Улан Далай

– Священная война горцев.

– Русская женщина написала про горцев? Ну-ка, дай-ка! – заинтересовался Баатр.

Чагдар передал раскрытую книгу. Баатр принялся читать: «Нет! Нет! Я не изменник, отец! – вскричал он тогда. – Я люблю и тебя, и мой жалкий, дикий народ… Но я не могу, отец, оставаться слепым, как все вы, чтобы не понять, как необходимо нам пустить в наши горы русских… Они откроют нам путь к просвещению, научат нас цивилизации, сделают из нас культурный народ… Помирись с белым падишахом, отец, пока есть время и не вся еще Чечня отложилась от тебя.

Молча выслушал Шамиль эту пылкую речь Джемалэддина».

– Неправильно написано, – сказал Баатр, захлопывая книгу. – Разве может сын имама назвать так свой народ? Отец его тут же зарежет за такие слова. Где ты это взял?

– Учительница дала.

– Не читай эти глупости! – Баатр приткнул книгу на полку рядом с плошками. – Если хочешь знать правду про Шамилку – спроси меня. Человек он был стоящий. Знаешь, сколько горцы Шамиля наших казаков положили? Тысячи! Тридцать лет сражались!

– Отец, позвольте мне дочитать!

Баатр скривился.

– Перечитай лучше письма старшего брата! В них все про настоящую войну, – и достал из сундучка пачку потрепанных, перевязанных толстой красной ниткой писем.

– С какого начать? – покорно спросил Чагдар.

– Да с самого начала и начни.

Чагдар размотал нитку, взял первый лист и начал как бы читать. Он помнил каждое письмо наизусть. И Баатр знал письма наизусть. Но тут важен был воспитательный момент. Да и неграмотная Альма с удовольствием послушает.

– «Здравствуйте, дорогие дядя, тетя, братья и все родственники! Пишу вам уже с позиции. Днем спим, а ночью ходим в разведку. Спим, однако, вприглядку, не раздеваясь, и лошадей не расседлываем, потому как немчура напирает и приходится ободрять пехоту, поддерживать ее лавой. Мерин мой оказался покладистый и башковитый. Вчера нас десять человек послали в разъезд. Наткнулись на немецкий эскадрон. Немцы спешились и издаля давай пулять. А мы на скаку сползли лошадям под брюхо. Германчуки решили, что всех нас перебили и кинулись пешими ловить коней. А мы – оп! И снова в седлах. Порубили мы их изрядно. Слух прошел, что наградят нас теперь за это».

– Жалко, что не наградили, – посетовала Альма.

– Но потом все-таки дали Георгия, – возразил Чагдар. – За то, что броневик подбили!

– Испортили всю войну этими машинами, – угрюмо сказал Баатр. – Раньше человек на человека шел, силой мерился и удалью. А с машиной разве удалью померишься?

– Смогли же казаки броневик задержать и бронепоезд с рельсов пустить, – напомнил Чагдар.

– Да, против казачьей смекалки железяка бессильна, – согласился Баатр. – Кроме ероплана. Что там Очир про ероплан пишет?

Чагдар кивнул и, даже не пытаясь делать вид, что читает, пересказал по памяти:

– «Налетит со светом, кружит и бонбами шандарахает. Моему коню смерть от ероплана пришла. Жалко мне его, добрый был конь, да и столько денег за него заплачено. Езжу теперь на трофейном. Но туп оказался Немчик, без хлыста да шпор ничего не соображает».

– Да, немцы – что кони, что люди – соображают туго, – согласился Баатр. – Вот Курт, арендатор наш. Говорю ему: продавайте все скорее, да и бегите отсюда, потому что указ вышел, что выселять вас в Сибирь будут, в газете про то пропечатано. А он надулся, как жаба по весне, и отвечает: «Меня это не касается. Моя семья сто лет в русском подданстве. Я деньги на войну жертвовал. Мой сын на фронте сражается!» Он думает, я хочу обманом землю обратно получить. Он-то газет русских не признает и грамоту знает только немецкую. Хлыста дожидается!

– Еще читать? – спросил Чагдар, когда Баатр закончил рассказывать про глупого Курта.

– Прочитай, сынок, последнее письмо, – тихо попросила Альма.

Баатр недовольно крякнул, но возражать не стал.

