Страница 45 из 125
123 4567 8 9
ni-c-chihui-liai
Мексиканский метод инкорпорации свидетельствует о верном восприятии предложения, поскольку указатели синтаксических отношений присоединяются непосредственно к глаголу, то есть к тому средоточию, вокруг которого складывается единство предложения. Здесь можно видеть существенное и выгодное отличие от китайского строя с его отсутствием указателей, когда глагол опознается с достаточной определенностью даже не по положению, а лишь содержательно, по своему значению. Однако в тех частях более сложных предложений, которые находятся вне сферы глагола, мексиканский снова вполне уподобляется китайскому, потому что, растратив всю свою заботу об указателях на глагол, он оставляет имя совершенно несклоняемым. С поведением (Verfahren) санскрита мексиканский тоже сближается в той мере, в какой он реально указывает нить, скрепляющую части предложения; в остальном его противоположность санскриту бросается в глаза. Последний самым простым и естественным образом маркирует каждое слово как составную часть предложения. Инкорпорирующий метод, наоборот, или сцепляет все в подобие единого слова, или, если не может этого сделать, снабжает средоточие (Mittelpunkt) предложения указателями — как бы стрелочками, намечающими направление, в каком надлежит отыскивать отдельные части предложения в их отношении к целому. От поисков и угадываний мы не избавляемся, а некоторые особенности такого метода указывания даже отбрасывают нас назад, к противоположной системе полного отсутствия указателей. Но даже если инкорпорирующий строй в чем-то близок и флективному и изолируО- щему, он остался бы не понятым в своей природе, если мы захотели видеть здесь некое смешение двух последних принципов или слабость внутреннего языкового чувства, неспособного провести систему указывания по всем частям языка. Это не так, и в мексиканском строе предложения скрывается самобытный способ представления. Предложение должно здесь не конструироваться, не выстраиваться постепенно из своих частей, а сразу предъявляться как форма, запечатленная цельной и единой.
Если мы отважимся углубиться в ранние истоки языка, то увидим, что вначале человек в глубине своей души действительно связывает с каждым произносимым звуком языка полновесный смысл, то есть имеет в виду законченное предложение; с точки зрения своего намерения говорящий никогда не произносит отдельных слов, даже если, с нашей точки зрения, его высказывание односложно. Это, однако, еще не дает нам права представлять себе первоначальное отношение предложения к слову так, словно некая изначально данная, завершенная полнота задним числом через абстрагирующую деятельность рассудка разлагается затем на слова. Понимая образование речи наиболее естественным образом, то есть как последовательный процесс, мы должны видеть за ним, как за всяким природным становлением, систему эволюции (Evolutionssystem). Чувство, выражающее себя в звуке, содержит ростки всего, ро в самом по себе звуке проявляется не все сразу. Лишь по мере того, как чувство развивается до большей ясности, артикуляция достигает свободы и четкости; успех попыток взаимопонимания ободряет говорящих, и первоначально смутные и слитные части высказывания шаг за шагом светлеют и проявляются в отдельных звуках. Практика мексиканского обнаруживает определенное сходство с таким процессом. Сначала выставляется некое связное целое, которое с формальной стороны полно и самодовлеюще; то, что еще не достигло индивидуальной конкретности, выражается с помощью местоимения сначала как неопределенное нечто, но потом дорисовывается по отдельности все, Что оставалось неопределенным. Отсюда само собой делается ясным, как надлежит понимать то обстоятельство, что инкорпорируемые слова лишены окончаний, которыми они обладают в самостоятельной форме: реально в языке происходит не отбрасывание окончаний» угоду инкорпорированию, а, наоборот, добавление их в самостоятельном статусе слова. Не следует, однако, понимать мои слова в том превратном смысле, будто строение мексиканского предложения представляется мне более близким к ранним истокам языка, о Которых мы говорили выше. Приложение временных категорий к развитию такой самобытной человеческой способности, как язык, Великом укорененной в области неподотчетных, изначальных душевных сил, всегда сопряжено с большим риском. По всей видимости, мексиканский строй предложения есть уже весьма искусствен-. Ное образование, многократно перерабатывавшееся и удержавшее от _ Исконных форм только общий тип, а в остальном уже одним своим; регулярным разграничением между разными видами местоимения "Заставляющее думать о времени, когда начинают преобладать более отчетливые грамматические представления. По су ти дела, этот метод присоединения всех элементов предложения к глаголу уже достиг в своем гармоническом развитии не менее высокой ступени, чем система оформления словесного единства и глагольного спряжения с помощью суффиксов. Различие состоит лишь в том, что предложение, первоначально подобное нераспустившейся и замкнутой в себе почке, в мексиканском языке полностью развернулось в неразрывное связное целое, тогда как китайский предоставляет самому слушающему отыскивать взаимосвязь элементов, почти лишенную фонетических указателей, а более одухотворенный и смелый санскрит рассматривает каждую часть предложения сразу же в ее отношении к целому, наглядно и недвусмысленно обозначая это отношение.
