Страница 27 из 65
Актеръ, музыкантъ, пѣвецъ вдругъ какъ-то стали всѣ ловить моментъ. Выдался моментъ удачный — онъ чувствуетъ себя хорошо. Случилось что нибудь плохое, онъ говоритъ — «не везет», затираютъ, интригуютъ. Этотъ моменталистъ никогда не виноватъ самъ, всегда виновать кто-то другой.
И годъ отъ году, на моихъ глазахъ, этотъ базаръ сталъ разрастаться все болѣе зловѣще. Ужасно, на каждомъ шагу и всюду — на всемъ земномъ шарѣ — сталкиваться съ профессiоналами, не знающими своего ремесла. Актеръ не знаетъ сцены, музыкантъ не знаетъ по настоящему музыки, дирижеръ не чувствуетъ ни ритма, ни паузы. Не только не можетъ передать души великаго музыканта, но неспособенъ даже услѣдить болѣе или менѣе правильно за происходящими на сценѣ дѣйствiями, а, спектаклемъ командуетъ онъ, какъ полководецъ — сраженiемъ. Съ чрезвычайно нахмуренными бровями, съ перстнемъ на мизинцѣ, онъ за то очень убѣдительно машетъ палочкой… И нельзя сказать, чтобы этотъ дирижеръ совершенно ничего не зналъ. Нѣтъ, онъ знаетъ, много знаетъ, обученъ всѣмъ контрапунктамъ, но отъ этого знанiя толку мало потому, что однихъ знанiй недостаточно для рѣшенiя задачи. Надобно еще умѣть сообразить, понять и сотворить. Bѣдь, для того, чтобы построить хорошiй мостъ, инженеру мало знать курсъ, который онъ проходилъ въ школѣ. Онъ долженъ еще быть способнымъ рѣшить творческую задачу…
Мнѣ, которому театръ, быть можетъ, дороже всего въ жизни, тяжело все это говорить, но еще тяжелѣе все это видѣть. Я старая театральная муха — гони ее въ окно, она влѣзетъ въ дверь — такъ неразрывно связанъ я со сценой. Я продѣлалъ все, что въ театрѣ можно дѣлать. Я и лампы чистилъ, и на колосники лазилъ, и декорацiи приколачивалъ гвоздями, и въ апофеозахъ зажигалъ бенгальскiе огни, и плясалъ въ малороссiйской труппѣ, и водевили разыгрывалъ, и Бориса Годунова пѣлъ. Самый маленькiй провинцiальный актеръ, фокусникъ какой-нибудь въ циркѣ близокъ моей душѣ. Такъ люблю я театръ. Какъ же мнѣ безъ боли признаться, что въ большииствѣ современныхъ театровъ мнѣ и скучно, и грустно?
Но я надеюсь, я увѣренъ, что не всѣ молодые измѣнили хорошей, честной театральной традицiи. И съ увѣренностью скажу имъ: «не теряйте духа! Будьте себѣ вѣрны — вы побѣдите!»Ужинъ въ Московскомъ, Художественно-артистическомъ кружкѣ.
IV. Русск iе люди
Со вторичнымъ моимъ поступленiемъ на Императорскую сцену моя работа стала протекать параллельно въ обѣихъ сголицахъ, такъ какъ я поочередно выступалъ то въ Марiинскомъ театрѣ въ Петербургѣ, то въ Большомъ Императорскомъ театрѣ въ Москвѣ. Артистъ, много и серьезно работающiй, не располагаетъ большими досугами. Изученiе ролей, репетицiи, спектакли. Часы же моего отдыха я проводилъ или въ семьѣ, или въ кругу друзей — музыкантовъ, художниковъ, писателей. Такъ называемое «общество» я посѣщалъ мало. Однако, въ Москвѣ я съ большимъ интересомъ (присматривался къ купеческому кругу, дающему тонъ всей московской жизни. И не только московской. Я думаю, что въ полустолѣтiе, предшествовавшее революцiи, русское купечество играло первенствующую роль въ бытовой жизни всей страны.
Что такое русскiй купецъ? Это въ сущности простой россiйскiй крестьянинъ, который послѣ освобожденiя отъ рабства потянулся работать въ городъ. Это тотъ самый мохнатенькiй огурчикъ, что весною налился соками деревни, созрѣлъ подъ деревенскимъ солнцемъ и съ крестьянскаго огорода перенесенъ въ городъ для зимняго засола. Свѣжiй огурецъ въ огородѣ, можетъ быть, красивее и вкуснее соленаго, хотя это какъ на чей вкусъ, но и соленый огурчикъ, испорченный городомъ, все еще хранить въ себѣ теплоту и силу деревенскаго солнца. Въ холодную зимнюю пору, послѣ доброй рюмки водки, онъ вмѣстѣ съ нею согрѣваетъ животъ не только «буржуя», но к пролетарiя, простого рабочаго человѣка… Дѣствительно, не только на себя работало россiйское купечество — оно творило жизнь, оно зачинало трудъ…
Я такъ и вижу въ деревенскомъ еще обликѣ его, этого будущаго московскаго туза торговли и промышленности. Выбиваясь изъ силъ и потѣя, онъ въ своей деревнѣ самыми необыкновенными путями изучаетъ грамоту. По сонникамъ, по требникамъ, по лубочнымъ разсказамъ о Бовѣ Королевичѣ и Ерусланѣ Лазаревичѣ. Онъ по старинному складываеть буквы: азъ, буки, вѣди, глаголь… Еще полуграмотный, онъ проявляетъ завидную смѣтливость. Не будучи ни техникомъ, ни инженеромъ, онъ вдругъ изобрѣтаетъ какую то машинку для растиранiя картофеля, или находитъ въ землѣ какiе то особенные матерiалы для колесной мази — вообще, что нибудь такое уму непостижимое. Онъ соображаетъ, какъ вспахать десятину съ наименьшей затратой труда, чтобы получить наибольшiй доходъ. Онъ не ходитъ въ казенную пивную лавку, остерегается убивать драгоцѣнное время праздничными прогулками. Онъ все время корпитъ то въ конюшнѣ, то въ огородѣ, то въ полѣ, то въ лѣсу. Неизвестно, какимъ образомъ — газетъ не читаетъ — онъ узнаетъ, что картофельная мука продается дешево и что, купивъ ее теперь по дешевой цѣнѣ въ такой то губернiи, онъ черезъ мѣсяцъ продастъ ее дороже въ другой.
