Маска и душа

Въ это время мнѣ неоднократно случалось сталкиваться съ совершенно необычной подозрительностью провинцiальной администрацiи. Я не знаю, было ли въ то время такое отношенiе властей къ артистамъ общимъ явленiемъ, или эта подозрительность относилась болѣе спещально ко мнѣ лично, какъ къ пѣвцу, революцiонно настроенному, другу Горькаго и въ известномъ смысле болѣе «опасному», чѣмъ другiе, благодаря широкой популярности въ стране.

Я дѣлалъ турнэ по крупнымъ провинцiальнымъ городамъ. Прiезжаю въ Тамбовъ поздно ночью накануне концерта. Ложусь спать съ намѣренiемъ спать долго — хорошо отдохнуть. Но не тутъ то было. На другой день, очень рано, часовъ въ 8 утра — стукъ въ дверь моего номера. Входитъ полицейскiй приставь. Очень вежливо извиняясь за безпокойство въ столь раннiй часъ, объясняеть, что тревожитъ меня по прямому приказанiю губернатора.

— Въ чѣмъ дѣло?

«Дѣло» заключалось въ томъ, что губернаторомъ получены свѣдѣнiя, что я, Шаляпинъ, собираюсь во время моего концерта обратиться къ публике съ какой то политической рѣчью!

Это былъ, конечно, чистый вздоръ, въ чѣмъ я не замедлилъ увѣрить губернаторскаго посла. Тѣмъ не менѣе, приставъ вежливо, но твердо потребовалъ, чтобы я далъ мои ноты губернатору на просмотръ. Ноты я, разумѣется, далъ и къ вечеру получилъ ихъ обратно. Тамбовскiй губернаторъ, какъ видите, отнесся ко мнѣ достаточно любезно. Но совсѣмъ иной прiемъ ждалъ меня въ Харьковѣ.

Въ этомъ городѣ мнѣ сообщили, что меня требуетъ къ себѣ цензоръ. Къ себѣ — да еще «требуетъ». Я могъ, конечно, не пойти. Никакого дѣла у меня къ нему не было. Концертъ разрѣшенъ, афиши расклеены. Но меня взяло любопытство. Никогда въ жизни не видалъ я еще живого цензора. Слышалъ о нихъ, и говорили мнѣ, что среди нихъ есть много весьма культурныхъ и вѣжливыхъ людей. Цензоръ, потребовавшиi меня къ себѣ, рисовался мнѣ почему-то весь въ бородавкахъ, съ волосьями, шершавый такой. Любопытно взглянуть на такого блюстителя благонадежности. Отправился. Доложилъ о себѣ; меня ввели въ кабинеть.

Цензоръ былъ безъ бородавокъ, безъ волосьевъ и вовсе даже не шершавый. Это былъ очень худосочный, въ красныхъ пятнахъ человѣкъ. При первомъ звукѣ его голоса мнѣ стало ясно, что я имѣю дъло съ рѣдкимъ экземпляромъ цензорской породы. Голосъ его скрипѣлъ, какъ кавказская арба съ немазанными колесами. Но еще замѣчательнѣе было его обращенiе со мною.

— Что я собираюсь пѣть?

— Мой обычный репертуаръ.

— Показать ему ноты.

Показываю.

Цензоръ сухими и злыми пальцами перелистываетъ ноты. И вдругъ встревоженно, готовый къ бою, поднимаетъ на меня грозные глаза.

— Императоръ… Это какой же императоръ?!

Смотрю — «Два гренадера».

— Это, г. цензоръ, известная пѣсня Шумана.

Цензоръ метнулъ на меня раздраженный взглядъ, въ которомъ крупными буквами было написано: «я вамъ не г. цензоръ».

— На слова Гейне, Ваше Превосходительство. Разрѣшено цензурой.

Скрипучимъ своимъ голосомъ, съ рѣшительнымъ намѣренiемъ меня окончательно уничтожить, Его Превосходительство обличительно читаетъ:

— «Изъ гроба встаетъ Императоръ». Изъ какого гроба? Какой император?..

— Заграничный, Ваше Превосходительство, — Наполеонъ…

Сморщилъ жидкiя съ красной прослойкой брови мой цензоръ.

— Говорятъ, вы поете и не по нотамъ.

— Пою, Ваше Превосходительство, — вѣрноподданно рапортую я.

— Знайте, что я буду въ театра.

— Очень прiятно, Ваше Превосходительство.

— Не для того только, чтобы слушать, какъ Вы поете, но и для того, чтобы знать, что Вы поете. Совѣтую Вамъ быть осторожнымъ, г. артистъ.

Я ушелъ отъ г. цензора крайне изумленнымъ. Если я не возмутился его тономъ и манерой говорить со мною, то только потому, что онъ былъ слишкомъ невзраченъ, смѣшонъ и сердечно меня позабавилъ. Но какая муха его укусила? Это осталось для меня тайной навсегда. Впрочемъ, скоро въ Кiевѣ я узналъ, что власти изъ Петербурга разослали по провинцiи циркуляръ, предписывая строго слѣдить за моими концертами. Цензоръ, должно быть, сильно испугался и отъ того такъ нелепо и смешно заскрипѣлъ.

