Страница 42 из 81
Леший – хозяйничает в лесу, уводит человека в дебри, иногда безвыходно.
Домашним скотом распоряжается, бережет или портит «дворовушко».
В омутах водится «водяной», главным образом около мельничных плотин.
«Нечистые» действия «банника» ограничены только баней, там он хозяин, вреда особенного не приносит. Но «пугает».
Покровителем гуменников и овинов считается «подовинник». Он если «захочет», то гумно и скирды спалит.
«Кикимору» – представляют страшной, уродливой, оберегающей на полях горох и репу от вороватых ребятишек. Кикимора может и задушить в своих объятиях того, кто ей невзлюбится…
Обо всех подобных суевериях и предрассудках Иван Дмитриевич наслушался в Гнездникове от мужиков, а местный учитель подтвердил, что в «нечистую силу» по всей окрестности люди верят так же, как и в святых угодников. Раз есть «святые», то должны быть и «нечистые». И не теперь они завелись…
Жаловался учитель на предрассудки деревни и не похвально отзывался о лубочных изданиях. Тогда Сытин спросил его:
– А «Русское слово» вы читаете?
– Хожу в правление, там читаю, а выписывать дороговато. Я на эти деньги вместо годовой подписки могу сапоги купить.
Вспомнив напутствие Евдокии Ивановны: «Забыться от всего, не скупиться, ни в чем себе не отказывать и быть добрее с людьми», Иван Дмитриевич послал в редакцию «Русского слова» телеграмму: «Затребуйте Костромы адреса всех сельских школ до конца года и на будущий год всем школам Костромской губернии высылайте бесплатно газету».
Расспрашивал Иван Дмитриевич учителя о секте «иоаннитов» и о приезде кронштадтского протоиерея в Солигаличский уезд для увещевания сектанта Пономарева. Учитель посоветовал ему пригласить из приходского села Плещеева попа Махровского. Поп не замедлил приехать в Гнездниково. Он и рассказал в подробностях всю эту историю.
– Сектант Иван Артамонов Пономарев, узнав заблаговременно о приезде Ивана Кронштадтского, сразу же собрал секту «иоаннитов» и оповестил: «Едет сам бог в образе Иоанна…» – Слух разнесся повсеместно, и, разумеется, народ нахлынул. И вот, – рассказывал дальше поп Махровский, – приезжает к нам в Плещеево Иван Кронштадтский, туда же был приглашен и Пономарев со всей сектой. С Кронштадтским приехала какая-то графиня полоумная с мешком конфет и пряников. Первым делом протоиерей стал разбрасывать ребятишкам гостинцы. Ну, те его окружили со всех сторон, так и лезут под ноги собирать сласти. А он и говорит: «Глядите, глядите, дети меня встречают с радостью, как некогда встречали Христа еврейские дети с торжествующими лицами и песнями. Так и ныне везде простые люди и дети встречают меня. Что сие значит? Значит, что благодать божия живет во мне…» И этих слов его было достаточно, чтобы Пономарев тут же завопил: – «Ты и есть бог в троице единосущный».
Стоило ему это сказать, как бабы-сектантки бросились к Ивану Кронштадтскому, стали наперебой, в дикой сутолоке, целовать ему руки, сапоги, отрывали от его рясы клочья материи, а одна из баб даже ухитрилась укусить его за руку… Тут протоиерей возопил и говорит: «Никакой я не бог! Перестаньте заблуждаться и смущать людей!» Полиция вмешалась. Сняли крест с пономаревской молельни. А Пономарев, невзирая ни на что, по-прежнему проповедует всем, что Иван Кронштадтский «судья всевышний, всевидящий член святой троицы». Так ничего с дураком поделать и не могли… А все оттого, что книжками да портретами сильно раздули понятие в темном народе о святости этого священника, хитрющего и способного проповедника… Вот и все, – заключил Махровский.
Сытину вся эта «картина» была ясна и понятна. Он слушал и хмурился. Ведь и его товарищество повинно в раздувании «святости» Ивана Кронштадтского…
– Да, прав народный певец Некрасов, сказавший: «Рознь портрет портретику, что книга – книге рознь»… Даем мы это теперь понять крестьянину, но, видно, еще недостаточно… – только и мог ответить Сытин.
Из Солигалича по лесным проселочным дорогам, в тарантасе, на паре лошадей поехал Сытин в Галич.
