Проблема 92

— Но финишируют другие! — горько скривил губы Флеров, хотя, если быть до конца честным, особого огорчения не ощущал. Душевный подъем и радостное нетерпение, с которыми он уже успел сжиться, не покинули его и теперь. Тревожное чувство ожидания не исчезло.

— Не вешать носа, молодежь! Все идет как надо. К тому же мы должны отдать им справедливость, французы провели эксперимент с непревзойденной чистотой. И на высочайшем научном уровне. С этим спорить не приходится. И меня по-настоящему радует, что полученные ими результаты близки к нашим[3]. Кроме шуток, представляете, чего мы достигли? И это не финиш! Это старт! Понимаете? Самый настоящий старт! Поверьте мне, что главное еще впереди. Вы только вообразите себе, с какой скоростью мы теперь рванем? Нет, товарищи, я очень доволен. — Скажите по-честному, есть у нас данные для оптимизма?

— Видимо, есть, — без особого энтузиазма ответил Флеров.

— Предположим, — пожал плечами Русинов.

— А я вам говорю со всей определенностью, что данные у нас есть. Во-первых, — Курчатов стал загибать пальцы, — мы живем в такой стране, как Советский Союз; во-вторых, крупнейшая лаборатория Европы только что подтвердила полученные у нас результаты, а в-третьих… Знаете ли вы, что вопрос о передаче физтеха в систему Академии наук решен окончательно и бесповоротно?

— Да ну?! — в один голос воскликнули Флеров и Русинов.

— Вот теперь заживем! Все оборудование заменим, закупим самые современные приборы…

— Погодите, — остановил их Курчатов. — Не стройте себе слишком радужных картин. Будущее хотя и оптимистично, но не обязательно розово. Пока же наберемся терпения и подождем того дня, когда передача нас Академии станет свершившимся фактом.

— Решено еще не окончательно? — встревожился Русинов.

— Окончательно. — Курчатов рубанул воздух ребром ладони. — Замнаркома Елисеев уже подписал приказ. Начальнику же научно-исследовательских институтов, изобретательства и техпропаганды Чибисову поручено лично произвести передачу ЛФТИ в Академию. — И, нацелив палец на Флерова, Курчатов спросил: — Как там ваши дела с Костей Петржаком?

— Идут, — без особого энтузиазма отозвался Флеров.

— Новая камера как?

— Подвигается понемногу.

— Понемногу не годится. Учтите, что на вашу камеру возлагаются большие надежды. Главное, оно, как всегда, впереди!

— Как всегда? — переспросил Русинов.

— Как всегда! — Курчатов вновь поправил разметавшиеся волосы. — А нынче — в особенности. Урановая проблема только-только вырисовывается, и главное, конечно же, впереди. Это совершенно точно, товарищи.

С того бесконечного весеннего дня, который начался в библиотеке письмом Жолио-Кюри в журнале «Нейчур», прошел год. Даже больше, чем год. Теперь-то Флеров по-настоящему понял, насколько прав был тогда Курчатов!

— Во что обойдется атомная бомба? — спросили Курчатова на одном из семинаров.

— Создать ее — все равно что построить еще один Волховстрой, — ответил он.

Флеров, привыкший к простым, хотя и весьма хитроумным устройствам, счел это преувеличением. Лекторской гиперболой.

Он не подозревал, даже догадываться не мог об истинных масштабах того размаха, которого потребует от человека грядущий атомный век. Не знал о них и Курчатов. Но что-то грезилось ему, что-то он уже предчувствовал. Да и не было в окружающей жизни более высокой меры, чем Волховстрой или Днепрогэс. К тому же нейтроны дались неожиданно легко и быстро. Сумасшедшая прогрессия 1, 3, 9, 27, 81… звала поверить в близкое чудо. Недолго, правда, но казалось, что еще одно незначительное усилие, еще один шаг вперед, и атомная энергия станет реальностью.

Проходили белые ночи. Полоска зари чуть дрожала в бледной неподвижной воде. Черная тень разведенного моста пахла тиной и солью. Из Летнего сада долетали мажорные такты духового оркестра. Изредка в небе вспыхивали не то какие-то сполохи, не то зарницы. И отсветы их долго дрожали в окнах спящих домов.

