Страница 77 из 81
О «покое» Сытин писал только своему другу, но и в семьдесят четыре года на покой он не спешил. Опираясь на палку, приходил Иван Дмитриевич на Таганку в Ивановский исправдом осматривать полиграфические машины. Старые, изношенные, по пять крестов на станках; этим машинам на свалку, в утиль пора, а новых недостает. Где их возьмешь? Идет Сытин к своим бывшим техникам на Пятницкую:
– Ребята, надо помочь. Выручайте…
На его зов приходили старые сытинцы, осматривали машины, ремонтировали их.
Главное управление мест заключения, именуемое для краткости ГУМЗА, обращалось к Сытину:
– Иван Дмитриевич, раздобудьте бумаги, по старой вашей памяти, где угодно, подписывайте векселя, оплатим твердой советской валютой.
Начинается деловая переписка, из Германии поступает в кредит запрашиваемое количество бумаги. Векселя оплачены, Сытину благодарность.
– Иван Дмитриевич, – снова и снова обращаются к нему из наркомата, – надо бы съездить в Германию и подобрать для Мосполиграфа печатные машины и наборные. Как, Иван Дмитриевич, здоровье вам позволяет?..
– Позволяет…
– Так будьте добры.
– Постараюсь, но угожу ли вам, не ручаюсь.
– А мы за вас ручаемся, знаем, что не подведете.
И снова Сытин на колесах, едет по большому делу, по государственному заданию. И на душе спокойствие: «Стар, а все-таки не зря живу, значит нужен, доверяют, посылают…»
Даже близкие Сытину московские бывшие торгаши завидовали.
И был однажды случай неприятный. Какой-то делец пытался сковырнуть Ивана Дмитриевича, подвести под статью. Исчезла куда-то не по назначению бумага – тысяча пудов. Расследование, суд. С документами в руках уличил и вора. Им оказался некто Крашенинников.
Сытин держался спокойно. Правда была на его стороне. И когда его судья спросил: «Признаете ли себя виновным в хищении и разбазаривании тысячи пудов бумаги?» – Иван Дмитриевич ответил: «Гражданин судья, мог ли я, Сытин, позволить себе такое? Я своей честью не торгую. Накануне Октябрьской революции в моих складах был огромный запас бумаги – пятьсот пятьдесят тысяч пудов. Всю, до последнего листа, я сдал новому хозяину – народной большевистской власти…»
Кляузу распутали, постановили: «Взыскать с Крашенинникова стоимость бумаги…»
В те дни в Москве на улице Кропоткина в доме № 21 открылся небольшой музей Антона Павловича Чехова. В экспозициях были выставлены чеховские реликвии, фотографии, книги, рукописные материалы. На первых порах музей был беден и недостаточно популярен. В дарственных поступлениях музею оказались неопубликованные письма Владимира Галактионовича Короленко, адресованные Чехову. Работникам музея, и в частности профессору-литературоведу Николаю Кирьяковичу Пиксанову, было весьма желательно издать переписку Чехова и Короленко. Издательские возможности в стране были крайне ограничены. Бумаги недоставало для газет и популярных агитационных брошюр. Газеты и книги выходили на оберточной.
Однажды музей имени Чехова посетил Сытин. Его узнали. Сотрудники обратились к нему:
– Жаль, Иван Дмитриевич, что в трудное время живем, бумаги нет, а хотелось бы выпустить книгу переписки Чехова и Короленко. Ведь это ваши не только добрые знакомые, а любимые писатели, друзья. Нет ли у вас возможности напечатать? Книжечка небольшая. Посодействуйте ради светлой памяти Антона Павловича.
Показали Сытину машинописную рукопись – девяносто страниц.
Заинтересовался Иван Дмитриевич и тут же прочел несколько писем Короленко. В одном из них Короленко писал Чехову о том, как он ездил к «мощам» Серафима Саровского:
«Я только что вернулся от Серафима Саровского. Провонял, бедняга, как 3осима у Достоевского, а старик был хороший. Ехал я в поездах, битком набитых богомольцами, потом три дня шел пешком и наконец ночевал в Саровском лесу, в толпе (где нажил изрядный насморк). Много есть умилительного в этом потоке темной веры, и несомненно было немало „исцелений“. Но меня все время не оставляла мысль о том, что наука не только умнее, но и много добрее: требует меньше, дает больше. В Рузаевке одно из первых моих впечатлений было: отец, истомленный и исстрадавшийся, несет на руках довольно большую девочку в поезд. Это они ехали за исцелением. Последнее мое впечатление – была такая же группа в Арзамасе: муж, среднего возраста, выносил с поезда на руках больную жену. Это они возвращались, после страшных трудов и усилий – без всякого результата. Я никогда не забуду их лиц. Сколько таких страданий и отчаяния приходится на несколько „распубликованных“ исцелений… А сколько ухудшений болезни от усталости и лишений, наконец, сколько прямо преждевременных смертей…»
Прочел Сытин и горько усмехнулся:
– В свое время об этом Серафиме много книжечек мы печатали, только не в этаком духе. Что ж, из песни слова не выкинешь. Хорошо. Хотя я и не прежний Сытин, а давайте – издам эту книжку, она будет моей последней сытинского издания. Где-то есть у нас остатки да обрезки хорошей бумаги. Только уговор дороже денег: отпечатаю для музея пять тысяч экземпляров, гонорара не дам, и с вас за издание ничего не возьму. А печатать будем в типографии исправдома. Ребята постараются.
Книжка вышла сверх всяких ожиданий быстро и на отличной бумаге. С пометкой «Издание И. Д. Сытина. Типография Ивановского исправдома». Цена не указана.
В предисловии к этой книге редактор, профессор Пиксанов отметил: «Быстрым появлением в печати книжка обязана содействию И. Д. Сытина, взявшего на себя технику печатания».
Это была последняя книжка в его частном издании, благодарная дань памяти двум благородным, честнейшим писателям – Чехову и Короленко…
В бывшем сытинском доме на Тверской помещалась редакция «Правды». Во дворе в бывшей типографии «Русского слова» печатались газеты: правительственная – «Известия» и партийная – «Правда». Стоял неумолчный шум типографских машин; непрерывно сновали грузовики, доставляя бумагу и увозя кипы свежих газет для всей страны. Сытин жил во дворе этого дома во флигеле. Ему был привычен и приятен этот издавна знакомый гул типографии. И хотя теперь он не имел никакого отношения к типографии, но у него было здесь много старых приятелей, почтительно здоровавшихся с ним. Приветливо относились к Сытину и молодые работники редакции.
Фельетонист Михаил Кольцов, работая в «Правде», как-то приметил, что Сытин ходит грустный, чем-то недовольный и опечаленный. Послал к нему сотрудника узнать, какие переживания терзают Ивана Дмитриевича.
Не сразу поведал об этом старик Сытин.
– Кольцов мною интересуется? Ну, тогда другое дело… – И рассказал, что он стар работать с молодыми и что ему кажется, будто бы и Мосполиграф недоволен его поездкой в Германию. Правда, ему не говорят об этом прямо, но он подозревает и чувствует.
– Раз мною недовольны, значит и я не могу быть доволен собой. Душа веселится только от добрых дел. Кольцову это скажите, а не пишите про меня. Спасибо за внимание к старику…
Сотрудник «Правды» рассказал об этом фельетонисту, тот позвонил в Мосполиграф:
– Чем вам Сытин не хорош? В чем с ним не поладили?
– Все хорошо, все ладно.
– А он что-то переживает. Может, слухи-сплетни какие? Не расстраивайте старика. Тонкая натура. Уникум. Много ли таких, как он?..