Страница 7 из 10
Я мрачно помотал головой, и фелина всхлипнула.
— Я видела, как его уводили, избитого, не способного переставлять ноги… Выводили на улицу, и стража барона говорила про состязание… Но я не верила, не хотела верить…
— Хоши спаслась.
— Это хорошо…
Айштера замолчала, борясь со слезами, однако они прорвали ненадёжную плотину и хлынули наружу. Я поднялся, пошатываясь от вина и потери крови, сел рядом с ней и обнял. Слова утешения не шли, и я безмолвствовал.
Когда Айштера притихла, я осторожно погладил её по волосам, коснулся прижатых ушей, и фелина, вскочив с постели, с неожиданной злостью сказала:
— В историях, в сказаниях праведная месть справедлива, желанна и прекрасна. Так отчего мне так плохо и больно? Оттого, как именно месть свершится, через проклятие, сотканное созданием ночи? Или потому, что невозможно отомстить, не ранив себя?
Не так-то просто сходу найти ответы на такие вопросы. Пока я размышлял, как бы убедить её — и себя, — что иного выхода не было, к Айштере подошла Энель. Взяла её лицо в ладони и сказала — почти ласково, почти искренне:
— Твоя боль — это боль погибающего детства. Оно умирает тяжело и мучительно, как всякая фантазия, что сталкивается с реальностью. Но я могу помочь тебе. Я выпью твои воспоминания, и ты забудешь о травнике. Забудешь о том, что видела здесь. Забудешь о горечи утраты.
Янтарные глаза ашуры засветились в полумраке. Вне всякого сомнения, она жаждала восстановиться после изнурительного ритуала — за счёт уязвимости Айштеры.
Я потянулся к Энель, чтобы отцепить её от знахарки, но та опередила меня; отстранилась от ашуры и твёрдо сказала:
— Какой бы ни была эта боль, она моя. Она — то, что делает меня мною. Я мечтаю забыть — и надеюсь, что никогда не забуду. Ведь Тецуо будет жить в моём сердце, если я не забуду. Наша дружба останется со мной до самого конца. Спасибо, что предложила избавление. Но… я бы хотела побыть одна.
Уже на пороге Энель догнал последний вопрос Айштеры:
— Жалеешь ли ты прорицательницу? Ведь в том, что случилось, не было её вины.
Ашура оглянулась и, подумав, сказала:
— Виновна только она. Ты можешь считать иначе, но покушение на судьбу — худшее преступление, на которое способны смертные и бессмертные. Она искупила вину своей жизнью.
— Должен был найтись и другой путь, — упрямо возразила Айштера. — Барон и его семья служат Злу, но остальные…
Не удостоив её ответом, Энель ступила в коридор.
Остаток ночи мы провели в разных комнатах.
Я полагал, что не засну, взбудораженный событиями этой ночи, но почти сразу провалился в тягучий, цепкий сон, обернувшийся чередой лихорадочных кошмаров. Запомнился лишь легкомысленный голос, который звал меня по имени, но от него веяло ложью, и я не откликнулся.
Глава 4
По плану мы должны были отбыть сразу же после вызволения Айштеры, однако непредвиденные обстоятельства спутали все карты. Барон, оказавшийся культистом, Энель, вычерпанная ритуалом до дна, Айштера, едва державшаяся на ногах… Да и я сам чувствовал себя разбитым; слишком уж изнурительными оказались события ночи.
Тем не менее задерживаться надолго мы не стали. После краткого отдыха, от которого сил почти не прибавилось, я отыскал барона в одном из занятых его дружиной домов, чтобы повторить распоряжения Энель — на тот случай, если он вдруг счёл её визит ярким ночным кошмаром, усугубленным неумеренной выпивкой. Однако опасения мои были напрасны: Такеши ван Хиги, способный за единственный проступок приговорить к смерти, боялся взглянуть мне в лицо и мялся, словно провинившийся мальчишка перед строгим учителем.
К приказам ашуры я добавил свои. Во-первых, барон должен был подыскать для Хоши хороших опекунов в деревне и предупредить местных, чтобы и пальцем её не трогали. Во-вторых, ему следовало обеспечить погибшему старосте достойное погребение. В-третьих, я потребовал отдать мне все деньги, что Такеши взял с собой в путешествие. Их оказалось немного — толстяк не планировал трат, — однако выбирать не приходилось.
