Феникс

   - Ладно, ладно, не скупердяйничай, - парирует она, нежась в потоках теплого воздуха.

   - Нечего экономить на здоровье трудящихся.

   - Да уж, много на вас заработаешь, особенно когда тебя ужимают со всех сторон...

   - На тебя что, наезжают? - интересуется она, отбрасывая рукой блестящий каскад своих длинных и густых волос с благородным оттенком красного дерева. Такие волосы - признак хорошей породы. Как говорил Лермонтов устами Печорина: порода в женщине, как и у лошади, многое значит.

   Я вкратце обрисовываю ситуацию с выставкой и сообщаю, что портретами мне, очевидно, придется пожертвовать.

   - А телевидение будет на презентации? - деловито интересуется Галина.

   - Я, думаю, что будет, - отвечаю я, как можно более безразличным тоном, смешивая краски на палитре в поисках нужного оттенка.

   - Тогда я этого тебе никогда не прощу! - обижается Галина и надувает губки.

   Я хотел было направить ее праведный гнев на истинного виновника, вернее, виновницу - на нашу Президентшу с ее необоримым либидо, истощившего и подорвавшего силы двух ее мужей и троих любовников, - но благоразумно передумал и принял огонь на себя. Чтобы оправдаться и принизить значение потерь, взываю я к ее гражданским чувствам:

   - Вот уж не думал, что ты так тщеславна... Хорошо-хорошо... - Я поспешно беру свои слова обратно, видя, что она готова взорваться, как граната, у которой выдернули чеку. - Обещаю, что твой портрет я выставлю в любом случае.

   - То-то же, - отвечает она, расплываясь в улыбке и цветя как майская роза. - Пойми, Георг, это вовсе не тщеславие. Это стартовый капитал. Важно, чтоб тебя заметили... а там уж дело техники... - и Галина поводит изящной своей ручкой и точеной ножкой так технично, что у любого менеджера, я думаю, поднялась бы температура.

   - Вот! - вскрикиваю я, - пусть нога лежит в таком положении. Так более выразительно.

   - Но тогда будет видна... - беспокоится моя модель.

   - Ну и что, нам нечего скрывать от народа. Более того, как оказалось, именно этого и желает народ, - успокаиваю я, беру сангину и быстро набрасываю контур нового положения ноги и то, что открылось взору.

   Наши личные отношения с Галиной давно перешли в стадию "холодного ядерного синтеза". Иногда, очень и очень редко, мы позволяем себе вспомнить старое... вернее, она позволяет мне. Но в основном наши отношения ограничиваются чисто деловыми контактами. Она молода. У нее прекрасно сложенное тело, и мне оно время от времени бывает крайне необходимо. Это не цинизм. Потому что она нужна мне совсем для других целей. Тут меня, пожалуй, поймет только художник.

   Целый час мы молча работаем. Она на диване, я за мольбертом. И еще неизвестно, кому из нас тяжелее. Позирование - это вам не хухры-мухры, это - тяжелый труд и очень часто неблагодарный. А порой, понимаемый превратно. Таков взгляд обывателя.

   По ассоциации вспоминаю свои первый опыт работы с живой натурой.

   Это было еще в художественной школе, когда я учился в студии Смолко. Этот Смолко частенько позволял себе приходить на занятия с нами в нетрезвом виде (впрочем, держался пристойно) и мало что давал нам в теоретическом плане. В основном мы учились друг у друга. Это была хорошая школа. Из всех наставлений моего Учителя я помню только одну фразу: "Надо искать... ищите, ищите..." - и неопределенное движение руками. И мы икали. Ведь мы не обладали гением Пикассо, который, по его собственному заявлению, никогда не искал, а только находил.

   Когда перешли к живой натуре, Смолко нам дал еще один дельный совет: "Вы должны почувствовать модель... ее объем... Если надо, можете подойти и потрогать ее руками... Вы должны ощутить скульптуру формы, фактуру материала: кожи, мышц... их мягкость или твердость... степень упругости..."

   Очень многие вставали, подходили к девушке-натурщице и отнюдь не художественно трогали ее за разные места, в основном за грудь, и, кажется, переусердствовали. В конце концов, она не выдержала и заявила: она пришла в художественную студию, а не в бордель, она пришла позировать, а не затем, чтобы ее лапали!

   Студиозы, пристыженные, расползлись по углам и спрятались за свои мольберты. Смолко вытер вспотевшую лысину и принес даме извинения. Несмотря на реверансы Смолко, девица эта, кажется, отмантулила еще один сеанс и больше не пришла. С великим трудом Учитель наш откопал другую девицу. Эта позволяла делать с собой многое. Она с таким жаром отдавалась работе, что вскоре забеременела от одного особо проворного студиоза. Но, даже будучи в "интересном положении", она продолжала позировать. Смолко утверждал: "Натура должна быть разнообразной".

   Среди студийцев мои живописные работа особо не выделялись. Я не бездарь, однако ж, и особым талантом не блистал. А вот в жанре портрете был первым среди учеников студии. Они больше напирали на технику - штриховка и прочая, и, как советовал Смолко, искали пропорции, не стремясь к тому, чтобы была непременная схожесть рисунка с натурой. Они рисовали человека вообще. Я же старался максимально уловить именно индивидуальное сходство, отразить конкретного человека. В результате, именно мои портреты в высокой степени походили на натуру, по признанию самих же натурщиков. Слово их было, хотя и непрофессиональным, но достаточно веским.

   Ровно в один час пополудни мы заканчиваем сеанс. На сегодня достаточно. Поработали хорошо, хотя и мало. Впрочем, как посмотреть... Говорят, Сезанн в день накладывал на холст 5-6 мазков. Байки для идиотов!

   Я завинчиваю тюбики с краской, отмываю кисти, сливаю грязный керосин в грязную баночку и закручиваю пузырек со скипидаром. Запах керосина и смолистый дух "Пинена" давно уже оттеснил Галкины зефиры и распространился по всей мастерской.

   Пока я проделываю все эти привычные и, надо сказать, радостные операции, Галина подходит ко мне уже полностью одетая и даже с накрашенными губами, чего я не позволял ей делать, пока она позировала. Она целует меня в щеку как любимого папочку и упархивает из квартиры до следующего обусловленного договором дня.