Страница 43 из 58
– Не думаю, чтоб мы с тобой были интересны тем, кто сейчас лакомится медвежатинкой. Скорее всего – это лисы. Или россомаха.
– Россомаха – серьезный зверь.
Обойдя убитого медведя и жрущих его зверей, друзья вышли к вершине сопки и стали медленно спускаться к реке, в черной воде которой отражались луна и звезды.
Оказавшись на берегу, Баурджин снял гуталы и закатал штаны.
– А это зачем, нойон? – озаботился Гамильдэ-Ичен. – Будем переходить реку вброд?
– Нет. Просто дальше поплывем на лодке.
– На лодке?! Ах, да… Признаться, я совсем про нее забыл.
Войдя в прохладную воду, Баурджин невольно поежился – да, холодновато. Да и ночку нельзя было назвать теплой. Хотя, с другой стороны, на небе звезды, а значит, предстоящий день будет жарким.
Плеск речной волны. Скользкие камешки под ногами. Кусты… Попробуй разгляди-ка две обломанные ветки! Впрочем, уже светало…
– Кажется, здесь, – всмотревшись, Баурджин свернул в заросли. – Ага! Вот он.
Вытащив челнок, нойон нашарил в кустах весло, уселся на корму, весело шепнув Гамильдэ-Ичену:
– Садись, парень! Дальше поедем с комфортом. Правда, против течения… но оно здесь не должно особо чувствоваться – слишком уж широка река.
– Плыть? Вот на этом?! – Гамильдэ-Ичен с ужасом оглядел челнок.
– Садись, садись, – подбодрил степняка Баурджин. – Лодочка, согласен, утлая, но ты не делай резких движений. И не ступай на борта – перевернемся. Ставь ногу на дно. Вот так. Сел? Ну, не ворочайся ты, как медведь в берлоге! Все, поплыли.
С силой оттолкнувшись веслом, Баурджин пересек середину реки и направил лодку вдоль дальнего берега. Глубина его мало интересовала – челнок, чай, не пароход, если и уткнется в мель, так всегда вытянуть можно.
Над левым берегом Аргуни медленно поднималось солнце. Вот заалел край неба, вот окрасились расплавленным золотом вершины лиственниц, сосен и кедров, а вот уже над вершинами деревьев показался желтый сверкающий шар, отразившийся в воде мириадами искр. Сразу стало тепло, даже жарко. Радуясь погожему дню, на плесе заиграла рыба. Ловить ее, правда, было сейчас некогда, да и есть пока не особо хотелось, можно было и потерпеть.
Днем дело пошло куда как веселее, даже Гамильдэ-Ичен перестал хмуриться, часто оглядывался, улыбался, шутил. Баурджин протянул ему весло:
– На-ко, погреби, парень.
Опа!!!
Лучше бы не давал!
Чуть ведь не перевернул лодку, чертяка степной!
– Эй, эй! – заругался нойон. – Осторожней! Весло – это тебе не лопата! Не шатайся всем телом, не свешивайся, работай руками – от плеча до кисти. Во-от… Давай, давай. И-и-и раз… И-и два… И-и раз… Стой! Стой, черт худой, что, камня не видишь?! Заворачивай, заворачивай! Табань! Табань, кому говорю! Эх…
Разогнанная ударами весла лодка тяжело ткнулась в камень. Хорошо хоть, не по течению плыли. Впрочем, вещей никаких, а сами выплыли бы.
– Отталкивайся, отталкивайся, Гамильдэ. Во-от…
Баурджин и сам, как мог, помогал приятелю, с шумом выгребая руками. Вообще-то, хорошо бы сделать еще одно весло. Рулевое. Гамильдэ бы греб, а он бы, Баурджин, управлял – красота! Да, так и надо сделать. Но покуда не время, слишком мало еще проплыли.
Сделав крутой поворот за плесом, река стала заметно шире, а сила течения еще уменьшилась, так что грести стало – одно удовольствие. Наловчившийся мало-помалу Гамильдэ-Ичен греб уже в охотку, снова начал смеяться, шутить.
– Ой, смотри-ка, нойон, утки! Вот бы подстрелить. Жаль, стрелы обломаны.
– Греби, греби, охотничек. О жратве потом думать будем.
Впрочем, почему – потом?
Не теряя времени даром, Баурджин скинул со спины лук, согнув, снял тетиву с одного края – получилась удочка. Вместо крючка приладил впившуюся в рукав колючку, а в качестве наживки использовал пойманного тут же слепня.
Поплевал по рыбацкой традиции:
– Ну, ловись рыбка, и большая, и малая.
Тут же и клюнуло! Да не какая-нибудь мелочь – а увесистая, с руку, рыбина.
– Ну вот, – радостно засмеялся нойон. – Если и дальше так пойдет – голодными точно не будем.
