаю, что вы слышали обо мне, но мне всё равно».

Готовые экземпляры тиража я от руки нумеровала на внутренней стороне задней обложки. Когда дошла до копии № 99, был последний, десятый день моего добровольного заточения. Есть у книжников такая примета, сотый номер не печатался, а девяносто девятый был самым счастливым. Его я и отдам Мастеру.

Я использовала школьный принтер, расходовала краску и бумагу коварно, не только по прямому назначению в учебной работе, но и в своих целях – я напечатала все фотографии, учитывая те, которые не вошли в сборник. Я не могла поверить, каким сокровищем теперь обладаю – личным архивом из телефона Профессора! Дайджест профессорской жизни. Некоторые фотографии, чистое золото, только для меня – я не собиралась ни с кем делиться. Я напечатала их в небольшом карманном формате, вырезала, и у меня получилось нечто наподобие колоды карт.

Из Школы я возвращалась пешком, совершая долгую прогулку под надзором лупоглазой луны и подмигивающих мне, будто в сговоре, звёзд. Проходя мимо кофеен, я улавливала аромат кофе, мне хотелось взять большой стакан сладкого капучино и выпить по дороге домой, но сейчас кофеин был мне не нужен. Я уже тряслась и на романтический лад нервничала.

Волосы пахли статическим электричеством, подушечки пальцев испачканы типографской краской. Я тщательно помыла руки и, сняв с подоконника и поставив на пол горшки с цветами, встала на колени перед окном, освещённым светом фонаря, с ощущением странной боли, идущей от совершённой красоты вечера. Днём нижний город полон шума, а в это время спокоен, улица пуста. Небо драгоценно-синего цвета. Из открытого окна приятно тянет ночным холодком. На широком подоконнике я раскладываю сокровенные снимки, которые не осмелилась рассмотреть в Школе. Есть кадр, где он обнажён по пояс. Видно каждую мышцу. В нём были величие и покой. Я хотела знать, что он делает, о чём думает, приходят ли ему в голову хотя бы мимолётные мысли обо мне. Один он или с кем-то, спит или бодрствует?

Высунувшись из высокого окна, я внезапно не ощущаю себя одинокой. Моё сердце снова бьётся. Настоящий день освобождает меня от нелепой истории с Ритой и Ромой, казавшейся сейчас страшным сном.

Мой второй этаж – это попытка побега и поиск пристанища. Укладываясь спать на огромной кровати, я чувствую себя очень далеко от всего мира, словно на луне.

На протяжении последних двадцати дней, показавшихся вечностью, я, что Ив Кляйн[10], совершаю прыжок в пустоту и с надеждой зависаю в полёте навстречу Профессору. А на двадцать первый день он возвращается.

Проснулась я рано и медлила вступать в утреннюю жизнь. День начался с запаха рыбы. Я долго не могла обнаружить его источник, пока не поняла, что пахнет от меня самой. Горький запах типографской краски, смешанный с по́том.

10

Ив Кляйн – французский художник-новатор, одна из наиболее значительных фигур послевоенного искусства. Речь идёт о работе 1960 года Le Saut dans le vide («Прыжок в пустоту»). На первой полосе четырёхстраничной газеты художник разместил фотографию, на которой он прыгает из окна второго этажа и повисает в воздухе.