Безмолвная ярость

– Конечно. Именно поэтому мы хотим точно восстановить ход событий, и нам нужна ваша помощь.

Я обхватываю голову руками.

– Мама никогда не имела дел с полицией – даже правил дорожного движения не… Она не преступница.

– Очень трудно допустить, что близкий человек мог совершить такой немыслимый поступок. – Капитан умолкает, откладывает ручку и начинает терзать скрепку. – Ваша мать живет одна?

– Да.

– У нее нет друга?

Я качаю головой. Мне следовало догадаться, что он в конце концов коснется ее личной жизни.

– Вы рано потеряли отца: вам, должно быть, пришлось так же тяжело, как и мадам Кирхер…

– Как и всякому, кто теряет отца или мужа. Ни больше ни меньше.

Мой ответ его не интересует. Он чувствует, что я ушел в глухую оборону.

– Какие отношения у вас сложились с матерью?

– О чем вы?

– Вы с ней близки?

– Характер у нее скорее… независимый. Мы видимся не так часто, как хотелось бы, но отношения у нас хорошие.

Кажется, это прозвучало фальшиво – не то я хотел сказать.

– Значит, вы можете не все знать о ее жизни? Об отношениях с людьми без вашего ведома?

– К чему вы клоните? Вы считаете, что моя мать была любовницей того человека, господина…

– Далленбаха. Его фамилия Далленбах.

– Вы верите, что у нее был роман с женатым мужчиной и это преступление на почве страсти?

– Такую возможность нельзя исключать. Это многое объяснило бы. И да, я не думаю, что ваша мать оказалась в том отеле случайно.

– Вы сказали, что он был не один. Скажите, вы стали бы назначать встречу любовнице, отправляясь в отпуск с женой?

– Я не женат.

– Извините, это фигура речи.

– Я не говорил, что он назначил ей свидание. Мадам Кирхер могла последовать за ним без его ведома…

Я откидываюсь на спинку стула.

– Что теперь будет?

– Мы проанализируем все образцы с места происшествия: кровь, ДНК, отпечатки пальцев… Нам предстоит перепроверить множество показаний. Что касается вашей матери, вполне вероятно, что она скоро предстанет перед судьей, если ее состояние позволит… Я вам не враг, господин Кирхер. Я просто делаю свою работу. Нужно попытаться понять, что могло произойти, и сделать это в интересах вашей матери.

Я не отвечаю. Мне трудно в это поверить, даже если я очень постараюсь.

6

Я снимаю номер на одну ночь в отеле в центре Авиньона, на площади Амиранд, в двух шагах от Папского дворца. Убранство жутко перегружено: панели, дверные косяки, все обшито тканями… Я падаю на кровать и чувствую, что мозг вот-вот взорвется. Мне нужно немного отдохнуть, всего несколько минут, чтобы попытаться понять все яснее.

…Я открываю глаза. У меня до сих пор дико болит голова. Делаю усилие, чтобы встать. В комнате сумерки. Мне кажется, что прошло не больше четверти часа, но телефон показывает мне, что я проспал почти два часа. Я умираю от жажды. Выхватываю из мини-бара банку «Кока-колы» и пью большими глотками, глядя на башни дворца на другой стороне улицы. Прошло двадцать пять лет с моего первого приезда в Авиньон: подростком я иногда останавливался там, когда проводил лето у своей тети Мод.

В комнате слишком холодно. Несколько минут я борюсь с кондиционером. Очень хочется курить, но у меня есть более срочные дела. Пока я спал, звонил Эрик Гез и оставил сообщение. Он написал, что садится в поезд на Авиньон.

Я немедленно перезваниваю, узнаю его хриплый, гнусавый и слегка сварливый голос. Начинаю с сути дела. Я предпочитаю играть в открытую: рассказываю о посещении больницы и визите в полицейский участок.

– Вы не должны были являться в комиссариат по вызову, не предупредив меня, – говорит он укоризненно.

– Это был не допрос – скорее неформальный диалог.

– Неформальных диалогов с полицией не бывает, имейте это в виду на будущее.