По крайней мере, теперь я мог расплачиваться, не привлекая к себе лишнего внимания — грубые золотые слитки были слишком приметными и разжигали еще больше подозрений у фелинов, и без того нелюдимых с чужаками.
Приказы вызвали у барона недоумение.
Зачем слуге всемогущей госпожи обустраивать жизнь никчёмной простолюдинки и посмертие — какой-то дряхлой развалине, которая со дня на день и без порки испустила бы дух? И для чего ему понадобились деньги? Разве может один из правителей Культа Ночи в чём-то нуждаться?
Такие мысли без труда читались на его обрюзгшей роже. Лгать будущему мертвецу я не хотел, равно как и объяснять свои действия. Зачем, для чего? Пусть сам озаботится толкованием, которое его устроит.
Мимолётное замешательство барона сменилось липкой улыбочкой. Что-то он да придумал, как-то обосновал происходящее — и подчинился, протянув кошель, который я тотчас сунул в карман. Высокомерно кивнув ему на прощание, я оставил его с дружинниками, которые беспробудно дрыхли.
В прошлой жизни мне встречались сволочи наподобие Такеши — не столь развращённые всевластием, но тоже гнусные типы, судившие о любых поступках в меру собственной испорченности.
Наверное, толстяк решил, будто я просто прикарманил кошель, воспользовавшись его уязвимостью. В этом, впрочем, он не был далёк от истины. А вот мысли насчёт того, как ещё могла пригодиться Хоши зловещему культу, были поистине отвратительными. Я встряхнулся, торопливо прогоняя тошнотворные картины, заполонившие разум, и переключился на другое.
Интересно, как этот изворотливый выродок подаст своим подданным смерть трёх стражников и прорицательницы. А хотя — плевать. Лишь бы его нерасторопность не вышла нам боком.
Собственное равнодушие покоробило меня, но я списал его на недосып и недавние потрясения. Как ни крути, а первое убийство оставляет отпечаток на каждом, — а ведь речь ещё не заходила о той жути, которую нагнала Энель сперва своевольными выходками, а затем — следуя моему плану.
На улице моросил мелкий дождь, дул резкий, совсем не летний ветер. Первые рассветные лучи окрасили кромку небосвода в нежно-малиновые полутона, но тепла они не давали. Поёжившись, я с трудом подавил желание закутаться в плащ — жест, совсем не подходивший слуге могущественного Апостола. Роль следовало исполнять до конца.
Так мы и покинули Трёхколесье, не посетив могилу Тецуо и не попрощавшись с его внучкой. Оставили позади уже пролитую кровь и чародейскую погибель, которой ещё предстояло собрать жатву. Осознание этого висело на сердце тяжким грузом.
Похожими думами терзалась и Айштера, если судить по сосредоточенному, хмурому виду, с которым она шагала, глядя под ноги; казалось, огненная рыжина её шевелюры слегка потускнела.
Единственной, кто не выказывал никакого беспокойства, была Энель. Вне всяких сомнений, ашура уже выкинула из головы произошедшее в Трёхколесье. Я подозревал, что она так и не запомнила, как зовут старосту. Куда больше её волновала необходимость вновь окрасить волосы в каштановый.
Она поглаживала золотистые кудри с поистине вселенской тоской. Я сделал мысленную заметку — на привале попросить Айштеру изготовить новую порцию состава, которым сводили краску. Содержимое склянки, хранимой Энель в Пространственном Кармане, было использовано целиком.
Затем я подумал ещё немного и на время отказался от этой затеи. Мало ли какой намёк усмотрит в просьбе фелина… Вдруг решит, что я собираюсь опять выдать Энель за Апостола, чтобы снова поразить большее зло меньшим… Если можно обозвать магию проклятий меньшим злом.
Невольно припомнилось зловещее мерцание изумрудных рун. На краткий миг капли дождя стали обжигающе ледяными, а в пробирающих порывах ветра почудился вой, полный неизбывного голода… и чего-то ещё. Почти завлекающего, почти манящего. По спине пробежал мороз, и я зябко двинул плечами, стряхивая его.