Страница 112 из 125
На примере глагола мы можем улови 1Ь специфический характер синтетического процесса в языке. Обычно в грамматиках того или иного языка, как повествует В. фон Гумбольдт, перечисляют различные виды глаголов, указывают, сколько времен, наклонений и спряжений имеет в том или в другом языке глагол, пытаясь показать специфику того или иного языка. Хотя все это важно, но этим еще ничего не сообщают об истинной сущности глагола: нужно выявить, «выражается ли и насколько выражается в глаголе данного языка его синтетическая сила, функция», ибо глагол — это «нерв самого языка».
С особой силой синтез выявляется при построении предложения. Некоторым исследователям идея языкового синтеза в учении Гумбольдта напоминает аналогичную проблематику философии Канта.
Систематическое сопоставление „Введения" В. фон Гумбольдта не только с тремя „Критиками", но и с „Антропологией" кенигсбергского философа (о важности этого последнего сочинения для понимания философии Канта см. А. Г у л ы- г а. Кант. М., 1981) создало бы новые возможности для ответа на вопрос: как соотносится «акт самостоятельного полагания через соединение (синтез)», который, по Гумбольдту, «в языке встречается на каждом шагу» (с. 198), с проблемой синтеза, являющейся центральной в трансцендентальной философии И. Канта. Одно бесспорно: гумбольдтовская идея активности языка (энергейа) раскрывается через синтетический акт, находит свой методический аналогон и безусловно теоретическое оправдание в кантовской идее активности сознания, осуществляемой через синтез. Именно принцип языкового синтеза, выставленный Гумбольдтом, полностью освобождает науку о языке не только от позитивизма эмпирической лингвистики, но и от мощной традиции логической универсальной грамматики: в силу познавательной активности человека мир превращается в язык, который, «встав между обоими», со своей стороны, «связывает мир с человеком и позволяет человеку плодотворно воздействовать на мир» (с. 198; разрядка наша. — Г. Р.).
Это — высшее проявление синтетического действия языка, выражающее одновременно и его сущность.
Очевидна идея диалектической связи из вышеприведенной цитаты: мир и человек, объект и субъект не оторваны полностью друг от друга, а между ними устанавливается определенная корреляция, они взаимоотносимы. Еще в 1806 г. в работе „Ланий и Эллада" он писал: «Язык должен поглощать в своей собственной, вновь созданной стихии… реальность субъекта и объекта, сохраняя только их идеальную форму» (с. 305). Эта соотносимость, если можно так выразиться, человека с миром (Weltbezogenheit) и мира с человеком (Menschenbezogenheit) отражена даже в самом термине языковое „миропонимание" (Weltansicht): как нет понимания (Ansicht) без мира, так и не будет дан человеку мир (Welt) без возможности его понимания, в данном случае — без языкового миропонимания.
Отсюда явствует, что, поскольку язык — своего рода миропонимание, слово как его элемент не может быть лишь только звуковым отпечатком внеязыкового факта или готового понятия. Если это до некоторой степени оправдано в отношении имени (пошел proprium), где путем простого анализа можно безболезненно отделить обозначающее (звуковую форму) от обозначаемого, то в отношении слова (nomenappellativum) это не так легко осуществить. Слово является единством выражения и содержания, и из-за наличия между ними синтетической связи ана- ««ттйтическая процедура разложения слова на два компонента — звук и мысль — ие даст желаемого результата. Собственные имена и термины сравнительно легко терёдаются от языка к языку, а острые проблемы передачи смысла на другой язык возникают, как это общеизвестно, именно в отношении слов — этой огромной, в каждом языке исторически по-разному сложившейся смысловой организации. Эта сеть смысловых соотношений создает определенный слой между говорящим и тем, о чем он говорит. Слова поэтому — не ряд этикеток, прикрепленных к вне- языковым предметам и явлениям, а (по излюбленному выражению Гумбольдта) „мир" языковых значений.
