Проблема 92

— Меня ты убедил, — сказал Петржак, — я согласен.

— Тогда попробуем сократить сроки. Станину надо сделать за пять дней или за четыре… А еще лучше за три! Давай-ка набросаем эскиз. Завтра чуть свет поеду на завод.

ШЕСТЬ ЩЕЛЧКОВ ЗА ОДИН ЧАС

Когда при очередной проверке на «нулевку» неожиданно раздался щелчок, большого значения ему не придали. Его могли вызвать и грохочущий по Кировскому проспекту трамвай, и ворвавшаяся в атмосферу Земли быстрая космическая частица, наконец, просто «дыхание» стен Радиевого института, где день изо дня летели в разные стороны брызги урана и тория. Всякое могло быть…

Трамвай, впрочем, отпадал. После того как установку поставили на демпфер и все микрофонные помехи были устранены, счетчик на трамвай не реагировал. Более того, он не отозвался и на включение катушки Румкорфа. Пока между электродами трепетала сиреневая искра, Флеров бросил на пол пудовую гирю, но установка с честью выдержала даже такое испытание. И вот вдруг…

Но Флеров и Петржак быстро сошлись на том, что это случайность, хотя и затаили сомнение. Возможно, оно бы вскоре исчезло, но не прошло и десяти минут, как все повторилось. Установка явно работала и без источника нейтронов. В камере протекало деление ядер урана.

— Ты слышал? — спросил Флеров, хотя это было и так ясно. Костя Петржак, как только раздался щелчок, вскочил с места и кинулся к регистраторам импульсов.

— Не будем уговаривать себя, что это случайность, — сказал он, сосредоточенно разглядывая релейные контакты. — И трамвай тут ни при чем. Я прислушивался.

— Космические лучи?

— Разве что… Попробую экранировать камеру свинцом.

И тут прозвучал вновь щелчок. Третий.

— Да, это, конечно же, не случайно. Здесь либо космос, либо… — Флеров не договорил. Он подошел к окну и потянул на себя тяжелую фрамугу. — Душновато что-то… Надо проветрить.

— Ты думаешь? — Петржак воспринял недосказанное, потому что и сам думал о том же. — Нет, не может быть! — решительно сказал он, покачав головой. — Так открытия не приходят! Безусловно, здесь какие-то посторонние влияния, помехи… Но проверить надо.

— Проверить! — усмехнулся Флеров. — Опять проверить! А работа, между прочим, срывается. Курчатов ждет результатов, а где они? Их нет, потому что камера все еще барахлит. Я тоже, честно говоря, не думаю, что мы наткнулись здесь на нечто совершенно новое. Если бы уран распадался самопроизвольно, это бы уже давно открыли без нас… Хотя как сказать, — он сцепил на затылке пальцы и запрокинул голову.

— Как сказать…

Кроме черной трещины, ничего достойного внимания на потолке не было. Разве что круглый плафон на лепной шестилистной розетке. Флеров подумал, что темнеет и пора зажигать свет. И еще он подумал, что ни один исследователь не располагал до них столь чувствительной установкой.

— В том-то и дело, — опять с полуслова понял Петржак. — Камера очень чутка и в принципе, наверное, может зарегистрировать спонтанное деление.

— Если оно существует!

— Да, если существует. Но независимо ни от чего придется искать причины помех.

— А если мы действительно откроем самопроизвольное деление урана? Все равно скажут, что это помехи!

— Естественно! Исследователь обязан доказать, что опыт был чистым. Микрофонный эффект мы, надо думать, свели к нулю, искрение трамвайной дуги — тоже, но остается космос, от которого никакой экран по-настоящему не спасет, поскольку никогда нельзя быть уверенным, что из какой-то там галактики не залетит сзерхэнергичная частица…

— Влияние посторонних нейтронных источников…

— И это… Особенно здесь, в РИАНе. Несовершенство усилительной аппаратуры, наконец.

— Тут все в порядке!

— Это мы с тобой так думаем, но другие потребуют доказательств.

— Хорошо, — все еще разглядывая потолок, вздохнул Флеров. — Будем искать, — он закрыл окно.

И здесь счетчик поймал еще один импульс.

— С маниакальным постоянством, — прокомментировал Петржак.

— Попробуем определить частоту, — сказал Флеров и пошел к столу за секундомером.

