Страница 33 из 125
Более подробное описание языковой практики
24. Задача этого Введения, состоящая в том, чтобы представить языки во всем разнообразии их строения как необходимое основание для развития человеческого духа и подробнее остановиться на взаимовлиянии языков и духа, заставила меня прибегнуть к рассмотрению природы языка вообще. Оставаясь на этих позициях, я должен и далее следовать по тому же пути. Выше я описал сущность языка лишь в самых общих чертах и в основном занимался лишь более подробным его определением. Если видеть его сущность в форме звуков и идей и в правильности и энергичности их взаимодействия, то при этом остается определить еще бесчисленное количество частностей, затрудняющих применение общего определения. А поэтому, чтобы, как я намереваюсь здесь сделать, при помощи подготовительных наблюдений проложить путь для индивидуального исторического языкового сравнения, необходимо еще больше расчленить общее, а выявляющееся при этом особенное опять-таки свести в некое единство. Для достижения этой цели на помощь приходит сама природа языка. Поскольку последний, находясь в непосредственной взаимосвязи с духовными силами, представляет собой совершенно устроенный организм, в нем можно различить не только отдельные части, но и законы языковой практики, или, лучше было бы сказать (поскольку я всегда предпочитаю выражения, иной раз как бы предвосхищающие историческое исследование), направления и тенденции языковой практики. Если провести аналогию с устройством тела, то последние можно сравнить с физиологическими законами, научное рассмотрение которых также существенно отличается от расчлененного описания отдельных частей. Поэтому, в отличие от наших грамматик, речь пойдет здесь не в отдельности и последовательно о звуковой системе, имени, местоимении и т. д., но о свойствах языков, которые проходят через все эти отдельные компоненты, придавая им самим более точное определение. Такая процедура кажется целесообразной также и еще под одним углом зрения. Если мы хотим достичь обозначенной выше цели, то при исследовании мы должны прежде всего обращать внимание на такие различия в языковом строении, которые не восходят к первоначальному единообразию в пределах семьи родственных языков. А такие различия нужно преимущественно искать там, где языковая практика теснее всего смыкается с целенаправленными языковыми тенденциями. Это вновь, хотя и в ином аспекте, приводит нас к обозначению понятий и к соединению мыслей в предложении. И то, и другое вытекает из необходимости внутреннего завершения мысли и внешнего понимания. В то же время, до определенной степени независимым от этого образом, в языке формируется художественный творческий принцип, принадлежащий, собственно, самому языку, ибо понятия в нем получают тональное воплощение, и тем самым гармония всех духовных сил сочетается здесь с музыкальным элементом, который, вливаясь в язык, не утрачивает свою природу, но лишь Видоизменяет ее. Поэтому художественная красота языка не есть его — случайное украшение; как раз наоборот, она есть необходимое следствие, вытекающее из всей его сущности, надежный пробный камень его внутреннего и общего совершенства. Ибо внутренняя работа духа только тогда достигает высочайших вершин, когда ее пронизывает чувство прекрасного.
Но языковая практика не есть нечто, вызывающее к жизни одно-единственное явление; нужно признать за ней способность порождать бесчисленное множество таких явлений при любых условиях, которые ставит перед нею мысль. Ведь ей противостоит бесконечная и поистине безграничная область, совокупность всего мыслимого. Поэтому она должна бесконечно использовать конечный набор средств, и она добивается этого благодаря идентичности сил, порождающих мысль и язык. Но это с неизбежностью приводит к двоякой направленности ее воздействия, которое прежде всего распространяется на говоримое, но затем и в обратном направлении, — на силы, ее саму порождающие. И то, и другое воздействие взаимно модифицируют друг друга в каждом отдельном языке методом, свойственным для этого языка, и потому при описании и оценке этого метода должны рассматриваться совместно.