Первое сильное ощущенiе наростающей революцiи испыталъ я весною 1905 года въ Кiевѣ, гдѣ случай столкнулъ меня непосредственно съ рабочими массами. Тогда же я свершилъ «грѣхъ», который долгое время не могли простить мнѣ хранители «устоевъ» и блюстители «порядка».

Въ Кiевѣ я въ первый разъ публично въ концертѣ спѣлъ известную рабочую пѣсню — «Дубинушку».

Прiѣхалъ я въ Кiевъ пѣть какiе то спектакли по приглашенiю какого то антрепренера. Узнавъ о моемъ пребыванiи въ Кiевѣ, пришли ко мнѣ знакомые рабочiе и пригласили меня къ нимъ въ гости, въ пригородъ Димiевку. Приглашенiе я принялъ охотно, а мои друзья ужъ постарались угостить меня сердечно, чѣмъ могли. Погулялъ я съ ними, посмотрѣлъ хибарки и увидѣлъ съ огорченiемъ, что живетъ народъ очень бѣдно. Ну, мало ли народу плохо живетъ — всѣмъ не поможешь, а помочь одному-другому — дѣло хорошее, но это не значитъ помочь бѣднотѣ. Съ этими, немного грустными мыслями уѣхалъ я домой.

Черезъ нѣсколько дней опять пришли ко мнѣ рабочiе. Просятъ, не могу ли я дать возможность рабочему люду послушать меня на театрѣ.

Я подумалъ, что сдѣлалъ бы я это съ удовольствiемъ, но какъ? Это же не такъ просто, какъ думаютъ. Вотъ выйдетъ Шаляпинъ на площадь, раздастъ безплатные билеты, и все будетъ хорошо — «кругомъ шестнадцать». А, тутъ антрепренеръ, театръ, аренда, другiе актеры, хористы, музыканты, рабочiе на сценѣ, капельдинеры — какъ это можно сдѣлать совсѣмъ даромъ? Не понимаю. Но желанiе рабочихъ послушать меня я понималъ, и исполнить ихъ просьбу мнѣ очень хотелось. Поэтому я придумалъ слѣдующую комбинацiю. Возьму я большой залъ, циркъ Крутикова, вмѣщающiй около 4.500 человѣкъ. 4000 билетовъ дамъ безплатно рабочимъ — пусть разыграютъ ихъ въ лоттерею на фабрикахъ и заводахъ — кто вытащитъ изъ фуражки номерокъ, тому и мѣсто. А билетовъ 500 пустить въ продажу среди имущей публики — на покрытiе текущихъ расходовъ и на плату за помѣщенiе. Рабочiе съ восторгомъ одобрили мой проэкть, и я приступилъ къ организацiи концерта.

Снять циркъ было не трудно — я это немедленно сдѣлалъ, но безъ разрѣшенiя властей я не могъ выступать публично. Въ обыкновенныхъ случаяхъ разрѣшенiе безъ всякихъ затрудненiй даетъ полицеймейстеръ, но эготъ мой концертъ былъ совершенно необычаенъ. Полицеймейстеръ не посмѣетъ, конечно, разрѣшить его своей собственной властью. Придется, думалъ я, обращаться къ генералъ-губернатору. Не очень мнѣ хотелось безпокоить столь высокое начальство, и тутъ кстати я вспомнилъ, что недавно я познакомился съ женой кiевскаго губернатора. Это была милейшая дама, которая обожала артистовъ и не менѣе, чѣмъ артистовъ, обожала винтъ. Вотъ, подумалъ я, «отсель грозить я буду шведу». Мнѣ поможетъ Надежда Герасимовна (такъ, кажется, звали генеральшу). И я устроилъ себѣ приглашенiе къ губернаторшѣ на партiю въ винтъ.

Играю и жду удобнаго момента. Известно, какъ дѣйствуетъ на человѣка выигранный шлемъ. Онъ становится добрее, радушнее, на все смотритъ прекрасно.

И вотъ, когда губернаторша выиграла свой первый шлемъ, я и ввернулъ:

— Надежда Герасимовна, боюсь безпокоить Вашего супруга, а надо.

— А что?

— Да вотъ, концерть хочу сдѣлать. Для бѣдняковъ, для рабочаго люда. А то неловко: всѣ слушаютъ меня, а они не слушаютъ. Времена, знаете, не очень спокойныя, всѣ раздражены. Не спѣть рабочимъ, они какъ будто обидятся. А пѣть — отъ Вашего супруга зависеть… На пять червей я пасъ.

А Надеждѣ Герасимовнѣ везетъ. Опять шлемъ объявила.

— Чего же Вы боитесь? Мой супругъ же добрый человѣкъ. Первый по добротѣ въ городѣ, да и по разуму. Вотъ, я думаю, черезъ полчаса придетъ домой. Потолкуйте съ нимъ.

— А Вы, дорогая Надежда Герасимовна, поспособствуйте, въ случаѣ.

— Ахъ, пѣсни ваши коварныя! Онѣ все равно сражаютъ всѣхъ. На меня Вы всегда можете разсчитывать.

И черезъ часъ я уже былъ въ кабинетѣ губернатора.