Страница 30 из 81
Особенно бойко и выгодно велась оптовая и розничная торговля на Нижегородской ярмарке. Сытин любил бывать в Нижнем Новгороде. Здесь с малых лет он начал торговать книгами и лубочными картинами Шарапова. И здесь, наконец, на ярмарочных выставках получили одобрение его собственные издания.
В 1896 году в Нижнем Новгороде на Всероссийской промышленной выставке Сытину вручили диплом 1-го разряда – «За широкую деятельность по изданию книг для народа, а также за издание библиотеки для самообразования».
На той же выставке ему была присуждена высшая награда – «Диплом на право изображения государственного герба – за широкое развитие и правильную постановку печатного дела при сбыте изданий в России и в славянские земли».
На Нижегородской ярмарке в книжном павильоне Сытин впервые встретился с Горьким. И с этого знакомства началась их непрерывная дружба.
Слава о русском самородке-издателе прокатилась за пределы России.
С книгами своего издательства Иван Дмитриевич дважды побывал на выставках в Париже. И здесь, на одной из них – Универсальной выставке, он получил золотую и серебряную медали. На другой Всемирной выставке, в 1900 году, он также был награжден золотой и серебряной медалями.
Сытинские издания были также отмечены дипломом и золотой медалью на выставке в Бельгии…
Успехи и большие доходы не вскружили голову издателю.
К Сытину охотно шли авторы. Они уважали его за природный ум, за сметливость и отзывчивость. Иногда он и сам искал нужных, ему авторов, ловил их на ходу, в книжных магазинах и при выезде – в других городах.
Однажды, это было в начале 1904 года, Иван Дмитриевич, узнав, что художник-баталист Верещагин собирается на Дальний Восток, немедленно поехал на Серпуховскую заставу на дачу художника. Они уже были знакомы: Верещагин в издательстве у Сытина выпустил книгу очерков о русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Очерки с рисунками автора пользовались у читателей успехом.
– Говорят, вы, Василий Васильевич, на войну собираетесь?
– А где же мне быть, как не на войне?
– Вам же за шестьдесят?
– Не имеет значения.
– Желаю вам удачи во всех делах и намерениях. А как вы думаете: победим мы японцев?
– Этого я не думаю, – с грустью отвечал Верещагин. – Не уверен в победе. Победа зависит от нашей готовности к войне, от боевого духа армии, от правоты дела, от хороших руководителей. А где это все? У нас во всем одни слабости и упование на бога, а этим не победишь…
– Стыдно будет, если японцам уступим.
– Что ж, Иван Дмитриевич, иногда и от стыда польза бывает, – загадочно проговорил художник.
– Вот, Василий Васильевич, я приехал пожелать вам всего наилучшего и просить вас – впечатления свои о войне, иллюстрации везите или посылайте мне. Издам молниеносно.
– Благодарю за предложение. Невесть когда увидимся… Что-то у меня невеселое настроение. Может, действительно, старость на меня обрушилась. Был конь, да изъезжен…
Эта встреча Сытина с художником Верещагиным была последней. Через два месяца Верещагин, как известно, погиб на броненосце «Петропавловск»…
В Нижнем Новгороде, на ярмарке, делами книжной торговли ведали старшие сыновья Сытина и брат Ивана Дмитриевича Сергей, который по своему поведению и характеру для коммерческих целей никак не годился. Коммерции он предпочитал кутежи, благо было на что кутить. Иван Дмитриевич приезжал в Нижний на малое время, проверял, как идут дела, и попутно упрекал своего незадачливого братца, а также загулявшего вместе с ним галичского книготорговца Палилова.
Однажды протрезвевший Палилов удивил Ивана Дмитриевича рассказом о том, что происходит в костромской, солигаличской глуши, где Сытин провел свое детство.
– Ваши картинки, Иван Дмитриевич, кое-где делают переполох. На портретах Ивана Кронштадтского сами верующие венчики дорисовывают, зачисляют этого попа во святые… и даже наравне с Христом.
– Мало ли чего кому взбредет в голову. Эти портреты у меня издаются и продаются не по рангу святых, а как знаменитости, – возразил Сытин.
