Дьявол ночи

Но больше всего магистр ненавидел и боялся Гаспара де Напье, проклятого менталиста.

Чародеи арта и академики Ложи ненавидят друг друга, что правда, то правда, но когда речь заходит о менталистах, непримиримые враги готовы проглотить взаимные обиды и признать, что «мозготрахи» гораздо хуже пережитков прошлого или балаганных фокусников, способных лишь вытаскивать кроликов из шляпы. Менталисты занимали должности следователей и дознавателей в Комитете Следствия Ложи, и если бы только расследовали преступления, никому бы до них и не было дела. Но ведь каждый менталист изо всех сил рвется в Комитет Равновесия, сформированный при прошлом риторе Собрания, и рано или поздно станет ревизором, выискивающим нарушения и должностные преступления внутри самой Ложи, поглядывая на каждого ее члена голодным волком. Как будто неправильно заполненный документ — величайшее преступление против Равновесия, а за каждого такого уличенного преступника ждет баснословная премия и орден. Поэтому в Ложе давно сложился не подлежащий сомнению постулат: каждый менталист суть доносчик и шпион. В принципе, на том стоит и держится вся Ложа — все шпионят за всеми и доносят на всех, но менталисты — самые гнусные. И хорошо, если они на службе любовника, любовницы, родственника на высоком посту или сами рвутся к вершинам карьерной лестницы. Есть ведь идейные, а те — просто бешеные фанатики, им лишь бы Кодекс чтить. Менталисты шпионят даже тогда, когда об этом не догадываешься. И стоит только мельком подумать плохо о риторе или консилиаторе, стоит лишь задуматься над тем, что в Ложе пора бы уже что-то поменять, — все, неблагонадежный и потенциальный преступник против Равновесия.

Томаццо Элуканте откровенно бесила напускная вежливость тьердемондца, его лживое дружелюбие, фальшивое желание казаться самым располагающим к себе из всей троицы. Магистр знал: гнусный менталист улыбается, сочувствует и извиняется, а сам потихоньку ковыряется в чужой голове и наверняка незаметно подбрасывает угодные ему мысли. И ведь ничего не докажешь, даже если уличишь.

Поэтому Элуканте и бродил по коридорам опустевшего особняка, как неприкаянный дух, в томительном ожидании неизвестности. Замечание сделать некому. Сетовать на беспорядок бессмысленно — если только самому уборкой заниматься. Даже любимая канцелярская работа не приносила обычной радости. Да и не шла, если честно, из-за этих троих, а бумаги копятся. Из-за троицы пришлось отменить все встречи с «ненадежными источниками», временно отойти от должности советника Ложи при Имперском дипломатическом посольстве, что несказанно расстраивало декануса. Конечно, дипломаты злорадствуют. Они ведь свято убеждены, что единственная задача официально уполномоченного представителя — шпионить за послами кайзера и вредительствовать в пользу чародеев. Подобные возмутительные и оскорбительные инсинуации… в общем-то, не лишены оснований. В конце концов, Ложе лучше знать, что хорошо для Империи, а что — нет. Но ведь любой деканус приносит и пользу. Он умен и разносторонне образован, готов дать совет практически по всем вопросам. А главное, никто кроме декануса не умеет составлять и заполнять всевозможные документы, петиции и прошения максимально быстро, в лучшем виде и в любых количествах. И самое удивительное, никто не смеет отказать в рассмотрении составленных деканусами прошений и петиций. Что иногда ставит под сомнение убежденность чародеев арта в отсутствии у академиков врожденных магических способностей.

Проходя мимо спальни «супругов де Напье», магистр невольно остановился. Дверь была приоткрыта. Элуканте пристроился возле нее, прислушался и зажал себе рот, чтобы не хрюкнуть от возмущения.

Из спальни доносились протяжные стоны и сладострастные вздохи. Женские.

У декануса вспыхнули щеки от стыда. В коридоре стало жарко, а в голубой мантии Ложи — тесно и неуютно. Воображение тотчас нарисовало Жозефину де Напье, голую, стоящую на четвереньках, бесстыже выпятив зад. И Гаспара де Напье, бесстыже пристроившегося к этому заду и совершающего бесстыжие возвратно-поступательные движения.

