Миллионерша

Сэгемор. Боюсь, что мне не справиться с нею, мисс Смит. И, что еще хуже, боюсь, что она справится со мной. Дело не только в том, что я не могу позволить себе ссориться с такой богатой клиенткой. Ее воля парализует мою — это редкий дар, но он встречается.

Патриция. Не бойтесь ее, мистер Сэгемор. У нее только один дар — делать деньги. Это у них фамильное. Деньги сами идут к ней. Но у меня тоже есть свой, хоть и небольшой, талант, и меня она не парализует.

Сэгемор. И что же это за талант, мисс Смит, смею спросить?

Патриция. Талант делать человека счастливым. К ней идут деньги, ко мне идут несчастные.

Сэгемор (качая головой). Не думаю, что воля у вас сильнее, чем у нее, мисс Смит.

Патриция. Я этого и не говорю, мистер Сэгемор. У меня вообще нет никакой воли. И все-таки я всегда добиваюсь чего хочу. Вы еще в этом убедитесь.

Элестер (кричит за дверью). Идем, Полли!

Патриция. Иду, дорогой. (Сэгемору.) До свидания, мистер Сэгемор.

Быстрый обмен рукопожатиями.

(Спешит к двери.) Вы еще убедитесь.

Сэгемор (самому себе). Поживем — увидим. (Берется за прерванную работу.)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Унылая кофейня в старинной гостинице на берегу реки. У задней стены огромный уродливый грязный полу буфет красного дерева. Над ним, наподобие картин, висят две почти совсем почерневшие от времени вывески: на одной изображен герб местного лендлорда, на другой — свинья, которая стоит на задних ногах и играет на флажолете{4}. Под изображением свиньи подпись: «Свинья и дудка». Между обоими этими произведениями искусства, на полубуфете, высится стеклянная витрина с чучелом колоссальной рыбы не менее чем вековой давности.

Под прямым углом к полубуфету, почти через все помещение, тянутся два длинных стола, каждый из которых накрыт человек на двенадцать. Слишком тесно сдвинутые стулья из некрашеного дерева жестки и неудобны. Ножи и вилки дешевые, кухонные; между ними для приличия вкраплены рахитичные серебряные уксусницы и солонки. Грубые холщовые скатерти не отличаются свежестью. Стены оклеены безобразными викторианскими обоями. Вероятно, некогда это были блекло-лиловые гирлянды на темно-желтом фоне, но теперь рисунок, стертый от времени и загаженный мушиными следами, слился с фоном в пятна неопределенно грязного цвета, которые производят самое удручающее впечатление. Ковра на полу нет. Справа от полубуфета, если смотреть на него из зрительного зала, широко распахнутая дверь, над которой красуется надпись: «Кофейня». Подле двери, у стены, старомодная вешалка, где висят шляпа и легкое пальто мистера Эдриена Блендербленда.

Сам он сидит с Эпифанией на дальнем от двери конце стола. Они только что покончили с едой. На столе еще стоят сыр и бисквиты. Вид у Эпифании оживленный и счастливый, Эдриен пребывает в отвратительном настроении.

Эпифания. Как мило!

Эдриен (пренебрежительно оглядывая помещение). Я, должно быть, очень привлекательный мужчина.

Эпифания (широко раскрыв глаза). Серьезно? Нет, я, разумеется, не спорю, но какое это имеет отношение к тому, что я сейчас сказала?

Эдриен. Вы сказали: «Как мило!» — и я взглянул на этот грязный старый трактир, который пытаются выдать за старинную гостиницу. Мы только что съели отвратительный завтрак — томатную бурду под громким названием суп, остатки воскресного окорока, брюссельскую капусту, картофель и засохший консервированный сыр из Америки. Если вы способны вытерпеть такое да еще восклицать при этом: «Как мило!» — значит, здесь есть нечто неотразимо привлекательное для вас. А тут все, за исключением меня, может только отталкивать.

Эпифания. Неужели вам не нравятся такие милые старомодные места? Я их очень люблю.

Эдриен. А я — нет. Всю эту рухлядь надо искоренить, смести с лица земли, сжечь дотла. Одна обстановка вашей квартиры на набережной в Лондоне стоит дороже, чем весь этот дом от погреба до чердака. У себя вам достаточно снять телефонную трубку, и вы получите вполне приличный, прекрасно сервированный завтрак. Ваш роскошный автомобиль мгновенно доставит вас в любой первоклассный отель, расположенный в живописной местности. А вы предпочитаете этот мерзкий трактир да еще говорите: «Как мило!» Стоит ли для этого быть миллионершей?