Следовательно, слово «между» в вышеуказанной цитате Гумбольдта не выражает пространственного соотношения: язык — это не третий мир «между двумя», а посредник между человеком и миром. В главе о характере языков у него прямо об этом сказано; язык — «вечный посредник (Vermittler) между духом и природой» (с. 169).
Догумбольдтовские теории языка (за исключением гердеровского подхода) имеют один общий недостаток: все они аналитичны! Слово рассматривается то как лишь обозначение воспринимаемого предмета, то как звуковой отпечаток готового понятия, а грамматика какого-нибудь языка — как материальное воплощение общей логической структуры. Понимание языка как посредника между миром и человеком в качестве «связующего» звена идеального с материальным не только является преодолением постулата непосредственности, но и основой более масштабной синтетической теории языка.
Если под двумя подходами к проблеме синтеза — построением предметного сознания (ActderVerwandlungderWeltinGedanken) и актом самостоятельного полагания через синтез (ActdesselbsttatigenSetzensdurchZusammenfassung (Synthesis)) — будет установлена какая-нибудь корреляция, тогда между двумя частями „Введения" — между проблематикой содержательной формы (то есть внутренней формы) и проблематикой „чистой формы" (или так называемой „типологией языков") — станет возможным постулирование общей основы: теория „чистой формы" будет переосмыслена на основе внутренней формы, то есть на основе содержательной лингвистики, которая, со своей стороны, имеет энергей- тическое обоснование.
Язык со своими неисчерпаемыми возможностями сравним лишь с мышлением: «как невозможно исчерпать содержание мышления во всей бесконеч*
ности его связей, так неисчерпаемо множество значений и связей в языке» (с. 82).
Восстановление и глубокое осмысление равновесия между языком и мышлением — неоспоримая заслуга В. фон Гумбольдта. Всякого рода недоразумения при рассмотрении проблем языка и мышления вытекают из-за нарушения данного равновесия — и это в равной мере относится как к лингвистике, так и к философии.
И если в главном сочинении В. фон Гумбольдта, как и в других его работах, встречаем такого рода выражения, как «язык есть орган, образующий мысль», то это следует понимать опять-таки как попытку восстановления равновесия, которое полностью было нарушено в фундаментальной философии, особенно после выхода трудов рационалиста Декарта. Однако есть случаи, когда некоторые современные теоретики-лингвисты, следуя традиции рационалистской философии Декарта, прибегают и к авторитету фон Гумбольдта.
Различению этих двух подходов посвятил свою хорошо известную уже во многих странах книгу „ZweimalSprache" (1973) Лео Вейсгербер. Рассматривая развитие лингвистических идей в послевоенный период и анализируя ситуацию 70-х годов, автор приходит к следующему выводу: теоретики языка гумбольд- тианской ориентации свои соображения строили и строят с полным учетом «фактора человека», а науку о языке рассматривают как интегральную часть общефилософской теории о человеке. И это в отличие от тех лингвистов, которые рассматривают человека лишь как абстрактный субъект и, исходя из картезианской философии, лингвистику строят на чисто формальных постулатах. Л. Вейсгербер идет еще дальше, усматривая это противопоставление даже в терминологических нюансах (во всяком случае, в немецкоязычных странах): „языковедение" (Sprach- wissenschaft) и „лингвистика" — эти два термина в какой-то мере отражают, по его мнению, те два подхода, которые имеют место в современной теории языка. Л. Вейсгербер считает, что более углубленное изучение наследия В. фон Гумбольдта откроет новые перспективы для построения общей, внутренне целостной науки о языке.
О МЫШЛЕНИИ И РЕЧИ
Статья „UeberDenkenundSprechen" напечатана в академическом издании: „WilhelmvonHumboldtsCesammelteSchriften" (Hrsg. vonAlbertLeitzma
Это исследование (заглавие принадлежит издателю А. Лейтцману) — самое раннее размышление В. фон Гумбольдта о сущности языка. Полагают, что его появление — это своего рода отклик на выступление Г. Фихте „О языковой способности и происхождении языка" (1795 г.).