И вотъ, глядишь, начинаетъ онъ жить въ преимущественномъ положенiи передъ другими мужиками, у которыхъ какъ разъ нѣтъ его прилежанiя… Съ точки зрѣнiя послѣднихъ теченiй мысли въ Россiи, онъ — «кулакъ», преступный типъ. Купилъ дешево — кого то обманулъ, продавъ дорого — опять кого-то обманулъ… А для меня, каюсь, это свидетельствуетъ, что въ этомъ человѣкѣ есть, какъ и подобаетъ, умъ, сметка, расторопность и энергiя. Плохъ для жизни тотъ человѣкъ — хотя «поэтически» привлекателенъ — который, подобно неаполитанскому лаццарони, лежитъ на солнышке и лениво греется…
А то еще россiйскiй мужичекъ, вырвавшись изъ деревни смолоду, начинаеть сколачивать свое благополучiе будущаго купца, или промышленника въ самой Москвѣ. Онъ торгуетъ сбитнемъ на Хитровомъ рынке, продаетъ пирожки, на лоткахъ льетъ конопляное масло на гречишники, весело выкрикиваетъ свой товаришко и косымъ глазкомъ хитро наблюдаетъ за стежками жизни, какъ и что зашито и что къ чему какъ пришито. Не казиста жизнь для него. Онъ самъ зачастую ночуетъ съ бродягами на томъ же Хитровомъ рынкѣ или на Прѣснѣ, онъ ѣстъ требуху въ дешевомъ трактирѣ, въ прикусочку пьетъ чаекъ съ чернымъ хлѣбомъ. Мерзнетъ, холодаетъ, но всегда веселъ, не ропщетъ и надѣется на будущее. Его не смущаетъ, какимъ товаромъ ему приходится торговать, торгуя разнымъ. Сегодня иконами, завтра чулками, послѣ завтра янтаремъ, а то и книжечками. Такимъ образомъ онъ дѣлается «экономистомъ». А тамъ, глядь, у него уже и лавочка или заводикъ. А потомъ, поди, онъ уже 1-ой гильдiи купецъ. Подождите — его старшiй сынокъ первый покупаетъ Гогеновъ, первый покупаетъ Пикассо, первый везетъ въ Москву Матиса. А мы, просвещенные, смотримъ со скверно-разинутыми ртами на всѣхъ непонятыхъ еще нами Матисовъ, Манэ и Ренуаровъ и гнусаво-критически говоримъ:
— Самодуръ…
А самодуры, тѣмъ временемъ, потихонечку накопили чудесныя сокровища искусства, создали галлереи, музеи, первоклассные театры, настроили больницъ и прiютовъ на всю Москву…
Я помню характерное слово одного изъ купеческихъ тузовъ Москвы — Саввы Тимофеевича Морозова. Построилъ онъ себѣ новый домъ на Арбатѣ и устроилъ большой праздникъ, на который, между прочимъ, былъ приглашенъ и я. Въ вестибюлѣ, у огромной дубовой лѣстницы, ведшей въ верхнiя парадныя залы, я замѣтилъ нѣчто, похожее на фонтанъ, а за этимъ большiя цвѣтныя стекла, освѣщавшiяся какъ то извнутри. На стеклѣ ярко выступала чудесная лошадь, закованная въ панцырь, съ эффектнымъ всадникомъ на ней — молодымъ рыцаремъ, котораго молодыя дѣвушки встрѣчали цвѣтами.
— Любите воинственное, — замѣтилъ я хозяину.
— Люблю побѣду, — отвѣтилъ съ улыбкой С.Т.Морозовъ.
Да, любили побѣду россiйскiе купцы, и побѣдили. Побѣдили бѣдность и безвестность, буйную разноголосицу чиновныхъ мундировъ и надутое чванство дешеваго, сюсюкающаго и картавящаго «аристократизма».
Я рѣдко бывалъ въ гостяхъ у купцовъ. Но всякiй разъ, когда мнѣ случалось у нихъ бывать, я видалъ такую ширину размаха въ прiемѣ гостей, которую трудно вообразить. Объѣздивъ почти весь мiръ, побывавъ въ домахъ богатѣйшихъ европейцевъ и американцевъ, долженъ сказать, что такого размаха не видалъ нигдѣ. Я думаю, что и представить себѣ этоть размахъ европейцы не могутъ.