Родство слов и словесная форма
25. Выше мы уже убедились в том, что образование слов вообще сводится всего лишь к выбору, в соответствии со сходствами, которые имеют место в обеих сферах, звуков, пригодных для обозначения определенных понятий, и к приданию этим звукам более или менее определенной формы. Таким образом, в область нашего рассмотрения входят: форма слов и их родственные связи. Производя дальнейший анализ, мы обнаруживаем, что родство слов оказывается трояким, а именно: существует родство звуков, логическое родство понятий и родство, возникающее в результате обратного воздействия слов на дух. Поскольку логическое родство основывается на идеях, то прежде всего здесь можно вспомнить о той части словарного запаса, где одни слова превращаются в другие в соответствии с общими закономерностями, то есть конкретные слова превращаются в абстрактные, слова, обозначающие отдельные предметы, — в собирательные и т. п. От подобных случаев, — однако, я здесь отвлекаюсь, ибо характерная модификация таких слов весьма существенно сходна с той, которая свойственна различным речевым проявлениям одного и того же слова в разных грамматических взаимосвязях. В таких случаях неизменная часть значения слова соединяется с другой, изменяемой частью. Но то же самое обнаруживается и в других сферах языка. Очень часто в понятии, выступавшем в качестве общего при обозначении разнородных объектов, можно распознать основную часть слова, и языковая практика может способствовать либо затруднять такое распознание, подчеркивать либо затемнять основное понятие и отношение к нему его модификаций. Обозначение понятия посредством звука представляет собой объединение вещей, которые по своей природе никогда не могут по-настоящему объединиться. Но понятие точно так же не может быть отделено от слова, как человек — от черт своего лица. Слово есть индивидуальное оформление понятия, и если понятие отказывается от этого оформления, оно может проявиться вновь только в других словах. И все же душа постоянно стремится к обретению независимости от языковой сферы, ибо слово ограничивает ее внутреннее, все более обогащающееся восприятие и часто даже грозит удушить нюансы этого восприятия самой своей природой, более материальной в звуковом отношении и слишком общей в том, что касается значения. Душе приходится трактовать слово скорее как отправную точку для своей внутренней деятельности, а не замыкаться в его границах. Но то, что она таким образом сохраняет и чего она достигает, она вновь сообщает слову, и из этих постоянно действующих разнонаправленных тенденций при надлежащей активности духовных сил проистекает все большее совершенствование языка, все возрастающее обогащение его духовным содержанием, повышающее уровень его требований по мере того, как они все лучше удовлетворяются. Как видно на примере всех высокоразвитых языков, по мере того, как мысль и восприятие приобретают все больший размах, слова получают все более широкое и глубокое значение.
Соединение разнородных по своей природе понятий и звуков, даже если отвлечься от материального звучания последних, по самой своей сущности требует посредничества чего-либо третьего, в котором они могли бы слиться воедино. Этот посредник всегда обладает чувственной природой; так, в слове „разум" (Vernunft) заключено понятие „брать" (nehmen), в слове „рассудок" (Ver- stand) — понятие „стоять" (stehen), в слове „цветение" (Bluthe) — понятие „вытекать, бить ключом"; этот посредник относится к внутренней или к внешней стороне деятельности или восприятию. Если деривация позволяет правильно его обнаружить, то можно, все более абстрагируясь от конкретного, целиком либо с сохранением его индивидуальной характеристики свести этот посредник к категориям экстенсии или интенсии, либо же к определенным модификациям обеих этих категорий, так, что окажутся достигнутыми общие сферы пространства, времени и степени восприятия. И если таким образом исследовать слова отдельного языка, то можно добиться, пусть даже при неясности многих отдельных моментов, распознания связующих этот язык нитей и обрисовать, по меньшей Мере в главных чертах, то, как в этом языке индивидуализируется всеобщая практика. Можно затем попытаться перейти от конкретных слов к исходным воззрениям и восприятиям, посредством которых каждый язык в своих словах в соответствии с одухотворяющим его гением связывает между собой звуки и понятия. Однако такое сравнение языка с идеальной сферой, отображением Которой он является, казалось бы, наоборот, требует движения от понятий к словам, ибо только понятия, как прообразы, могут содержать то, что необходимо для оценки словесных обозначений, £ соответствии с видом и полнотой последних. Но такой путь наталкивается на внутреннее препятствие, так как понятия, в том $Иде, в каком они сочетаются с отдельными словами, уже не могут представлять нечто общее, нуждающееся лишь в дальнейшей индивидуализации. Если же попытаться достичь искомой цели путем постулирования категорий, то между самой узкой из категорий и понятием, индивидуализированным в слове, останется непреодолимый разрыв. Таким образом, никогда нельзя полностью определенно установить, в какой мере язык исчерпывает все множество понятий, нуждающихся в обозначении, и с какой степенью методической точности он переходит от исходных понятий к производным, ибо для исследования этого метод разветвления понятий непригоден, а метод анализа слов позволяет, быть может, определить то, что достигнуто, но не то, что является искомым.