Вероятно, дьявол

– Да, Родион Родионович, найдите мне кого-нибудь.

Он смеётся, я смеюсь в ответ и отправляю в рот креветку.

Пожилая пара за другим столом расплачивается и уходит. Мы остаёмся одни. Подходит официант и, хотя было ещё недостаточно темно для романтической атмосферы, зажигает свечу на нашем столе.

Я хочу спросить, есть ли у него девушка, но заранее знаю ответ. Никак не удаётся достаточно уловить его настроение, чтобы понять, о чём говорить – его тон то серьёзный, то шутливый, то насмешливый.

– Ты что не ешь? Ешь!

– Я ем! Очень вкусно, спасибо, – отвечаю я и делаю глоток вина.

Из невидимого источника с мягким приглушённым шипением звучит тёплая кубинская мелодия. Я узнаю Siboney в исполнении Конни Фрэнсис. Испанского я не знала, но казалось, что поёт она о каком-то очень нежном и трепетном чувстве. Голос и перкуссии сходят в минорный тон. Следующим про маленького креольчика запевает Вертинский.

– Ты знаешь, что Вертинский – мой любимый музыкант? – спрашивает Профессор.

– Буду знать.

Официант подаёт ему второй бокал пива, я прикасаюсь к вину, стараясь пить как можно медленнее, чтобы не показаться невежливой. В моём понимании можно позволить преподавателю угостить тебя одним бокалом вина после совместно проделанной работы, но второй будет уже указывать на несдержанность и сомнительные мотивы.

– Ты не ешь! О чём думаешь? – спрашивает он.

– О вас, – отвечаю слишком быстро, не задумываясь.

– Ну и что обо мне?

– У вас глаза зелёные.

– Да, я знаю.

– У меня тоже, – я позволяю себе улыбнуться, – зелёные.

– А я в два раза тебя старше.

Я пытаюсь нащупать тему – спрашиваю про его работу.

– Чем вы будете заниматься в отъезде? – пока он не успел ответить, задаю ещё вопрос: – Сколько городов посетите?

– Ты правда хочешь говорить про работу? – отвечает он, отпивая пиво из бокала. – Я не хочу. Ешь лучше.

Я опускаю взгляд в тарелку, разглядываю свой салат.

– Никогда не пробовала мидии из ракушек, – говорю я, пытаясь раскрыть чёрную раковину с помощью ножа и вилки.

– Попробуй.

Я думаю, что могу позволить себе при нём есть руками и облизывать пальцы. Будет мило. Осторожно, будто живую, беру раковину – на ощупь она твёрдая, холодная и ребристая. Раскрываю чуть приоткрытую ракушку.

– Выдави лимон – так вкуснее, – говорит он и сам берёт с моей тарелки дольку лимона, выдавливает сок на маленький скукоженный комок мяса с тонкими жилками. Нижняя раковина наполняется мутным соком.

– Ну, ешь! – он бросает выжатую дольку в тарелку, берёт плотный квадрат салфетки, вытирает руки.

Изображая нерешительность, я беру похожую на колыбель со свернувшимся внутри младенцем половинку, подношу ко рту, запрокидываю голову и отправляю в рот нечто мной неведанное.

Во рту кисло, пахнет речкой.

– Очень вкусно, – говорю я, выражая на лице одновременно удивление и детскую радость.

– Бери ещё.

– Одна ваша, – говорю я, пододвигая к нему тарелку.

Он кивает, берёт закрытую раковину, лимон, но не ест – смотрит на меня.

– Странная ты. Не могу понять, о чём ты думаешь. Обычно у меня это отлично получается.

Я делаю глоток вина, стукнув зубами и чуть не откусив кусочек стекла. Его слова наполняют меня радостью, от которой внутри всё натягивается в струнку так, что кажется, будто вот-вот описаешься.

– Это плохо?

– Не знаю. Ты мне скажи.

Время замедляется. Странная – это почти загадочная, таинственная, особенная, девочка с луны, не пробовавшая раньше мидий.

– Я самая простая, – неожиданно для себя отвечаю, и мне действительно кажется, что здесь, рядом с ним, я становлюсь не сложнее мидии, которую только что съела – можно руками открыть ракушку, полить лимонным соком и съесть. Эту операцию он у меня на глазах проделывает в своей тарелке.

– Сколько тебе лет? – спрашивает он – Двадцать?

– Двадцать один, – отвечаю я, наслаждаясь как моментом, так и кусочком маринованного осьминога.

– Молодо выглядишь.

В ответ я улыбаюсь.

– И давно ты тут живёшь?

– В Подколокло? Два года.

– И за два года ты не нашла ничего более… так сказать, приличного?

– Мне здесь нравится, – отвечаю я с опаской.

Всю дорогу я думала, что в Подколокло ему понравилось, но оказывается, что это не так. Я допустила ошибку, но не поняла этого в тот момент. Конечно, ему не понравилось. Как такое вообще кому-то, кроме меня, могло понравиться? Я должна была почувствовать это, когда мы были дома. Чтобы попасть в мою комнату, нужно пройти через весь этот страшный коридор и комнаты общего пользования так, что получается нечто вроде обзорной экскурсии. Он успел увидеть драный линолеум в коридоре, коричневый засаленный потолок на кухне, с которого низко свисает такая же засаленная голая лампочка, колотую на полу в ванной плитку, отсутствие раковины и узкий, заставленный шестью стиральными машинками проход к ванной с краном, шланг от душа без головки, как в тюрьме; почувствовать вонь, доносившуюся из туалета, но вонь там была не самым страшным – липкий, покрытый у основания толстым слоем пыли, подтекающий унитаз стоял на квадратном постаменте, а чтобы спустить воду, нужно залезть рукой в открытый наполненный бочок и потянуть вверх рычаг, а на стене напротив висит нелепая картина – холст, масло, – крупные, грубо написанные лиловые цветы в коричневом горшке.

Я не могла видеть его – он шёл за мной, но представляла, как с его лица с каждым шагом стирается выражение радостной новизны, возникшее на входе, и сменяется узнаванием того давнего, знакомого, что он уже когда-то видел. В том, что я считала богемной экзотикой, он видел чёрную нищету.

В его глазах светились огоньки от предвкушения авантюры, когда мы вошли в мою комнату, но она, как бы я ни старалась превратить её в репродукцию полотен Матисса, расставляя такие безделушки, как аквариум с золотыми рыбками, не оказывается намного лучше всего остального и не оправдывает неудобств коммунальной квартиры, связанных с тем, что, выходя в туалет или на кухню, приходится обуваться – у меня даже не оказалось запасных тапочек для гостя, которые он мог бы надеть, и, ожидая, когда маленькая комната освободится, встречаться с сомнительного вида, злобно косящимися незнакомцами.

Это малая часть того, что могло вызвать отвращение, но главное, он увидел неравенство между нами – им, уважаемым Профессором, и мной, загнанной буквально в притон, неудачницей. Тогда я этого не заметила, потому что не было места, где бы он не чувствовал себя комфортно, но это не значило, что ему могло понравиться.

– У тебя должен быть запасной план.

– Я подумаю над этим, – нерешительно отвечаю я.

Он залпом допивает пиво и со стуком ставит пустой бокал на стол.

– Красивая ты девка, Соня! Только зашуганная какая-то. Кто тебя так зашугал? – он пристально смотрит на меня, но быстро отворачивается. По его движениям я понимаю, что ответа он не ждёт, и Вертинский завершает свою песню:

7

«Маленький креольчик» – Александр Вертинский.

8

«Танго «Магнолия» – Александр Вертинский.