Малайские языки не придерживаются системы инкорпорации, однако близки к ней в том отношении, что, тщательно обозначая непереходность, переходность или каузативность глагола, они указывают связи внутри предложения и пытаются этим возместить отсутствие склонения и спряжения. Некоторые из них нагромождают таким путем на глагол определения всяческого рода, благодаря чему им отчасти удается даже выразить, стойт ли он в единственном или во множественном числе. Тем самым глагольные обозначения служат еще и намеком на то, как надо соотносить с глаголом остальные части предложения. Вообще нельзя сказать, что глагол в инкорпорирующих языках совершенно не спрягается. Мексиканскому языку, где времена обозначаются посредством отдельных конечных букв, а отчасти явственно символическим образом, невозможно отказать во флективности и в известном стремлении к словесному единству санскритского типа.
Как бы ослабленную степень инкорпорирования представляет случай, когда языки, не признавая за глаголом права включать в лоно своего спряжения целые слова, все же выражают при глаголе не только управляющее, но также и управляемое местоимение. Здесь тоже бывают разные нюансы, смотря по тому, как глубоко укоренился в языке этот метод и требуется ли управляемое местоимение при глаголе даже тогда, когда явно выраженный объект действия самостоятельно выступает в предложении после глагола. Где этот способ спряжения глагола вместе со встроенными в него и разнообразными по типу местоимениями достиг полной оформленности (как, например, в некоторых североамериканских языках и в баскском), там размножается труднообозримое число форм спряжения. Однако аналогия их образования соблюдается с такой удивительной тщательностью, что понимание без труда схватывает эти формы, следуя легко опознаваемой путеводной нити. Поскольку местоимение одного и того же лица в них часто повторяется и как управляющее, и как прямой или косвенный объект действия, причем рассматриваемые языки по большей части лишены какого бы то ни было именного словоизменения, постольку в них с необходимостью либо образуются различные по звучанию местоименные аффиксы, либо возможное недоразумение предупреждается каким-либо иным способом. В результате часто возникает крайне изощренное строение глагола. Как выдающийся пример такового можно привести массачусетский язык в Новой Англии ответвление большого семейства делаварских» языков. Этот язык фиксирует в своей сложной системе спряжения все мыслимые комбинации с помощью одних и тех же местоименных аффиксов, между которыми он в отличие от мексиканского не проводит фонетического различения. Он пользуется при этом главным образом приемом префиксации местоимения, обозначающего лицо, на которое направлено действие, так что, усвоив это правило, мы обычно по начальной букве сразу узнаём класс, к которому относится данная форма. Поскольку этот прием оказывается не вполне достаточным, язык дополняет его еще и другим, а именно вводит конечный фонетический элемент, который, в случае если оба первых лица относятся к объекту действия, обозначает третье лицо как действующее. Этот прием — указание на разный смысл местоимения через его положение внутри глагола — всегда казался мне очень примечательным, поскольку он заставляет либо предполагать у народа какой-то особенный способ представления, либо считать, что вся система спряжения некой темной массой маячила перед языковым чувством, и это последнее произвольно воспользовалось местом словоформы как смыслоразличительным признаком. Первое, однако, представляется мне гораздо более вероятным. Правда, сначала