В эти часы неизъяснимой и светлой грусти, когда невозможно уснуть и шарканье подошв по асфальту гулко отдается в ушах, Флеров, словно исполняя тяжкий, но непременный долг, отправлялся на Петроградскую сторону побродить. Тянуло пройтись по старым местам, где бывал когда-то, где что-то не сбылось, что-то кончилось и оборвалось. Безотчетно хотелось позвонить по одному из тех телефонов, которые хоть и зачеркнуты в записной книжке, почему-то прочно застряли в памяти.

Сумрачный, злой, растревоженный, Флеров вместо этого взял да и позвонил в лабораторию. Думал, что застанет там кого-нибудь: Русинова или Петржака. Но подошел Курчатов.

— Это вы, Игорь Васильевич? — смутился Флеров. — Что вы там делаете? — меньше всего он ожидал наткнуться на шефа.

После того случая на циклотроне риановцы не позволяли Курчатову оставаться в лаборатории на ночь. Их почин быстро подхватили в физтехе и в пединституте. Первое время, казалось, дела идут хорошо. Хотя и далеко не безропотно, Курчатов все же подчинился и позднее десяти часов в лаборатории не задерживался. И вот теперь, нате вам, пожалуйста!

— А ничего не делаю, Юра! — передразнил его Курчатов. — Сумерничаю. Спать, знаете ли, совершенно не хочется. Что-то такое происходит в атмосфере странное… Вы не чувствуете?

— Н-нет, — неуверенно протянул Флеров. — Вроде ничего такого не чувствую.

— Отчего же тогда не спите?

— Сам не знаю… Не хочется как-то.

— Ну вот видите! — проворчал Курчатов. — А вы говорите «не чувствую». Ясное дело, в атмосфере что-то неладно. Может быть, что-то с космическими лучами стряслось. Надо будет завтра спросить Скобельцына. Это по его части.

Тут только до Флерова дошло, что Курчатов шутит. Бессонница, конечно же, совершенно ни при чем.

— Боюсь, что вы нарушаете конвенцию, Игорь Васильевич, — наваждение белых ночей отлетело, и Флерову нестерпимо захотелось оказаться сейчас у себя в лаборатории рядом с Курчатовым.

Он уже сожалел о своем звонке. Надо было просто взять и прийти. Сейчас это будет не слишком этично. Ведь каждый, в конце концов, имеет право на уединение. А тем более руководитель! Нет, теперь нечего и думать привалиться за здорово живешь. Оставалось либо откровенно напроситься, либо повести разговор так искусно, что шефу просто ничего другого не останется, как самому пригласить его, Флерова, на ночное бдение.

Но Курчатов молчал. Видимо, ждал, что Флеров сам разъяснит свою мысль.

— Да, вы нарушаете конвенцию, — не слишком уверенно, хотя и не без некоторой аффектации повторил Флеров и, выдержав короткую паузу, добавил: — А я — контролер!

— В самом деле? — вяло удивился Курчатов, видимо догадавшись, куда гнет собеседник.

— Да, я полномочный представитель коллектива, который… Одним словом, вы пойманы на месте преступления!

— Не совсем. Вы же не знаете, чем я занимаюсь? Я, может, вовсе и не работаю, а проявляю фотокарточки или стихи пишу… Да мало ли…

— А это мы сейчас увидим! — сказал Флеров. — На месте разберемся. — Он замолк, с волнением ожидая ответа. Если Курчатов примет его шутливый тон, значит, все в порядке, и можно будет приехать, а если нет… Что ж, значит, его вежливо, но достаточно твердо поставят на место. Ничего другого не останется, как попросить извинения и повесить трубку.

— Трамваи уже не ходят? — спросил Курчатов.

— Уже нет.

— Значит, вы доберетесь только к утру.

— Почему же… — начал было обрадованный Флеров, собираясь сказать, что как-нибудь исхитрится, что он мигом, но Курчатов его остановил:

— Вот и приезжайте с утра. Только не очень рано. Часиков в десять. Есть разговор.

— А может…

— Нет, нет, — Курчатов, казалось, видел его насквозь. — Нам обоим не мешает хорошенько выспаться.

КАМЕРА

Петржак распахнул дверь и чуть было не налетел на Иоффе.

— Доброе утро, — пробормотал он и затрусил по коридору к открытому окну. Его слегка пошатывало. В воздухе явственно повеяло этиловым спиртом.