Здравствуйте, уважаемые дядя, тетя, братья и родственники. Пишу вам из госпиталя. Все-таки достала меня германская пуля. Прикрывали мы отход обоза. Германчуки нас увидали, закричали: «Косаки!» и врассыпную. Один только офицер на сером мерине среди поля остался. Я наметом к нему, кулаком сунул ему в нос, он падать стал. Я его за шею, на свою лошадь перетащил и ходу. Но тут стрелять в меня стали со всех сторон. Попали мне в ногу, кость раздробили. Я от боли пруссака только сильнее сжал. До наших добрался в беспамятстве, но немца не отпустил, насилу его от меня оторвали. Доктора мне кость собрали, но сказали, что буду теперь хромать. А немец важной шишкой оказался, и в кармане у него бумагу нашли секретную. Так что представили меня ко второму Георгию, шашку пожаловали именную и чин старшего урядника.

– Его теперь домой отправят или назад на войну пошлют? – отважилась спросить Альма.

– Хромота казаку не помеха! – воскликнул Баатр.

– А вот и помеха! – тихо засмеялась Альма, глядя в кухонное окно. – Помеха! – уже громче воскликнула она.

Баатр опешил: уж не тронулась ли жена головой от переживаний за первенца? Чагдар прилип к окошку.

– Отец! – закричал он вдруг. – Отец! Там Очир! На чужом коне!

Убрав предательски запрыгавшие руки за спину, Баатр крикнул в ответ:

– Это вас шулмусы морочат! – и забормотал молитву.

И тут входная дверь распахнулась, и на пороге показался Очир в залепленной снегом лохматой папахе, потертой шинели, перевязанной башлыком, и несуразно больших сапогах. И пахло от него незнакомо, кислым пороховым дымом и лекарствами. Это был совсем не тот юнец, какого они провожали полтора года назад. Лицо обострилось, щеки втянулись, скулы выступили, в углах рта – жесткие складки. Но как только он увидел родных, губы рыскрылись в улыбке, обнажая ровные белые зубы, он вытянулся, прищелкнул каблуками, взял под козырек и отрапортовал по-русски:

– Старший урядник Чолункин Очир для прохождения отпуска прибыл!

– Отпуска? – переспросила ошеломленная Альма, бросила на стол скалку и поспешила к порогу принять у сына папаху и шашку. – Разве ты не насовсем вернулся?

– Твоя тетя от радости голову потеряла! – воскликнул Баатр.

Он подошел к Очиру, похлопал его по плечу.

– Добро пожаловать домой! Чагдар, прими шинель! – распорядился, а сам взял из рук Альмы шашку, вынул из ножен, попробовал лезвие. Одобрительно хмыкнул и понес шашку к полке, где стояли бурханы.

Чагдар помог брату снять башлык и шинель, Очир одернул китель – на груди его красовались два Георгия. Чагдар так и замер с шинелью в руке, не в силах оторвать глаз от наград. Альма положила папаху на сундук под алтарем и поспешно убрала со стола недоделанный шырдык.

– Что же ты стоишь у порога, словно гость? Проходи, садись!

Очир медленно, стараясь не хромать, сделал несколько шажков и присел на лавку. Альма заметалась у печки.

– Вот незадача – корова стельная, доиться перестала. Даже джомбой напоить нашего героя не можем! – сокрушалась она. – И арьки не сварить!

– Не переживайте, тетя! – утешил ее Очир. – Я русского чая привез! И головку сахара. А водки в лавке купим, – он расстегнул нагрудный карман, достал сложенную пополам радужную трехрублевку и протянул Баатру: – Вот, на пять бутылок белоголовки!

Баатр невесело засмеялся и помотал головой:

– Да в лавке водки с осени никакой нет. Даже мерзавчиков. Немцы последнее тогда скупили, а больше не завезли.

– Ну, германы, со всех сторон нас жмут! – зло процедил Очир. – Хоть бери шашку и иди водку изымать!

– Я думаю, Курт продаст мне из своего запаса, – рассудил Баатр, – у него самого сын на фронте. Вот судьба: немец против немца воюет, а?

– Беда, – вздохнула Альма. – Это как брат на брата…

– А может, притворяется Куртов сын, что воюет за Россию? Может, он там на фронте шпионит за нашими! – ноздри у Очира раздулись, как у лошади во время скачек.

Баатр опешил.

– Да они уже сто лет в русском подданстве…

– Сто лет – а все равно живут особняком! Русский не учат! А почему? Хотят всю Россию Германией сделать? Мы, донские калмыки, русский знаем лучше, чем они!