Маска и душа

И такъ, я — буржуй. Въ качествѣ такового я сталъ подвергаться обыскамъ. Не знаю, чего искали у меня эти люди. Вѣроятно, они думали, что я обладаю исключительными розсыпями бриллiантовъ и золота. Они въ моей квартирѣ перерывали всѣ ковры. Говоря откровенно, въ началѣ это меня немного забавляло и смешило. Съ умѣренными дозами такихъ развлеченiй я готовъ былъ мириться, но мои милые партiйцы скоро стали развлекать меня уже черезчуръ настойчиво.

Купилъ я какъ то у знакомой балерины 15 бутылокъ вина и съ прiятелемъ его попробовали. Внно оказалось качествомъ ниже средняго. Легъ спать. И вотъ въ самый крѣпкiй сонъ, часа въ два ночи мой испуганный Николай, именовавшiйся еще поваромъ, хотя варить уже нечего было, въ подштанникахъ на босую ногу вбѣгаетъ въ спальную:

— Опять пришли!

Молодые солдаты съ ружьями и штыками, а съ ними двое штатскихъ. Штатскiе мнѣ рапортуютъ, что по ордеру революцiоннаго районнаго комитета они обязаны произвести у меня обыскъ.

Я говорю:

— Недавно у меня были, обыскивали.

— Это другая организацiя, не наша.

— Ну, валяйте, обыскивайте. Что дѣлать?

Опять подымаютъ ковры, трясутъ портьеры, ощупываютъ подушки, заглядываютъ въ печку. Конечно, никакой «литературы» у меня не было, ни капиталистической, ни революцiонной. Вотъ, эти 13 бутылокъ вина.

— Забрать вино, — скомандовалъ старили.

И какъ ни уговаривалъ я милыхъ гостей вина не забирать, а лучше тутъ же его со мною отвѣдать, — добродѣтельные граждане противъ искушенiя устояли. Забрали. Въ игральномъ столѣ нашли карты. Не скрою, занимаюсь этимъ буржуазнымъ дѣломъ. Преферансомъ или бриджемъ. Забрали. А въ ночномъ столикѣ моемъ нашли револьверъ.

— Позвольте, товарищи! У меня есть разрѣшенiе на ношенiе этого револьвера. Вотъ смотрите: бумага съ печатью.

— Бумага, гражданинъ, изъ другого района. Для насъ она не обязательна.

Забавна была процедура составленiя протокола объ обыскѣ. Составлялъ его молодой парень, начальникъ изъ простыхъ.

— Гриша, записалъ карты?

— Записалъ, — угрюмо отвѣчаетъ Гриша.

— Правильно записалъ бутылки?

— Правильно. 13.

— Таперича, значить, пиши: Револьверъ системы… системы… какой это, бишь, системы?

Солдатъ все ближе къ огню, старается прочитать систему, но буквы иностранныя — не разумѣетъ.

— Какой системы, гражданинъ вашъ револьвертъ?

— Веблей Скоттъ, — отвечаю.

— Пиши, Гриша, системы библейской.

Карты, вино, библейскую систему — все записали, забрали и унесли.

А то случались развлеченiя еще болѣе забавныя.

Такъ, какой то архангельскiй комиссаръ, со свѣжей семгой съ полпуда подмышкой, вдребезги пьяный, пришелъ разъ часовъ въ 5–6 вечера, но не засталъ меня дома. Будучи начальствомъ важнымъ, онъ довольно развязно распорядился съ Марiей Валентиновной. Онъ сказалъ ей, чтобы она вообще держала своего мужа въ решпектѣ и порядкѣ, дабы онъ, когда его спрашиваетъ начальство, былъ дома! — особливо, когда начальство пришло къ нему выпить и закусить семгой, привезенной изъ Архангельска… Семгу онъ, впрочемъ, оставить тутъ до слѣдующаго визита, такъ какъ ему тяжело ее носить. Сконфуженная Марiя Валентиновна сказала, что она постарается его совѣты и рекомендацiи исполнить, и прелестный комиссаръ, оставивъ семгу, ушелъ. Каково же было мое удивленiе, когда въ 3 часа ночи раздался оглушительный звонокъ по телефону. Когда я взялъ трубку, я услышалъ:

— Что жъ это ты, разъ-такъ-такой, — спишь?

