Страница 34 из 35
- Ждем "сапсанов", лейтенант, - хлопнул по плечу подчиненного полковник Семенов, и, дохнув жарким коньячным духом, принужденно рассмеялся: - Теперь мы зададим жару косоглазым!
Сахмад легко представил, как глубоко под водой открываются палубные спецлюки субмарины и через них, окутанные серебристым облаком пузырьков, всплывают на поверхность ныряющие штурмовики "сапсаны". Они разгоняются еще под водой, выскакивают на поверхность, глиссируют, расправляют крылья и, включив форсаж, взлетают. Опережая грохот и вой собственных двигателей, несутся по небу эти грозные посланцы бога войны.
Энтузиазм Черномора быстро выдохся. Он закрыл глаза, отрешенно привалился к замшелому валуну. Возможно, ему стало худо из-за ранения, возможно, не таким уж пустячным оно было.
- Иван Николаевич, может, вызвать "вертушку" или "альбатрос". Отправим вас в тыл?..
- Нет у нас тыла, лейтенант, везде фронт.
- В Китеж...
- Меня, значит, в тыл, а ты при мне провожатым, да?
- Товарищ полковник! Да как вы могли такое подумать!!!
- А как ТЫ мог подумать, что я брошу пацанов?!!
- Я же не в том смысле. Я думал...
- И не думай... Кто полком будет командовать?.. У нас одно задание: взять Сен-Жань или сдохнуть!
- Да нет никакого полка морской пехоты, - зло сказал Сахмад. - Остались от него жалкие крохи...
- Значит, будем воевать крохами, - твердо произнес полковник - Ведь мы же русские люди!
И опять присосался к горлышку. Отшвырнув пустую фляжку, он вытащил из расщелины кем-то брошенный тяжелый "гамаюн", про который морпехи говорят: "Когда поет "гамаюн", враг бежит в гальюн", передернул затвор, поднялся во весь рост и запел-заорал хриплым голосом: "Малая земляяяя! Герррройская земля!!. Смертью презирая смееерть!!!"
Реактивные термитные пули, выпущенные им на волю, понеслись в темноту, туда, где вспыхивали звездочки стреляющего оружия врага. И там разыгрался огненный смерч.
- Так точно! - ответил Сахмад, тоже поднял оружие, направил его в сторону неприятеля. Тонкая рубиновая спица лазерного прицела проткнула султаны дыма. Припав глазом к монокуляру автоматической винтовки, лейтенант Измаилов стал выискивать перекрестием оптики, кого бы вычеркнуть из списка живых, покуда его самого еще не вычеркнули.
И тут прилетели "сапсаны" и стали работать. Земля вздыбилась, и началось светопреставление.
ЭПИЛОГ
Нет, не будет счастливого конца у этой повести, хотя я всей душой тщился подвести её к мажорному финалу. Но у жизни свои законы, свои сценические задумки и свой, разумеется естественный, отбор. Из всего полка морской пехоты уцелел лишь я один. Остальные приняли смерть, как настоящие воины, с оружием в руках, когда защищали крепость Сен-Жань. Мы ее все-таки взяли! И удерживали девять дней от натиска все прибывающих сил противника. Девять проклятых дней - без капли воды и крошки жратвы. Контуженный, я очнулся в плену. Меня не прикончили сразу только потому, что в бреду я говорил на родном наречии, не по-русски. Когда я вылечился, меня отправили на каторжные работы. Через шесть лет меня освободили и отдали на произвол судьбы.
Прошли-пролетели, "сапсанами" просвистели быстрые долгие годы, полвека минуло, и вот уж мне скоро исполнится... Впрочем, это такая малость по сравнению с Вечностью, что об этом не стоит говорить. Я долго прожил в буддийском монастыре "Шанго", что по-китайски означает "хорошо". К старости потянуло на места былых боев. Первые пять лет, после битвы при Сен-Жане, в подремонтированной крепости стоял их гарнизон. Потом военные ушли, крепость над морем окончательно обветшала, заросла мхом и травой забвения. Никому теперь не нужны были эти руины, эти камни, щедро политые кровью с обеих сторон, - никому, кроме как мне, приблудному старику, отягощенному комплексом вины.
Умирая на моих руках, полковник Семенов сказал мне то, что он не сказал в свое время Данилычу, когда тот сокрушался, что русский народ проиграл битву за выживание: "Народная масса, сделав однажды неверный выбор, и в дальнейшем совершает одни только глупости. Их противоестественная приверженность вызывает в них ярость и страх, - это сопротивление их совести, но они этого не понимают".
Я тогда тоже не понимал этого. Теперь понял: они не замечали до последней минуты, что все построения их ума были просто сновидением, а не истиной.
Познакомившись в монастыре с допотопным учением Будды Шакьямуни, я разуверился в Исламе и Христианстве. Ибо обе эти религии отягощены первородным грехом кровопролития. Христианство замешано на крови Исы* <*Иса - так мусульмане называют Христа>, крови жертв инквизиции и крови, пролитой протестантами и католиками, а Ислам отягощен доктриной джихада. То, что начинается кровью, кровью и заканчивается. Буддизм - бескровная религия. Она не требует жертв. Она вообще ничего не требует от своих адептов, даже не интересуется, веришь ты или нет в Будду или придерживаешься атеизма. Эта религия поистине человечна своей толерантностью, мудростью философской и потому за ней будущее. А Христианство и Ислам умрут, уйдут в небытие вслед за языческими религиями, требовавшими жертв, как человеческих, так и животных.
Итак, на этом пустынном берегу я и обрел свой последний приют. После контузии в ушах моих не умолкает шум прибоя. Может быть, его властный зов и привел меня в конце концов сюда, в крепость над морем. С полуразрушенной террасы Дозорной башни открывается захватывающий вид на морской простор. Волны величаво катятся от подернутого дымкой горизонта и разбиваются о скалистые утесы. Я сижу на террасе, прикрыв ноги теплым пледом, гляжу на пылающие краски заката и предаюсь воспоминаниям. Давно уже это единственное занятие, которому я могу предаваться без риска для собственного здоровья.