Страница 18 из 40
И я её тоже обожал.
Разгульный кутёж и вечеринки отошли в прошлое — она действовала на меня как наркотик. Ничего и никого другого не хотелось. Только она! Только с ней рядом!
Лев Михайлович в наши отношения не вмешивался. Лишь один раз, в тот вечер, когда она впервые предложила мне ночевать не на диване, а в её комнате, отозвал меня в сторону и тихо так сказал, глядя мне прямо в глаза:
— Игорь, я в ваши отношения лезть не буду. Понимаю, что вы с Дашей уже люди взрослые и не мне вам разрешать или запрещать что-то. И ты мне действительно очень нравишься. Но… Помнишь как у Экзюпери? «Вы в ответе за тех, кого приручили». Так вот, Игорь, ты сейчас её приручаешь… уже почти приручил. Подумай над этим. Если для тебя это всё не очень серьёзно, то, прошу, пожалей её и прекрати сейчас. Она тебя по-настоящему любит и, боюсь, не выдержит, если…
Прерываю его. Уверяю, что жить без неё не могу… Что ему не стоит волноваться… Что, если только она согласится, я готов жениться на ней хоть завтра.
И действительно делаю ей предложение. И она соглашается, но: «Не сейчас, позже… давай после получения дипломов. Вдруг ошибку совершаешь? Так у тебя, хотя бы, будет время во мне разочароваться…» — кокетничает, смеется.
Так жалею, что не настоял тогда! Может быть всё сложилось бы совсем иначе…
Наша с Дашей свадьба была запланирована на август, а в середине июля мы с моими родителями, младшей сестрой и Дашей, собрались провести две недели на Алтае. Отец выкупил на это время два коттеджа. Отдых на природе, шашлыки, горы, сплавы по реке — у нас было столько планов, но им так и не суждено было сбыться.
Папа решил ехать на машине. Ему нравился такой вид путешествий. Выехали мы в ночь. Отец хотел по-быстрому проскочит все оживлённые трассы. И всё было замечательно, пока на восьмидесятом километре от города в нашу машину не въехала фура. Позже мне рассказали, что водитель просто уснул за рулём. Помню, что вот мы едем, общаемся, а потом яркий свет фар в лобовик. Машина так резко вильнула со встречки, что у папы не было ни единого шанса увернуться.
В той аварии выжили лишь двое: виновник смертельного дтп и я. Маму, отца, Дашу и сестрёнку живыми я больше не увидел. Маше, моей сестре, было всего двенадцать лет…
Впрочем, мне повезло в том плане, что увидеть мертвыми мне их тоже не довелось. Меня доставили в больницу без сознания, всего переломанного, хирурги собирали меня буквально по-частям… Потом ещё месяц я провалялся в коме. За это время моих близких успели похоронить…
Когда пришёл в себя, то первым человеком которого я увидел, была Инга. Мой белокурый ангел.
Ты не подумай, что я так быстро отрекся от своей любви к Даше и переключился на первую, подвернувшуюся женщину. Нет. Это был долгий период осознания, принятия, смирения… И всё это время Инга была рядом. Ухаживала за мной, как за маленьким, выносила утки, обтирала моё тело мягкой влажной тряпицей, помогала кушать, чистить зубы, смазывала образовавшиеся за время неподвижности пролежни… Именно с её помощью я встал и сделал свои первые шаги…
Доктор рассказал мне, что пока я лежал в коме, Инга, каждую свободную минуту посвящала уходу за мной. Даже в выходные свои приходила. Так получилось, что кроме неё, да дежурной медсестры, в тот момент обо мне заботиться было некому. А она делала это совершенно бескорыстно, ничего не требуя взамен. Этим она напомнила мне мою погибшую невесту — у той тоже было доброе, сострадательное сердечко.
Лев Михайлович, узнав о смерти Даши, слёг с инфарктом. Ему прямо на опознании плохо стало. Откачали. Но бегать каждый день ко мне у него не было ни возможности, ни сил…
Знаешь, я очень боялся встречи с ним. Думал, что он будет винить меня в том, что вот я, переломанный, но живой, медленно, но верно идущий на поправку, а Даши больше нет…
Я себя в этом винил. Не знаю почему, но это было… А он винить не стал… Просто обнял меня и расплакался.
Веришь ли, я его даже не узнал сначала, когда он вошёл. Вместо пожилого, но цветущего мужчины, передо мною стоял маленький, сгорбленный старичок, с трясущимися руками и безжизненным взглядом.