– Нам это понятно, а вот другие по слабоумию своему, сектанты-«иоанниты», Ваньку Кронштадтского за бога почитают. – И тут Палилов со всеми подробностями рассказал Ивану Дмитриевичу о том, как в Солигаличском уезде в деревне Хорошево крестьянин Пономарев, начитавшись «божественных» книжонок, построил церквушку-молельню в честь Ивана Кронштадтского и даже сочинил акафист «великочудному Иоанну в троице славимому», который будет судить живых и мертвых, и что женщины-фанатички заполняют молельню, лезут в эту секту неудержимо. Синод посылал самого Ивана Кронштадтского в деревню Хорошево доказать «иоаннитам», что он не бог, а пинежский мужик, ставший, «по милости божьей», провидцем. Но Пономарев не послушал его увещеваний и продолжает гнуть свое, увеличивая секту.
Сытин внимательно выслушал книготорговца Палилова и сказал своему брату Сергею:
– Съезди, Серж, в Солигалич, разузнай все об этом дураке-лжеучителе. И может, в «Русском слове» прокатим безумца… Да попутно отвези в Галич на могилы наших родителей два креста и там же закажешь попу поминовение отца и матери по всем правилам. Жаль, что давно их нет в живых. Как бы они порадовались на мое дело!..
Сергей не возражал: что ж, ехать так ехать, только не одному, а вместе с Палиловым.
– Связал вас черт одной веревочкой! – сказал Иван Дмитриевич. – Поезжай и сделай, о чем прошу.
Сергей вернулся из этой поездки через две недели совершенно пропившийся, разбитый.
– Все в порядке, братец, все в порядке, – твердил он, – верно, выпили мы хорошо, но дело сделано: кресты на месте. За упокой записал. В Хорошево не поехал, что верно, то верно. Проверял по слухам: мужик Пономарев верховодит сектой «иоаннитов» по-прежнему. В газету о нем – нет надобности. В прошлом году в газете «Русь» про него печатали, он же плевал на газету, тянет к себе в секту людей. В общем, я туда не поехал. Не наше дело попов да сектантов судить, на то черти есть…
– В этом, пожалуй, ты прав, – согласился тогда Иван Дмитриевич и поспешил на заседание пайщиков товарищества газеты «Русское слово».
В другое время он, быть может, и поссорился бы с братом, но тут еще, после заседания в товариществе, ему предстояла встреча с Маминым-Сибиряком, оказавшимся в тот день в Москве.
Мамин-Сибиряк звонил Ивану Дмитриевичу из гостиницы и просил сделать одолжение – показать ему печатную фабрику.
Иван Дмитриевич согласился. Он встретился с Маминым-Сибиряком и вместе с ним от «Националя» на трамвае поехал в Замоскворечье на Пятницкую, где было год назад построено новое огромное здание типографии.
Наступили московские сумерки. Четыре ряда частых больших окон типографии озарились ярким электрическим светом. В полураскрытые окна далеко разносился несмолкаемый шум печатных машин.
Здание, занимавшее почти целый квартал, удивило Дмитрия Наркисовича. Он в изумлении глядел на печатную фабрику. Затянулся из трубки, чмокнул и пустил пахучий дым высокосортного табака. Сытин, почуяв запах табака, обернулся и при входе в типографию сказал:
– Дмитрий Наркисович, прошу вас, потушите трубку. В помещении курить не дозволено. Краска, лак, спирт, обрывки бумаг на полу, на каждом шагу горючие вещества. Потушите. Береженое и бог бережет. Эта фабрика мне в миллион обошлась!..
– Так вот она какая, кормилица и работодательница! Бог ты мой, сколько она бумаги пожирает и сколько дает духовной пищи народу!.. – восторгаясь, говорил Мамин-Сибиряк, окидывая взглядом печатный цех. – И откуда у вас, Иван Дмитриевич, столько машин набралось? Ай-ай-ай!..
– Потихоньку, полегоньку, Дмитрий Наркисович, набралось. Не сразу Москва строилась… В новое помещение мы перевезли все машины из старых зданий, да прибавили восемнадцать типолитографских машин, приобретенных у Васильева, да еще кое-что добавили. Теперь все укомплектовано полностью. Остается жить, работать да радоваться. А когда труд с пользой – умирать не захочется…