действительно кажется полным произволом то, что первое лицо, когда оно играет роль управляемого, ставится после глагола, а второе лицо, находясь в том же положении, выступает как действующее, тогда как, с другой стороны, если действующим является третье лицо, то первое ставится перед глаголом, и нужно всегда говорить 'ты хватаешь меня' и 'меня хватает он', но никак не наоборот. И все же причиной здесь можно считать то, что оба первых лица обладают в воображении народа более высокой степенью жизненности и что существо этих форм естественным образом осмысливалось на основе представления об испытывающем воздействие страдательном лице. В свою очередь из двух первых лиц перевешивать должно, по-видимому, второе, и не случайно третье, выступая в роли объекта действия, никогда не ставится перед глаголом; второе, выступая в той же роли, наоборот, всегда префигируется, и если первое как действующее выступает в паре со вторым как объектом действия, то второе все равно удерживает свое привилегированное положение, язык же принимает во избежание двусмыслицы какие-нибудь другие меры. Подтверждением моего взгляда служит то, что в языке ленни ленапе, принадлежащем к главной ветви делаварской семьи языков, позиция местоимения в этих формах такая же. Язык могикан (точнее — муххеканиу), получивших у нас известность благодаря талантливому роману Купера, насколько можно судить, почти не отступает от той же системы. Но, так или иначе, структура спряжения в этих языках до того изощренна, что невозможно отделаться от мысли, что и здесь, как выше говорилось в отношении языка вообще, образование каждой части системы происходило с учетом смутно ощущаемого целого. В грамматиках даются только парадигмы и не содержится никакого анализа языкового строя. Однако, проведя подробный;ша- лиз с помощью разнообразных таблиц, составленных мною на основе парадигм Элиота [58], я имел случай убедиться в полной закономерности, царящей среди кажущегося хаоса. Недостаток пособий не всегда позволяет провести такой анализ по всем частям каждой формы; особенно трудно бывает отличить то, что грамматики считают эвфоническими элементами алфавита, от элементов, несущих значение. И тем не менее в своей преобладающей части словоизменение подчиняется известным правилам, а если в конце концов и остаются сомнительные случаи, то значение формы можно все-таки всегда указать, приведя вполне определенные причины, почему оно не может быть другим. Однако нельзя признать особой удачей народа, если его духовная организация в соединении с внешними обстоятельствами направляет языковой строй по этому пути. Грамматические формы как по своему смыслу, так и по своей фонетике скрепляются в слишком громоздкие и неуклюжие глыбы, речь ощущает себя скованной в своей свободе, поскольку, вместо того чтобы составлять легкоподвижные мыслительные сочетания из отдельных элементов, она большей частью вынуждена пользоваться раз и навсегда отштампованными выражениями, некоторые элементы которых ей в данный момент вовсе не нужны. К тому же связи внутри этих сложных форм оказываются слишком размытыми и рыхлыми, чтобы их отдельные части могли слиться друг е другом в подлинное словесное единство.
58
„Массачусетская грамматика" (Eliot J. Massachusetts Grammar), изданная Джоном Пикерингом в Бостоне (1822). См. также „Делаварскую грамматику" Давида Цейсбергера (Zeisberger D. Delaware Grammar), которую перевел Дю Понсо (Филадельфия, 1827), и „Заметки о языке индейцев муххеканиу" Джонатана Эдвардса (Edwards Jonath. Observations on the Language of the Muh- hekaneew Indians), изданные Джоном Пикерингом в 1823 г,