Страница 25 из 31
А напротив начальственного кресла к столу был придвинут узенький диванчик на высоких гнутых ножках, и на нем полулежала женщина – это судя по вздымающейся под белой черкеской груди и задравшейся выше колен черной юбке женщина. Но вот жесткое лицо с заостренным носом и втянутыми щеками, да и волосы, стриженные по-крестьянски скобкой, говорили за мужчину. Видно, это и была Маруська. Держа на отлете папиросу и откинув голову на спинку диванчика, она задумчиво смотрела в потолок. Грязные тарелки на столе были полны окурков, у массивной ножки выстроилась батарея пустых бутылок. На вошедшего Чагдара никто внимания не обратил, и он стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь обнаружить свое присутствие.
Матрос резко оборвал частушку и пошатываясь, встал.
– Пройдусь до кухни, еще жратвы принесу.
Кануков поднял на него глаза, погрозил вилкой:
– К кухарке не приставай. Она моя жена!
Матрос ухмыльнулся:
– Вам, товарищ военнач, надо работать над собственническими инстинктами. При коммунизме все жены будут общие, читали? По билетам будут нас обслуживать.
– Нет, не так! – возразил Кануков. – Женщина будет свободно выбирать, с кем ей жить.
– Ну вот, может, кухарка на сегодня выберет меня, а? – захохотал матрос.
Вилка со звоном упала на пол. В руке Канукова появился виляющий рыльцем пистолет.
– Ты не забывайся! – прицеливаясь матросу в пах, процедил Кануков. – Кто ты, и кто я!
– А я анархист! И должностей не признаю! – Матрос потянулся рукой к кобуре.
– Козубенко, кончай в бутылку лезть, – резко сказала женщина и вдавила окурок в середину тарелки. Голос был нервный, летающий: вверх-вниз, вверх-вниз.
Козубенко делано вздохнул и потянулся:
– А жалко. Кухарочка тут аппетитная.
То, что увидел и услышал Чагдар за несколько минут, перечеркивало все его представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, что позволено делать и что не позволено. Он понимал, что матрос унизил Канукова, и ему, Чагдару, не стóит быть тому свидетелем. Он нашарил за спиной дверную ручку и попытался тихо выскользнуть. Дверь предательски заскрипела. Кануков, матросы, женщина – все повернули головы и уставились на него.
– Кто такой? – набычившись, спросил Кануков, опуская пистолет. – Кто пропустил?
– Чагдар я. Сын Баатра Чолункина. Вы к нам на хутор приезжали отца в Совет выбирать…
– А-а-а! А сам он где?
– Тут, на лавке под окном лежит. Избил его сильно бакша. За сожженный хурул…
– Вот! – Кануков снова вскинул пистолет и стал тыкать им в Козубенко. – Вы жжете, а страдают невинные люди!
– Лес рубят, щепки летят, – лениво отозвался Козубенко. – Покладите пистолетик, а то вдруг в кого-нибудь невинного ненароком выстрелит.
– Нам бы доктора, – попросил Чагдар.
– Доктора? – переспросил Кануков и посмотрел на спину уткнувшегося головой в стол штатского. – Он спит. Устал очень.
– Сейчас разбудим! – заверила Маруська.
Она протянула короткопалую, цепкую пятерню, потормошила спящего за плечо:
– Товарищ Лазарь, просыпайтесь, золото партии без вас делят!
Штатский тут же вскинул голову, близоруко щурясь и подтягивая к себе зажатый в руке стакан.
– Что? Где?
Все радостно загоготали. Даже Чагдару стало немного смешно.
– Вот зачем нам нужны жиды, – отметил Козубенко. – Чтобы между собой не перестреляться.
– И чтобы лечить вас, идиотов, после того как перестреляетесь, – снова укладывая голову на стол, пробормотал товарищ Лазарь. – Целиться метко не научились, лапотники.
– А вот это уже хамство! – оценила Маруська. – А ну-ка, хлопцы, возьмите его под локотки и к водокачке. Накажем холодным душем! А потом пусть осмотрит больного.
Матросы откровенно обрадовалась предстоящей экзекуции. Лазарь вскочил, замахал стаканом, отбиваясь, но не удержался на ногах и повис на руках у матросов.
