Страница 14 из 125
5. Тот же подход с равным успехом применим, разумеется, и к таким главным проявлениям духовной силы человека, как язык, на котором мы здесь и хотим остановиться. Причину различия языков можно видеть в большем или меньшем успехе того порыва, с каким прокладывает себе путь общечеловеческая способность к созданию речи, чему национальный духовный склад может благоприятствовать, но может и мешать.
В самом деле, если мы рассмотрим языки генетически, то есть как работу духа, направленную на определенную цель, то само собой бросится в глаза, что эта цель может быть достигнута как в меньшей, так и в большей степени; мало того, сразу обнаруживаются и главные пункты, где дает о себе знать неодинаковость в приближении к цели. Залогом успеха здесь может считаться мощь воздействующего на язык духовного начала вообще, а также его особенная предрасположенность к языкотворчеству — например, исключительная яркость и наглядность представлений, глубина проникновения в суть понятия, способность сразу схватить в нем самый характерный признак, живость и творческая сила воображения, влечение к правильно понятой гармонии и ритму в звуках, что в свою очередь связано с подвижностью и гибкостью голосовых органов, а также с остротой и тонкостью слуха. Помимо этого надо учитывать еще и особенности традиции, и свойства момента, который переживается народом в эпоху важных языковых преобразований, когда он находится как бы посередине своего исторического пути, между прошлым, продолжающим оказывать на него свое воздействие, и будущим, чьи ростки он в себе таит.
В языках есть вещи, которые реально нельзя наблюдать и о которых можно судить только по направленности стремления, а не по результату этого стремления. В самом деле, языкам не всегда удается полностью осуществить даже уже совершенно явственно обозначившиеся в них тенденции. В свете этого обстоятельства надо рассматривать, например, весь вопрос о флексии и агглютинации, в отношении которых царило и продолжает возникать множество недоразумений. Что народы более одаренные и находящиеся в более благоприятных условиях, чем другие, обладают и более совершенными языками, это понятно само собой. Но мы приходим и к другой, только что нами затронутой, глубже лежащей причине языковых различий.
Создание языка обусловлено внутренней потребностью человечества. Язык — не просто внешнее средство общения людей, поддержания общественных связей, но заложен в самой природе человека и необходим для развития его духовных сил и формирования мировоззрения, а этого человек только тогда сможет достичь, когда свое мышление поставит в связь с общественным мышлением.
Таким образом, если каждый язык, взятый в отдельности, мы рассмотрим как попытку, направленную на удовлетворение этой внутренней потребности, а целый ряд языков — как совокупность таких попыток, то можно констатировать, что языкотворческая сила в человечестве будет действовать до тех пор, пока — будь то в целом, будь то в частном — она не создаст таких форм, которые всего полнее и совершенее смогут удовлетворить предъявляемым требованиям. В соответствии с этим положением даже и те языки и языковые семейства, которые не обнаруживают между собой никаких исюри- ческих связей, можно рассматривать как разные ступени единого процесса образования. А если это так, то эту связь внешне не объединенных между собой явлений следует объяснять только общей внутренней причиной, и этой причиной может быть лишь постепенное развитие действующей здесь силы.
Язык — одно из тех явлений, которые стимулируют человеческую духовную силу к постоянной деятельности. Выражаясь другими словами, в данном случае можно говорить о стремлении воплотить идею совершенного языка в жизнь. Проследить и описать это стремление есть задача исследователя языка в ее окончательной и вместе с тем простейшей сути х.