— Сплю, — робко каюсь я, оглушенный столь неожиданнымъ привѣтствiемъ.

— А я къ тебѣ сейчасъ ѣду.

— Да какъ же, друѣ, сейчасъ? Мы спимъ.

— Такъ на кой же чертъ я семгу оставилъ?

Много стоило мнѣ усилiй уломать нетерпѣливаго гостя прiѣхать завтра. Но прiѣхавъ на другой день и снова не заставъ меня, онъ, забирая семгу, обругалъ жену такими словами, что смыслъ нѣкоторыхъ словъ былъ ей непонятенъ.

Я принялъ рѣшенiе положить конецъ такого рода развлеченiямъ и избавиться разъ навсегда отъ надоѣдливыхъ гостей. Я рѣшилѣ пойти къ высшему начальству, каковымъ былъ тогда Зиновьевъ. Долго мнѣ пришлось хлопотать о свиданiи въ Смольномъ. Наконецъ, я получилъ пропуски. Ихъ было нѣсколько. Между прочимъ, это была особенность новаго режима. Дойти при большевикахъ до министра или генералъ-губернатора было такъ же трудно, какъ при старомъ режимѣ получить свиданiе съ какимъ нибудь очень важнымъ и опаснымъ преступникомъ. Надо было пройти черезъ цѣлую кучу бдительныхъ надзирателей, патрулей и заставъ.

Въ одной изъ комнатъ третьяго этажа принялъ меня человѣкъ въ кожаномъ костюмѣ, бритый, средняго роста, съ интеллигентнымъ лбомъ и шевелюрой музыканта — вологодскiй любимецъ публики. Дѣловито спросилъ меня, что мнѣ нужно. Я объяснилъ ему, что творится въ моей квартирѣ — разсказалъ о винѣ, картахъ, револьверѣ, семгѣ и т. д. Я сказалъ при этомъ, что въ необходимости и полезности обысковъ не сомневаюсь, но просилъ, чтобы они производились въ болѣе подходящее для меня время. Нельзя ли, тов. Зиновьевъ, устроить такъ, чтобы это было отъ 8 до 10 часовъ вечера? Я готовъ ждать.

Тов. Зиновьевъ улыбнулся и обѣщалъ принять мѣры. На прощанье я ему ввернулъ:

— Тов. Зиновьевъ, Совѣтъ солдатскихъ и матросскихъ депутатовъ Ялты снялъ съ моего текущаго счета тамъ около 200.000 рублей. Не можете ли вы также похлопотать, чтобы мнѣ вернули эти деньги въ виду продовольственнаго, денежнаго и даже трудового кризисовъ?

— Ну, это ужъ! — недовольно пожалъ плечами тов. Зиновьевъ, которому я показался, вѣроятно, окончательно несерьезным человѣкомъ. — Это не въ моемъ вѣдѣнiи.

А по телефону, я слышалъ (во время бесѣды со мною), онъ говорилъ:

— Съ ними церемониться не надо. Принять самыя суровыя мѣры… Эта сволочь не стоитъ даже хорошей пули…

Посѣщенiе Зиновьева оказалось не безполезнымъ. Черезъ два дня послѣ моего визита въ Смольный мнѣ, къ моему великому удивленiю, солдаты, и уже не вооруженные, принесли 13 бутылокъ вина, очень хорошаго качества, и револьверъ. Не принесли только картъ. Пригодились унтерамъ въ казармѣ.

Мой прiятель Дальскiй, этотъ замѣчательный драматическiй актеръ, о которомъ я упоминалъ выше, исповѣдывалъ анархическую доктрину. Онъ говорилъ, что не надо ни начальства, ни тюремъ, ни законовъ. Вообще, ничего не надо. Снѣгъ на улицѣ убирать тоже не надо. Онъ падаетъ съ неба самъ по себѣ въ одинъ перiодъ года, когда холодно, ну, и самъ же по себѣ растаетъ въ положенный ему другой перiодъ года. Въ Петербургѣ разсказывали, что Дальскiй участвовалъ въ какихъ то анархическихъ экспропрiацiяхъ. По той буйной энергiи и тому присутствiю духа, которыми онъ обладалъ, онъ, пожалуй, могъ этимъ заниматься. Во всякомъ случаъ, когда Дальскiй развивалъ мнѣ свои идеи въ этотъ перiодъ моего жизненнаго опыта, долженъ признаться, мнѣ эта поверхностно нравилось больше, чѣмъ то начальство и тѣ законы, которые вокругъ меня творили жизнь. Но какъ же, все-таки, совсѣмъ безъ начальства? — съ опаской думалъ я.