Эпифания. Чушь! Когда-то я, впервые получив неограниченные деньги, окунулась в светскую жизнь. И как вы думаете, сколько мне потребовалось времени, чтобы устать от беготни по магазинам и почувствовать тошноту от всей той роскоши, которая вам так по душе? Меньше двух недель. Мой отец, имея сто миллионов, всегда ездил в третьем классе и не тратил на себя больше десяти шиллингов в день, кроме тех случаев, когда он принимал нужных людей. Зачем ему было тратить лишнее? Ел и пил он столько же, сколько любой другой, одежды носил тоже не больше. Я поступаю, как он.

Эдриен. Тогда почему же вы любите деньги и терпеть не можете их тратить?

Эпифания. Потому что деньги — это сила. Деньги — это уверенность. Деньги — это свобода. Одно дело жить на вулкане, другое — наслаждаться покоем в садах Гесперид{5}. Кроме того, деньги приносят постоянную радость оттого, что ты умножаешь их, а это нетрудно, когда у тебя есть с чего начинать. Превратить один миллион в два мне легче, чем какой-нибудь бедной женщине сделать десять фунтов из пяти, даже если она сумеет раздобыть эти первые пять. Деньги, по существу говоря, оборачиваются сами собой.

Эдриен. Для меня деньги — вульгарная проза, растлевающая душу забота. Конечно, они мне нужны, но я их не люблю. Когда это возможно, я о них совсем не думаю.

Эпифания. О чем же вы думаете, если не о деньгах? О женщинах?

Эдриен. Да, но не только о них.

Эпифания. О еде?

Эдриен. Тоже не всегда, хотя я в ней довольно привередлив. Сознаюсь, что ожидал не такого завтрака. (Указывает на стол.)

Эпифания. А, так вот отчего у вас плохое настроение! Верно?

Эдриен (раздраженно). Вовсе нет. Но вы обещали мне изысканное развлечение. Вы сказали, что нашли прелестное местечко на берегу реки, где мы сможем побыть вдвоем и съесть восхитительный деревенский завтрак на лоне природы. Уж не эту ли грязную дыру вы называете прелестной? Приходилось ли вам хоть раз в жизни завтракать отвратительнее, чем сегодня ? Здесь нет даже отдельного кабинета, и сюда в любую минуту может войти кто угодно. В Ричмонде или Мейденхеде{6} нам было бы куда лучше. К тому же, по-моему, пошел дождь.

Эпифания. Это тоже моя >вина?

Эдриен. Это дополняет ваше представление о дне, приятно проведенном за городом. Почему у людей, умеющих наслаждаться жизнью, никогда не бывает денег, а люди, у которых они есть, не умеют пользоваться ими?

Эпифания. Вы не слишком любезны, Эдриен.

Эдриен. А вы не слишком щедрая хозяйка, Эпифания. Умоляю, сядем в машину и прокатимся куда-нибудь. Ваш автомобиль куда роскошнее этой грязной кофейни. К тому же в нем легче найти уединение.

Эпифания. Мне надоела моя машина.

Эдриен. А мне нет. Я бы не прочь иметь такую.

Эпифания. Я думала, вам будет приятно посидеть и поболтать со мной в этом обветшалом уединенном ресторанчике. Но теперь я вижу, что вы капризный старый холостяк. Вы думаете только о еде и своих мелких удобствах. Вы еще хуже, чем Элестер: с тем, по крайней мере, можно поговорить о боксе и теннисе.

Эдриен. А с вами только о деньгах.

Эпифания. Неужели вам это не интересно? Ах, если бы вы знали моего отца!

Эдриен. Очень рад, что не знал.

Эпифания (сразу становясь опасной). Что вы сказали?

Эдриен. Милая Эпифания, раз мы друзья, я имею право быть откровенным. То, что вы рассказали мне о своем отце, убеждает меня в одном: несмотря на всю его родительскую нежность и заботливость, которые извиняют чрезвычайно развитый в вас, но страшно утомительный эдипов комплекс{7}, как выразился бы доктор Фрейд, он, по-видимому, был невыносимо нудным человеком, способным обезлюдить даже Ротари-клуб{8}.