Он выловил еще одну рыбину, и еще, и еще… А потом сказал:
– Шабаш! Завязываем пока с ловлей – все равно столько не сожрать. Дай-ка весло, Гамильдэ, – разомну косточки. Эх!
– Я все хочу спросить тебя, нойон, – дождавшись окончания песни, обернулся Гамильдэ-Ичен. – На каком языке ты иногда поешь? Это не уйгурский, и не язык земли цзинь. Не похоже и на речь хорезмских торговцев. А?
– Эти песни когда-то пела мне мать, – широко улыбнулся нойон. – А уж из какого она была племени – я и не ведаю.
Юноша кивнул:
– Поняа-атно… Ой!
Он едва не вылетел – с такой силой въехал в песчаную отмель от души разогнанный Баурджином челнок.
Оба живо выпрыгнули в воду – по колено, а местами даже и по щиколотку.
– Кажется, здесь брод, – озабоченно произнес Гамильдэ-Ичен… и тут же крикнул: – Ложись!
В воздухе свирепо пропела стрела. Поднимая брызги, беглецы попадали в воду. Вот еще одна чиркнула по воде. Баурджин присмотрелся – стреляли с левого берега. Перехватил рукою покачивавшееся на волне древко. Наконечник каменный, значит – охотники. Людоеды! Догнали все-таки, сволочуги!
– Значит так, Гамильдэ, – быстро произнес нойон. – Разгоняем лодку – и уходим вниз по течению во-он к той круче. Вряд ли они до нее быстро доберутся.
Поднатужившись, приятели с трудом столкнули челнок и, прыгнув в него, залегли на дно, опасаясь стрел. Ленивое течение подхватило лодку и медленно понесло прочь.
Бум!!!
Баурджин только попытался приподняться, как сразу три стрелы впились в корму. Однако чем дальше вниз по течению уплывала лодка, тем меньше свистели стрелы, так что наконец можно стало и выглянуть, осмотреться, поработать веслом.
Показавшиеся на берегу реки каннибалы, потрясая луками, побежали к броду, поднимая ногами разноцветные, сверкающие на солнце брызги. Что они там кричали, было не разобрать, вероятно, выкрикивали ругательства и угрозы. Впрочем, их языка беглецы все равно не понимали.
Разогнав лодку, князь затабанил веслом, по пологой дуге прибивая суденышко к скалам. Жаль, конечно, что спокойному плаванью пришел конец, хотя – следовало ожидать. Вряд ли людоеды оставили бы в покое свои несостоявшиеся жертвы.
Подтянув челнок на берег – авось пригодится, – приятели, обдирая в кровь руки, полезли на крутой берег. Надежда оставалась одна – побыстрее убраться на земли, контролируемые союзом Джамухи, уж туда людоеды вряд ли сунутся. А земли Джамухи – Гурхана, как его называли со времени курултая, – начинались во-он за той сопкой… Или – за этой. Нет, лучше уж считать, что – за той.
Вскарабкавшись наконец на берег, беглецы припустили изо всех сил, насколько позволяли легкие и молодые ноги. Вообще-то, кочевники бегали плохо – больше ездили на лошадях, да и спешить в их среде считалось неприличным. К тому же бежать в гуталах – сапогах с закругленной от носа к пятке подошвой – было довольно непростым делом. Пару раз упав, друзья, не сговариваясь, скинули обувку к черту и продолжили свой дальнейший путь босиком. По скалам и расщелинам, конечно, передвигаться без обуви было не очень приятно, но вот когда беглецы спустились в долину… Бежать по мягкой траве – милое дело, совсем не то что сбивать в кровь ноги о камни.
Быстрее! Быстрее! Стучало сердце. Баурджин на ходу оглянулся – позади никого. Видать, вражины еще не взобрались на прибрежные скалы. Это хорошо, хорошо…
Узким языком вгрызающаяся в сопки долина сейчас, осенью, уже не представляла того незабываемого по своей красоте зрелища, как весной или в начале лета. Цветы отцвели, трава выгорела и пожухла от солнца и уже ничем не напоминала волнующееся изумрудно-голубоватое море. Впрочем, деревья на склонах сопок – осины, березы, тополя – все еще стояли зеленые, лишь изредка перебиваемые желтыми вкраплениями жимолости и багульника. Пахло сухим сеном и – правда, это так только казалось – парным молоком. Да-да, парным молоком – в кочевье Баурджина его было вдоволь, а мясо в его гэре не переводилось даже летом! И все – благодаря Джэгэль-Эхэ, умело руководившей толпой слуг и сородичей. Ну и, конечно, благодаря Темучину, когда-то пожаловавшему Баурджину земли и скот. Темучин, стало быть – сеньор, а Баурджин – вассал. Кочевой феодализм называется.