Он сел на свое место. Включил секундомер. Надо было набраться терпения и ждать. Ничего другого не оставалось.

За стеклами всевозможных вольтметров и амперметров подрагивали черные стрелки, гудели лампы, и тихо потрескивал тлеющий разряд. В воздухе ощущался легкий запах озона, нагретого масла от насосов и спиртового лака.

Воспаленные красные блики перебегали в тонком стекле радиоламп. Путаница проводов. Округлые извивы вакуумной резины… Все это выглядело буднично и, надо сказать, довольно неказисто. Даже урановая камера — сердце установки — сильно смахивала на будильник.

Незримо вскипали капли таинственной ядерной жидкости. Они набухали, как готовые лопнуть весенние почки, дрожа от собственной тяжести, от переизбытка энергии. Излучив электрические вихри, урановое ядро, подобно живой клетке, начинало удлиняться, превращаясь в кипящую, утончающуюся посередине гантель. Затем рвалась перемычка, и в урагане нейтронной энергии разлетались осколки. И, словно цикада в ночи, откликалась на это трещотка счетчика. Гейгер ловил стократ отраженное эхо яростных взрывов микровселенной, хоть сотворенной человеком, но неподвластной ему.

Весь вопрос был в том, откуда мог залететь в камеру нейтрон. Ампула с радон-бериллием была надежно упрятана в свинцовый контейнер и заперта в сейф. Но счетчик продолжал стучать. Как вскоре выяснилось, он отмечал в среднем шесть импульсов в час.

— Давай-ка позвоним Курчатову, — предложил Флеров.

— Не рано ли? — усомнился Петржак. — У нас же нет пока ничего определенного.

— Ну и что? Посоветуемся! По-моему, сейчас самое время. — Он включил свет и пошел к телефону.

— Слушаю, — трубку сняла Марина Дмитриевна.

— Добрый вечер! Это Флеров звонит. Игорь Васильевич дома?

— Сейчас я передам ему трубку, — сказала Марина Дмитриевна.

Флеров уловил, как на другом конце провода, отчетливо нарастая, прозвучали энергичные шаги.

— Физкультпривет! — услышал он знакомый голос. — Как дела, Юра?

— Все хорошо, — по привычке откликнулся Флеров и после небольшой паузы добавил: — Только почему-то шиворот-навыворот. Понимаете, Игорь Васильевич, откуда-то взялся фон. Примерно шесть импульсов в час.

— И вы не догадываетесь, что это может быть?

— В том-то и дело, Игорь Васильевич… Есть, правда, одна мысль… Помните, мы говорили с вами как-то о возможности самопроизвольного распада урана?..

— Конечно, помню. Эта проблема стоит на повестке дня. Но связывать с ней ваш фон по меньшей мере преждевременно.

— Откуда же тогда эта регулярность, Игорь Васильевич? Эти шесть щелчков в час?

— Не знаю, надо подумать. И вы тоже подумайте, ладно?

— Как говорится, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Созвонимся.

Флеров повесил трубку, хмыкнул и пожал плечами. И в самом деле, что ему мог сказать Курчатов вот так, с ходу?

Петржак был прав — они не располагали ничем определенным.

— Я же говорил, — заметил Петржак, — мало данных.

— А что вообще известно на сегодня о самопроизвольном распаде? — Флеров наморщил лоб и прищурился. — Нильс Бор рассчитал время жизни урана по спонтанному делению и получил величину десять в двадцать второй степени лет. Так?

— Допустим, — ответил Петржак.

— Насколько мне известно, — продолжал Флеров, — обнаружить явление экспериментально попытался только Либби, и то безуспешно. Больше никто этим не занимался. Чего же мы так боимся поверить самим себе? Чем черт не шутит, а вдруг!.. Ты не помнишь, какие цифры давал Либби?

— Не помню, — устало прищурился Петржак. — Но если память мне не изменяет, его статья была в «Физреве». Можно посмотреть.

— Двенадцать! — Флеров взглянул на часы и огорченно развел руками. — Библиотека уже закрыта. Досада!.. Где достать «Физрев»? — Он закусил нижнюю губу и почесал подбородок. — Вот незадача!

— Игорь Васильевич получает «Физрев» на дом, — как бы вскользь заметил Петржак.