Я излагаю содержание разговора под шум поезда на заднем плане.

– Значит, полиция не установила никакой связи между вашей матерью и жертвой?

– Нет, но они полагают, что у них могли быть отношения.

– Понятно.

Гез подробно объясняет мне процедуру рассмотрения подобных дел: передача дела прокурору или следственному судье, вероятное предъявление обвинения, заключение под стражу. Я ни на минуту не могу представить, что мою мать посадят в тюрьму, особенно в нынешнем ее состоянии. Я все еще надеюсь, что какое-то неожиданное событие положит конец всей этой истории.

– Не пытайтесь снова контактировать с матерью: это может навредить ей. И я прошу вас больше не обращаться в полицию. Отныне всё только через меня. Всё поняли?

– Да.

– Дело очень быстро станет достоянием общественности. Известность вашего отца… сами понимаете. Журналисты захотят взять у вас интервью. Главное, ничего им не говорите. Ни слова! И не ходите на телевидение и радио, об остальном позабочусь я.

Несмотря на последний совет, я отказываюсь вести себя как сторонний наблюдатель. Кладу трубку и сразу подключаюсь к гостиничному вай-фаю. Не знаю, с чего начать, просто набираю в поисковике имя матери. Она, конечно же, присутствует на многих страницах, посвященных Йозефу Кирхеру, но в новостях ничем не выделяется. Следом ввожу название отеля «Амбассадор», где останавливалась мама. На экране появляются две последние статьи, которым всего несколько часов. Одна из «Ля Прованс», другая из «Лё дофин». Открываю первую.

Трагедия произошла вчера, в пятницу, 9 июня, в отеле «Амбассадор», роскошном гостиничном комплексе, расположенном на берегу Роны. Женщина шестидесяти лет, личность которой до сих пор неизвестна, была взята под стражу за жестокое нападение на мужчину, которому она нанесла несколько ударов ножом в горло и грудь. Пострадавший в критическом состоянии был немедленно доставлен в больницу. Диагноз и прогноз не разглашаются. По первым показаниям свидетелей, непосредственно перед нападением в номере отеля вспыхнула ожесточенная перепалка, короткая и жестокая. На данный момент полиция не уточнила, была ли это семейная драма и знали ли друг друга нападавшая и жертва.

Вторая статья столь же уклончива, хотя и представляет версию о семейной драме как «вероятную». Я набираю имя Грегори Далленбаха, но об этом человеке нет никакой информации. Я надеялся обнаружить связь, пусть даже крошечную, между ним и моей семьей, поэтому ужасно разочарован.

Нужно систематизировать то немногое, что я уже знаю, и раздобыть новую информацию. Вспоминаю слова врача и скопом ввожу в поисковик: травма, когнитивное оцепенение, потеря двигательной инициативы…

Провожу около часа, просматривая медицинские сайты с научными статьями о психотравмирующих синдромах. Как сказал врач, то, через что проходит моя мать, не является чем-то исключительным. После трагедии многие жертвы – годится ли это слово для Нины в данных обстоятельствах? – могут просто «утонуть в ужасе». Я узнаю́, что этот тип реакции, как правило, имеет благодатную почву – ему способствует наличие в анамнезе депрессии, тревожных или навязчивых расстройств.

Застыв перед экраном, перебираю мысли, которые посещали меня в последние часы: моя мать так и не вышла снова замуж, она отстраненна, холодна и всегда болезненно желала одиночества. Как я мог быть так слеп все эти годы, принимая хроническое депрессивное состояние за простые проявления дикого и нелюдимого темперамента? Вспоминаю подробности: ее аномально частые визиты к врачам, ежедневный прием таблеток – по ее словам, от гипертонии, – внезапный уход в себя во время наших разговоров, который я приписывал рассеянности, отстраненный взгляд, только скользивший по вещам, никогда ни на чем не задерживаясь… Сумела ли мама пережить смерть мужа? Думая о родителях, я воспринимаю их как единое целое, синкретичную пару. Возможно, из-за разницы в возрасте моя мать всегда казалась мне скорее сиротой, чем вдовой.