А «начальство» нравилось мнѣ все меньше и меньше. Я замѣтилъ, что искренность и простота, которыя мнѣ когда то такъ глубоко импонировали въ соцiалистахъ, въ этихъ соцiалистахъ послѣдняго выпуска совершенно отсутствуютъ. Бросалась въ глаза какая то сквозная лживость во всемъ. Лгутъ на митингахъ, лгутъ въ газетахъ, лгутъ въ учрежденiяхъ и организацiяхъ. Лгутъ въ пустякахъ и такъ же легко лгутъ, когда дѣло идетъ о жизни невинныхъ людей.

Почти одновременно съ великими князьями арестованы были въ Петербургѣ два моихъ сердечныхъ друга — бароны Стюарты. Съ домомъ Стюартовъ я познакомился въ 1894 году, когда я почти еще мальчикомъ служилъ въ частной оперѣ въ Панаевскомъ театрѣ въ Петербургѣ. Мои сверстники Стюарты только что окончили лицей. Это были добродушнѣйшiе и очень тонко воспитанные молодые люди. Когда пришла революцiя, одинъ изъ нихъ, Володя, ни капли не стесняясь, надѣлъ полушубокъ, валеные сапоги и пошелъ работать грузчикомъ на железной дорогѣ. Другой братъ, Николай, окончившiй затѣмъ медицинскiй факультетъ Харьковскаго Университета, старался какъ нибудь практиковать, но по натурѣ былъ больше театралъ и мечтатель, чѣмъ врачъ-натуралистъ. Сiи Стюарты, правду говоря, не были пролетарiями ни но происхожденiю, ни по жизни, ни по убѣжденiямъ, ни по духу. Политикой, однако, не занимались никакой. Но они были бароны, отецъ ихъ служилъ въ Государственномъ архивѣ, а въ старыя времена былъ гдѣ то царскимъ консуломъ. Бароны! Этого было достаточно для того, чтобы ихъ въ чѣмъ то заподозрили и арестовали. Въ особенности, должно быть, надо было ихъ арестовать потому, что бароны эти надѣвали деревенскiе полушубки и валенки и шли работать по разгрузкѣ вагоновъ на станцiи железной дороги. Зная Стюартовъ до глубины корней ихъ волосъ, я всегда и всюду могъ поручиться своей собственной головой за полную ихъ невинность. Я отправился на Гороховую улицу въ Чека. Долго ходилъ я туда по ихъ дѣлу. Принималъ меня любезно какой то молодой красавецъ съ чудной шевелюрой — по фамилiи Чудинъ, — комиссаръ. Помню, у него былъ красивый взглядъ. Любезно принималъ, выслушивалъ. Я каждый разъ увѣрялъ Чудина въ невинности Стюартовъ и просилъ скорѣе ихъ освободить. Наконецъ, Чудинъ посовътовалъ мнѣ лучше изложить все это на бумагѣ и подать въ Чека. Я изложилъ. Ждалъ освобожденiя. На несчастье Стюартовъ гдѣ то на верхахъ въ то время будто бы рѣшили не примѣнять больше къ политическимъ преступникамъ смертной казни. Объ этомъ ожидался декретъ. И вотъ, для того, чтобы арестованные и содержимые въ тюрьмахъ не избѣгли, Боже упаси, смерти, всю тюрьму разстрѣляли въ одну ночь, накануне появленiя милостиваго декрета! — Такъ ни по чемъ погибли мои друзья, братья Стюарты… Я узналъ потомъ, что былъ разстрѣлянъ и комиссаръ Чудинъ. Увлекаясь какой то актрисой, онъ помогъ ей достать не то мѣха, не то бриллiанты, конфискованные властью у частныхъ лицъ. Она же, кажется, на него и донесла.