Лишь когда, отревевшись, мы вспоминали ту, ещё живую Дашу, его глаза немного оживились, и я, пусть на секундочку, но успел увидеть прежнего Льва Михайловича. Увидеть в последний раз…
В ту же ночь у него случился второй инфаркт. Он был дома один, во-второй раз спасать его было некому.
О его смерти я узнал лишь после выписки из больницы. Попросил сотрудника папиного, а теперь уже моего бизнеса, съездить по указанному адресу, отвезти старику продукты, просто узнать, как он. Думал, может обидел чем… Квартиру открыла какая-то левая тётка и сообщила, что Лев Михайлович вот уже несколько недель как умер.
Видишь как всё на меня навалилось.
После моей выписки Инга уволилась из больницы и стала работать моей личной сиделкой. Никого другого я и рядом видеть не хотел.
Я ещё долго был весьма беспомощным. Были истерики, приступы ярости, были попытки наложить на себя руки. Я худел до скелета-подобного вида, потом резко набирал в весе, мышцы атрофировались и не желали работать должным образом. Тело ломало, сначала боль от переломов, а потом ломка от спрыгивания с обезболивающих.
Были моменты, когда я орал на Ингу, гнал её прочь, говорил, что ненавижу…
Она всё выдержала, не сдалась, не ушла. Именно она вытянула меня из этой черной беспросветной бездны, именно благодаря ей, я сейчас сижу здесь.
Примерно через год я сделал ей предложение и Инга его тут же приняла. Возможно, мой траур по Даше был недостаточно долгим, но… мне кажется, что она бы одобрила мой выбор.
Игорь смотрит на меня с печальной улыбкой, а я даже не знаю, что ему сказать. Его история поразила меня до глубины души. Меня разрывает от эмоций:
С одной стороны, хочется обнять его, утешить, показать, насколько я разделяю эту боль, насколько восхищаюсь тем, что он сохранил себя, не ожесточился, не очерствел.
С другой стороны, меня переполняет печаль из-за гибели его семьи, особенно меня трогает судьба его младшей сестренки и Даши.
Ну и наконец Инга — какая же она замечательная! Эталон самоотверженности и женской силы. Хотела бы я, хотя-бы немного, походить на неё!
— Спасибо, что позволила выговориться, — говорит Игорь, — Иногда так хочется выплеснуть всё, что накопилось внутри, проговорить вслух. Инге я про Дашу не могу, сама понимаешь… Сегодня, кстати, годовщина Дашиной смерти… их смерти…
Он отворачивается, сидит так минуту-другую, потом встряхивает головой и опять прячет боль за улыбку. Улыбка — его щит, понимаю я. И вовсе время не лечит. Или лечит, но как-то коряво, не совершенно… Иногда старые раны прорываются и начинают кровоточить, вне зависимости от желания их обладателя.
— Мне пора, Лесь, — произносит он, — Ты же придёшь послезавтра в клуб, верно?
— Да! Я точно приду! — тут же вспоминаю свой последний форс-мажор и добавляю, — Но, на всякий случай, дай мне свой номер телефона. Если ты, конечно, не против…
Глава 26
Возвращаюсь домой в раздумьях. История Игоря никак не выходит из головы.
У самой квартиры меня ожидает сюрприз: перед дверью, перекрывая проход, стоит огромная корзина пионов.
В прилагающейся записке: «Прекрасные цветы для самой прекрасной девушки. Прости меня! Люблю до безумия!» И подпись: «Глеб».
Некоторое время стою, тупо уставясь на его послание, а потом сминаю проклятущую бумажку и засовываю её в карман. Дома отправлю в мусор.
Прикасаюсь к роскошному лиловому соцветию, глажу нежный бархат лепестков… Вздыхаю. Похоже, что пионы скоро перестанут быть моими любимыми цветами…
— Что же мне теперь с вами делать? Не выбрасывать же… Вы же не виноваты, что ваш даритель такой козёл!
Задумываюсь на секунду, окидываю взглядом цветочное великолепие, а потом подхватываю свой подарок за ручку и заношу в лифт.
У подъезда нахохлилась маленькая бабулька. Несмотря на летнее тепло, укуталась в несколько слоев одежды. На голове: плотный цветастый платок, повязанный особым, стариковским, способом. Сидит одиноко на скамейке, и озирает окрестности. Видимо, подружек ждёт. Ну, бабушка, будет тебе, чем товарок удивить!