В прочих своих частях языковедение совершенно не нуждается в этом тезисе, который выглядит, возможно, чересчур гипотетическим. Однако оно может и должно использовать его как стимул и опираться на него в своих попытках открыть в языках постепенное приближение к совершенному строю. Действительно, могут существовать ряды языков как более простого, так и более сложного устройства, при сравнении которых друге другом можно было бы заметить в принципах их организации последовательное восхождение к наиболее удачному строению языка. Можно было бы ожидать, что организм таких более совершенных языков при всей сложности форм явственней, чем это имеет место в других языках, обнаруживает последовательное и прямолинейное стремление к совершенству. Признаками успешного движения по этому пути оказались бы в более совершенных языках прежде всего четкость и совершенство фонетической артикуляции; затем связанная с этим искусность в образовании слогов и чистота их расчленения на элементы, а также умелое устройство простейших слов; далее, оформление слов как звукового единства для достижения таким путем подлинного словесного единства, соответствующего единству понятия; наконец, способность языка провести разграничение между своими самостоятельными единицами и тем, что в качестве формы должно лишь сопутствовать самостоятельным единицам, для чего, естественно, нужно, чтобы язык располагал каким-то приемом отличения простых нанизываний от сплавлений, символизирующих смысловую связь. Но в эти подробности я по вышеназванным причинам тоже пока не вдаюсь, а хочу только, чтобы читатель увидел, какими положениями я руководствовался в той работе над определением места кави в семье малайских языков, которую я здесь предпринимаю.
Должен заметить, что я всегда отделяю то в языках, что возникло исторически в ходе их последовательных изменений, от их первичной — насколько она нам доступна, — исконной формы. Круг подобных праформ, по-видимому, замкнулся, и на той стадии, какую сейчас проходит развитие человеческих сил, возврат исконного состояния невозможен. Ведь как ни укоренен язык в недрах человече-
1 Ср. мою работу „О задаче Историка" в „Трудах историко-филологического отделения Берлинской Академии наук" за 1820–1821 гг.
ской природы, он обладает еще и независимым, внешним бытием, которое властно над самим человеком. Чтобы снова возникли исконные формы языка, народы должны были'бы вернуться к своей прежней обособленности, которая теперь уже немыслима. Возможно также — и это еще более правдоподобно, — что для зарождения новых языков в жизни всего человечества, как и в жизни отдельного человека, вообще отведена только одна определенная эпоха.
Действие незаурядной духовной силы
Цивилизация, культура и образование
6. Вторжение духовной силы, исходящее из ее глубины и полноты, в ход мировых событий есть подлинное твор ящее начало в том скрытом и как бы таинственном поступательном развитии человечества, о котором я говорил выше, противопоставляя его развитию явному, скрепленному видимыми причинно-следственными связями. Исключительная самобытность духа, раздвигающая наши представления о человеческом интеллекте, выступает всегда неожиданно и в самой глубине своего действия необъяснимо. Ее отличает то, что все ее создания становятся не просто фундаментом, на котором можно продолжать строительство, но несут в себе еще и породившее их вдохновение. Они сеют вокруг себя жизнь, потому что сами вырастают из полноты жизни. Творящая сила, породившая их, действует со всей напряженностью и в полном внутреннем единстве, но вместе с тем и поистине творчески, то есть воспринимая собственную порождающую способность как для себя самой необъяснимую природу; здесь не просто случайно улавливается что-то новое и не просто расширяется круг уже известного. Таково возникновение египетского пластического искусства, которому удалось создать облик человека из органического средоточия его пропорций и произведения которого были поэтому впервые отмечены печатью подлинного искусства. Столь же непредвиденным образом индийская поэзия и философия, с одной стороны, и классическая античность — с другой, обнаружили при всем их близком родстве различие в своем характере; а в классической античности почти столь же различными оказались греческий и римский образ мысли и способ художественного изображения. Таким же образом в более позднее время основы современной нам культуры и образованности сложились на почве романской поэзии и той духовной жизни, которая с закатом латинского языка внезапно развилась на европейском Западе, обретшем самостоятельность. Где подобных явлений не происходило или где они были задавлены неблагоприятными обстоятельствами, там благороднейшие порывы, однажды стесненные в своем естественном развитии, уже не в силах были снова создать ничего великого, как мы это видим на примере греческого языка и огромного древнегреческого художественного наследия, увядших в Греции после того, как она не по своей воле на долгие века погрузилась в варварство. Прежняя форма языка в подобных условиях дробится и смешивается с чужеродными элементами, ее природный организм распадается, а теснящие его силы не могут направить его по пути перестройки и вдохнуть в него новое зажигающее жизненное начало.