Страница 41 из 85
Услышав своё имя, Фред понял, что его рекомендуют патронессе, и, сделав два шага вперёд, вежливо поклонился.
Агнесса, смеясь, протянула руку и что-то приветливо сказала. Что именно
— Фред не понял, очевидно, просто поздоровалась. Пришлось и ему промямлить несколько слов по-немецки. Поглядев друг другу в глаза, оба рассмеялись. Фред оглянулся, ища глазами Нунке.
— Как видите, мне придётся разговаривать с хозяйкой дома при помощи мимики. Если вы нам не поможете…
— Да ведь вы знаете итальянский, и донья Агнесса тоже! Некоторое время она жила с мужем в Италии.
Услыхав слово «Италия», Агнесса радостно закивала головой.
— Как это хорошо, герр Шульц! — воскликнула она уже по-итальянски. — Возможно, я кое-что позабыла, но в общем…
— Я тоже, верно, многое забыл. Итак, мы с вами на равных правах: вы будете поправлять меня, а я — вас… Впрочем, я купил в Мадриде несколько словарей и надеюсь в скором времени…
— Боже, как давно я не была в Мадриде! — печально вырвалось у Агнессы.
— Вы так любите этот город?
— Там я не чувствовала себя так одиноко, хотя, правду говоря, друзей у меня было мало. Но когда за стенами твоего дома бурлит жизнь, невольно кажется, что и ты к ней причастна… А вам, герр Шульц, Мадрид понравился?
Фред стал рассказывать о своих впечатлениях от испанской столицы. Агнесса то утвердительно кивала головой, то живо возражала, мешая испанские и итальянские слова. Всякий раз, допустив ошибку, молодая женщина весело смеялась, извинялась, чтобы снова через минуту сбиться с итальянской речи на испанскую.
Это, может, и затрудняло взаимопонимание, но делало беседу весёлой, непринуждённой.
Вскоре к разговору Фреда и хозяйки присоединился и Воронов. Он ругал мадридский климат, а заодно и испанцев, которые выбрали для своей столицы столь неудачное место, противопоставлял Мадриду Рим, где ещё в молодости прожил несколько лет, старался вовлечь в спор с Агнессой падре Антонио и Нунке.
Однако падре и начальник школы были озабочены собственным спором. О чём шла речь, Фред не понимал — они сидели в противоположном углу комнаты и разговаривали вполголоса. Но лица у обоих были недовольные, в тоне чувствовалась неприязнь.
— Уважаемая патронесса, — указал на них глазами генерал. — Эти двое опять что-то не поделили. Ещё недавно были друзьями, а теперь… Что между ними произошло?
— Просто они очень разные. Падре превыше всего ставит потребности духа и поэтому считает, что все дела в мире должна вершить наша святая церковь. А Нунке противник этого. Он утверждает, что заповеди теперь пишут не апостолы и святые, а воины… Сеньор генерал, разве так может быть? Ведь они написаны раз и навсегда. Они едины и вечны, как солнце над землёй!
— Солнце тоже не вечно, милая патронесса! А написанное человеком и подавно. Не стоит ломать голову над разными теологическими тонкостями. Поэтому я предлагаю…
— Тео… логическими? Что это значит, сеньор генерал? — Лицо молодой женщины, недавно такое оживгенное, теперь стало серьёзным, глаза глядели вопросительно и чуть растерянно.
— Пусть вам объясняет это ваш духовник, иначе Шульц подумает, что в этом доме угощают лишь разговорами. А я ведь обещал ему стакан хорошего вина. Если к этому вы добавите и…
— Господин Воронов, прошу вас!.. — остановил его Фред.
— Нет, нет, сеньор генерал прав. Я мигом! Простите, герр Шульц, вы сами были немного виноваты, заговорив о Мадриде…
Быстро поднявшись, Агнесса вышла из комнаты. В коридоре застучали её каблучки, потом послышалось, как она звала:
— Пепита! Пепита!
Склонив голову набок, Воронов с явным удовольствием прислушивался к переливам её голоса.
— Прирождённая певица! Вы только вслушайтесь: слышите, как музыкально звучит каждый слог, словно вздымается вверх, а потом спадает округлая волна. Вот вам и «вобла»! Что скажете теперь?