– Мария Григорьевна! У меня слабые легкие! Мне нельзя переохлаждаться! – запричитал он. – Умру – кто вас лечить будет?
– Не умрешь – не зима, – отрезала Маруська. – Ведите! – приказала она матросам.
Упиравшегося Лазаря потащили к выходу. Чагдар отскочил и вжался в стену, чтобы не получить тычка от резко распахнувшейся двери. Маруська закурила новую папиросу, в упор, беззастенчиво разглядывая Чагдара. Ему хотелось сбежать, но не мог он выйти без позволения старшего. А Кануков сосредоточенно засовывал револьвер в кобуру, что давалось ему нелегко.
– Эй, молоденький, ты что там стенку подпираешь? Выпей с нами за революцию!
Чагдар не двинулся с места. Кануков поднял глаза от кобуры.
– Мальчику надо пойти присмотреть за отцом, – попытался вмешаться он.
– За отцом сейчас доктор присмотрит. А мальчик пусть выпьет! – настаивала Маруська.
– У нас таким молодым пить нельзя! – объяснил Кануков.
– За победу революции имеет право выпить каждый, кто может держать в руках оружие! – возразила Маруська. – Ты умеешь стрелять? – обратилась она к Чагдару.
– Как всякий казак, – с гордостью ответил Чагдар. – Мне уже скоро восемнадцать.
Маруська налила в свой стакан из пузатого графина, подошла к Чагдару, протянула пахучее пойло. Чагдар на всякий случай убрал руки за спину.
– Ты что, не уважишь революцию? – наступала Маруська; ее белая черкеска с пустыми газырями была уже не дальше сжатого кулака от груди Чагдара. Казалось, еще немного – и женщина навалится на него и задушит.
– Пей! – выдохнула она в лицо Чагдару.
Чагдар выхватил из Маруськиной руки стакан и, стараясь не стучать зубами о тонкий стеклянный край, выглотал до дна. Пламя пожара полыхнуло внутри, обожгло рот, глотку и рвануло ниже, в желудок. Чагдар закашлялся, хватая ртом остужающий воздух.
– Ну вот и принял боевое крещение! – Маруська постучала ладонью по его груди.
Чагдару было невыносимо стыдно. Женщина, и при том еще посторонняя женщина, трогала его на глазах у старшего мужчины. Чагдар сполз по стенке, спасаясь от этой выпирающей, как горбы верблюда, груди и этих паучьих лап, опустил голову, чтобы не смотреть на Маруськины коленки в шелковых чулках.
– А калмыки все такие застенчивые, товарищ Кануков? – промурлыкала Маруська.
– Маруся, оставь его, у него нет опыта, – попытался выгородить Чагдара Кануков.
– Девственник?!
Открытие взбудоражило Маруську окончательно. Она подняла ногу в лакированном сапожке и поставила на плечо Чагдара. Запах женской плоти и дурманящих цветов шибанул Чагдару прямо в нос. Он резко дернулся и ударился затылком о стену. Голова закружилась, перед глазами поплыли алые круги…
– Девственник? – повторила вопрос Маруська. И, не дождавшись ответа, постановила: – Это хорошо, что девственник. Значит, не сифилитик. Товарищ Кануков, уступи мне на ночь кабинет. У меня в вагоне неудобно: места мало и переборки тонкие. А тут такой стол роскошный…
Глава 9
Март 1920 года
Чвак-чвак, чвак-чвак – гнедой под Чагдаром с трудом продвигался по жирной пашне, с чмоканьем вытягивая из раскисшей земли жилистые ноги. Рядом по дороге, такой же вязкой и угрюмо-черной, тянулась бесконечная вереница вконец измученных, истрепанных, оголодавших беженцев-калмыков: верхом на истощенных лошадях, на телегах, на волах, на верблюдах. Были и пешие, совсем доходяги. Колыхались по мартовской хляби, скрипели-стонали подводы, полные стылых мертвецов, – невозможно остановиться похоронить, – живые, нет, полуживые, брели на своих двоих. Иные отходили к обочине, падали и замирали, а толпа тянулась дальше, не поднимая глаз, не протягивая рук, двигалась обреченно к непонятному морю, куда под страхом смерти велели им идти атаманы…