Элуканте тяжело сглотнул, вообразив возмутительные подробности непотребного действа, разворачивающегося на его простынях. Догадку подтвердил очередной женский стон. Очень долгий. Очень сладострастный.

— Ты можешь потише? — вполголоса сказал Гаспар.

— Нет, — довольно причмокивая, возразила Жозефина.

— Тебя услышат.

— Пусть.

— Деканус невесть что подумает.

— Почему это невесть? Очень даже весть! — захихикала бесстыдница. — Я получаю удовольствие. А когда я получаю удовольствие, я не сдерживаюсь, кричу и пищу. Тем более ты меня так редко балуешь. Как я могу не пищать от счастья и радости?

И она действительно запищала. Да так, что деканус не сразу и представил, как ее можно побаловать.

— Хочешь? — игриво мурлыкнула Жозефина.

— Нет.

— Не капризничай, тебе понравится.

— Да не хочу я!

— А я хочу! Ты же все равно не отвертишься.

В спальне подозрительно затихло. Элуканте прислушался, улавливая смутные шорохи, сопровождаемые сопением и осторожными поскрипываниями кровати.

Спустя пару секунд блаженно застонал Гаспар.

— Ну, что я говорила? Еще хочешь?

— Давай.

— Открой рот… Эй, не наглей! Мне оставь!

Наверно, деканус слишком сильно приложился к двери в порыве оскорбленных пуританских чувств. Та вдруг тихо скрипнула петлями, открылась внутрь, и Томаццо Элуканте, потеряв опору, ввалился в спальню.

— А, магистр! Добрый вечер, — непринужденно поздоровался де Напье.

Воображение рисовало деканус пару влажных от пота, разгоряченных безумными плотскими утехами голых тел в непристойной, разнузданной позе на широкой постели, выставляя напоказ самый срам. Он на миг поднял голову, чтобы убедиться в этом, и трусливо втянул ее в плечи, опуская глаза в пол. Запоздало сообразил, что реальность была совершенно иной.

Гаспар де Напье лежал на мягкой кровати на боку, подпирая голову рукой. Полностью одетый. Колдунья сидела рядом, подобрав босые ноги. Тоже одетая. В короткий пеньюар, но в ее случае это означало, что она одета более чем полностью и даже прилично. Чародейка обсасывала десертную ложку, в левой руке держала блюдце с пахлавой.

Деканусу захотелось провалиться сквозь землю со стыда и обиды на себя, этих бесстыдников и весь белый свет.

— Проходите, проходите, не стесняйтесь, — пригласил де Напье. — Вы что-то хотели?

Жозефина вынула ложку изо рта, облизнулась, озорно блестя глазами.

— Я-а… — тупо протянул деканус.

— Да проходите же, не стойте в дверях.

Элуканте смущенно кашлянул и шагнул вглубь спальни, ступив на мягкий ковер. Огляделся.

На трюмо с овальным зеркалом среди многочисленных банок и флаконов строго непонятного женского назначения горела единственная свеча, слабо освещая высокий шкаф и ширму, за которой стояла ванна. Магистр предусмотрительно распорядился оставить ее, не зная, когда бесстыжей ведьме опять взбредет в дурную голову устроить себе банный час. С ширмы небрежно свисал кружевной чулок. На полу все еще валялось грязное синее платье с оторванным рукавом. Ветер лениво колыхал тюль раскрытого окна, за которым давно умолк погрузившийся в темноту, остывающий после жаркого дня Шамсит. Элуканте невольно перевел взгляд на прикроватную тумбу и увидел на ней закупоренный крышкой флакон из мутного стекла и стопку на тонкой ножке. Губы декануса тактично удержались от презрительной усмешки.

— Вы подготовили комнату для приема? — спросил менталист.

— Да… магистр, — отозвался Элуканте. — Еще утром. Как только вы приказали.

— Хорошо, — кивнул де Напье и вдруг нахмурился: — А я уже спрашивал об этом? — он повернул голову к колдунье. — Я уже спрашивал?

Та беззаботно пожала плечиками, мило улыбаясь.

— Да, магистр, — холодно ответил Элуканте, взяв себя в руки.

— Ага, — де Напье озадаченно потер лоб. — Прошу прощения. Иногда со мной такое случается.

Элуканте еще раз украдкой глянул на флакон на тумбе. И вдруг решился.