— Красивая и, кажется, очень милая женщина. Просто не верится, что она занимается политикой.
— Агнесса и политика? — генерал рассмеялся. Да она так же далека от неё, как самая далёкая звезда от нашей грешной земли…
— Чем же тогда объяснить её роль в школе?
— Овечка, которая, спасая своего ягнёнка, неосторожно выскочила из кошары и попала к волкам.
— А что, если с эзоповского языка перевести на обычный, общепринятый?
— Расскажу когда-нибудь наедине. Сейчас не время и не место. — Воронов тяжело поднялся и прошёлся по комнате.
Теперь, когда Агнесса ушла и разговор между ней, Фредом и генералом оборвался, голоса Нунке и падре стали слышнее.
— А я вам говорю, что честолюбие в сутане самый страшный вид честолюбия, — сердито доказывал Нунке. — Ведь человек светский находит развлечение в женщинах, вине, картах, увлекается спортом или охотой… Ему есть куда направить излишек своей энергии. Для особы же духовного сана…
— Нам тоже есть куда направить свою энергию и силы. Например, на дела милосердия и просветительства. К тому же припомните, следом за завоевателями всегда шли миссионеры. Они закрепляли добытое, завоёванное. И разве не естественно, не законно, если они требуют своей доли?
— Доля может быть разной.
— Эта доля должна быть достаточной для того, чтобы приумножить славу церкви и её возможности.
— Славу церкви или славу её служителей?
— А разве у вас, светских, не успехи полководцев прославляют армию?
— Хватит об этом! Повторяю ещё раз: сейчас школа не имеет возможности удовлетворить ваши требования.
Нунке поднялся и открыл дверь на веранду. Солнце уже склонялось к горизонту. Из сада повеяло едва ощутимой прохладой. Сильнее запахли цветы, раскрывая свернувшиеся за день лепестки.
— Может быть, спустимся в сад? — предложил падре. — Наш гость ещё не знает, какой прекрасный вид открывается из беседки.
— Вы идите, а меня воротит от всех этих пейзажей. — Воронов уселся в соломенное кресло на веранде. — Намозолили они мне глаза за всю жизнь. Все эти ваши ландшафты я бы променял на вывеску первой попавшейся корчмы в самом грязном закоулке города.
Нунке вздохнул.
— Я тоже лучше посижу. Моему сердцу милы лишь типично немецкие пейзажи.
Фред и падре спустились в сад. Он был небольшой, немного запущенный. Но повсюду множество цветов, у дома — садовых, дальше в траве — диких.
— Это единственная радость нашей маленькой больной, — пояснил падре.
— А что с девочкой?
— Вряд ли когда-нибудь она встанет на ноги, — печально покачал головой падре, не вдаваясь в дальнейшие объяснения.
Вообще разговор не клеился. На вопросы Фреда падре отвечал коротко и невнимательно, видно было, что у него из головы не выходит спор с Нунке.
Когда они вернулись с прогулки, на веранде ухе никого не было, а в комнате гостей ждал сервированный к ужину стол. Вокруг него суетилась старенькая служанка, расставляя блюда, и медленно похаживала Агнесса, что-то передвигая и переставляя.
— А почему вы меня не познакомите с нашим гостем? — прозвучал сбоку нетерпеливый детский голос.
Только теперь Фред заметил, что чуть в стороне, в уютном уголке, отгороженном вьющимися комнатными цветами и небольшим экраном, в специальном медицинском кресле-коляске сидит девочка. Несмотря на летний вечер, её светло-серое, украшенное тонкими кружевами платье было застёгнуто до самого горла, а ноги плотно укутаны клетчатым пледом, край которого нервно теребили длинные детские пальчики. Нетерпение оживило её до прозрачности бледное личико, обрамлённое пушистыми белокурыми волосами. Не заплетённые в косы, а только перевязанные лентой, они длинными прядями ниспадали на грудь. Глаза девочки, такие же большие, как у матери, но более светлые, смотрели требовательно, даже чуть сердито.
— Если никто не догадался нас познакомить, давайте сделаем это сами, — серьёзно предложил Фред, подходя к больной. — Как хорошо, что и вы говорите по-итальянски! Вас зовут Иренэ?
— Угу! Только не пожимайте мне руку так крепко, как дедушка Воронов, а то я и с вами начну ссориться.