В Галиче – в свое время переехав из Гнездникова – в земской управе работал его отец. Не был Иван Дмитриевич на похоронах отца и матери, но знал по рассказам младшего брата Сергея, по которую сторону церкви и за сколько шагов от нее похоронены родители – Дмитрий Герасимович и Ольга Александровна Сытины.
Спустя годы Сытин на Нижегородской ярмарке приобрел два отличных креста и отправил их с братом Сергеем в Галич. Кроме того, он выдал Сергею двадцать рублей и просил отдать эти деньги галичскому протоиерею, чтобы тот записал на поминовение усопших рабов божьих Димитрия и Ольгу… Теперь Иван Дмитриевич в первую очередь отправился на городское кладбище.
Долго бродил он по кладбищу, искал знакомые кресты, да так и не нашел. Спросил сторожа, не знает ли тот, где могилы Сытиных. Старик сторож показал:
– Вот тут были два деревянных креста, подгнили, свалились и ушли на дрова…
– Как подгнили? Как на дрова? Не может этого быть! – изумился Сытин. – Кресты были железные, а основания у них – черный мрамор.
– Нет, таких тут никогда не бывало. Вы, наверно, путаете, – сказал старик.
– Не я путаю, а меня опутали. Ай, Серега, Серега, плут, барабошка. Продал, наверно, тогда кресты и пропил… – И вместо прискорбных слов поминовения посыпались из уст Ивана Дмитриевича ругательства. Поругался и припомнил, что тогда с братом Сергеем из Нижнего Новгорода в Галич поехал книготорговец галичский Константин Иванович Палилов.
Разыскать единственного в Галиче книготорговца, продававшего сытинские издания, – дело нетрудное.
Иван Дмитриевич, прежде чем направиться к Палилову, решил повидаться с протоиереем и спросить его, ведется ли поминовение Димитрия и Ольги Сытиных.
Тот приветливо принял знаменитого издателя и сказал, что в точности он не помнит, надо сходить в церковь и проверить по синодику, где «по рублю с души» записаны поминаемые перед алтарем разные прихожане.
В сопровождении сторожа-ключаря пришли в церковь. Протоиерей вынес из алтаря переплетенную в малиновый бархат древнюю книгу и подал Сытину.
– Вот, смотрите, уважаемый Иван Дмитриевич.
Опытным взглядом издателя Сытин оценил по достоинству эту книгу и стал ее перелистывать. На серой старинной бумаге были отпечатаны кириллицей словеса душеспасительной повести о том, как грешная душа попала в ад к сатане и была из его сатанинских когтей вырвана ангелом благодаря тому, что имя этого человека записано на поминовение. Ради вящей убедительности старинная книга была снабжена страшными лубочными картинками, показывающими муки ада.
– Простите, отец благочинный, я таких «страстей» еще не видывал. Перепечатать бы эту вещь? – обратился к попу Сытин.
– Синод не позволит, – уверенно ответил протоиерей. – Для нашего времени сия книга слишком наивна… Она забавна, как памятник старины глубокой. А что касаемо поминовения, смотрите листы в конце книги за иллюстрациями.
Но Сытин не спешил обращаться к списку поминаемых. Очень интересны показались ему рисунки-гравюры безымянных художников. Тут были, изображения диковинной выдумки, как ангел-хранитель огненным мечом изгоняет черта из-под кровати грешника, как ангел извлекает из огня адова блудницу, ибо она была поминаема в церкви (за рубль!). И как благодаря поминовению ангел освободил солдата из персидского плена, и как мучаются в геенне огненной родители тех, кто из жадности не вписал их в книгу-помянник, и всё в красках, в картинах…
Сытин был изумлен. Книгу не хотелось выпускать из рук.
– Я за нее сто рублей не пожалел бы, – сказал он, восхищаясь стариной.
– Такая не продается, сие достояние храма, ей более двухсот лет. Видите, первыми записаны на поминовение патриархи Гермоген, Филарет и Никон, а из царей сам Петр Первый и его супруга Екатерина, дальше идут священники, а еще дальше усопшие прихожане. Ищите среди них и своих родителей, – посоветовал протоиерей и через плечо Сытина стал тоже просматривать список.
Нет, не оказалось ни Дмитрия, ни Ольги Сытиных, стало быть, брат Ивана Дмитриевича не побеспокоился о загробном благополучии своих родителей. Последним в списке значился: «Род деревни Кухтырихи крестьянин Василий Забалдин», и рядом, в другой графе, примечено: «Василья возом дров задавило насмерть…»