Дьявол ночи

Глаза поднявшей на него личико Жозефины алчно блеснули на слове «ванна», стыдливо прикушенные губки растянулись в многозначительной улыбке.

— Ну смотри, — хмыкнул полиморф. — Только хер я ваше барахло еще раз потащу!

Глава 3

Белый город. Город тысячи дворцов. Город тысячи тайн. Город тысячи сказок и легенд. Город, видевший гибель и возрождение целого света. Город, видевший рассветы и закаты цивилизаций, империй и народов. В незапамятные времена ныне мертвые древние боги возвели Белый город на берегу Ам-Альбаар в заливе Балур-калидж и привели сюда древних яльмаллей. Из Белого города яльмалли отправляли свои торговые и военные корабли, покоряли дикие народы и основывали колонии на дальних берегах, объявляя себя владыками Ам-Альбаар. Но яльмалли исчезли, не сумев одолеть илоев в затянувшейся на века борьбе за господство над морем, исчезли их боги, а Белый город остался. Богатейший город Первой империи, протянувшейся от сурового снежного севера Ла-Арди до жарких пустынь Гу-Туни. Любимый город императора Гая Мартелла Агрии. Город, воспетый илойскими поэтами. Город мира и процветания в разрываемой на части, умирающей под ударами безжалостных орд свирепого Менниша империи. Столица илоидской Этелы, не прекращающей войны за илойское наследство с варварской Ландрией. Столица молодого халифата Альмукадов, под темно-синими саабиннскими знаменами отбивших святые земли Рахарарум и Араму у несущих язычникам каритатис ваарианнства пламенных рыцарей. Осуществленная мечта всей жизни Ландрийского Льва Сигизмунда Шестого. Долгожданный приз Мекметдинов, заливающих Этелу пурпуром из сердца Сель-Джаар. Город-ключ. Город-замо́к. Город, в котором можно купить товары со всего мира. Город, что дороже Садимовой казны.

Шамсит, на шпилях дворцов которого величественно реют пурпурные знамена золотого солнца Альджара, победившего триязыкое пламя Единого.

Тарак-Мутаби, некогда символ мощи Альмукадов, древняя неприступная белая крепость надежно хранила Шамсит от посягательств с моря не одно столетие ровно до тех пор, пока в Балур-калидж не вошли корабли Сигизмунда Гольденштерна, оснащенные мощными, дальнобойными пороховыми орудиями. Имперский флот сокрушил старые стены, войска кайзера-завоевателя захватили и разграбили богатый Белый город, и больше века над перестроенной Тарак-Мутаби реяли золотой и алый львы Империи. Пока двенадцать лет назад из песков Сель-Джаар в Шамсит не пришли Мекметдины, окончательно вытеснившие ландрийцев из Этелы раз и навсегда. Яфар-Мурад, султан-освободитель, исправно учившийся у врага, непримиримый противник старого, не пожелал, чтобы древняя Тарак-Мутаби олицетворяла мощь его необъятной империи, и повелел заложить новую крепость, Ядид-Калеат, согласно всем современным фортификационным законам строительства. Крепость достроили через четыре года после его смерти, уже при его сыне, Сулейман-Яфаре, султане-реформаторе, прозванном челядью за глаза «Ландрийцем». При нем же Тарак-Мутаби стала тюрьмой для политических заключенных и вместо былой славы защитницы Шамсита снискала себе мрачную и зловещую славу страшного узилища для неугодных султану, из которого только два выхода: либо вперед ногами, либо вниз с четырехсотфутовой высоты на скалы, омываемые Ам-Альбаар.

— Ненавижу тюрьмы, — поежился Гаспар, оценивая высоту белокаменной крепости в лучах вечернего солнца.

Жозефина оторвалась от созерцания оживленного порта далеко внизу, куда вели широкие ступени, вырубленные в тверди крутой скалы, выжженной беспощадным этельским солнцем и истерзанной эрозией. Она окинула взглядом высокие белые стены с зубцами, видимые ей три башни с куполообразными крышами, узкие решетчатые окна-бойницы, огромные крепкие, надежные ворота и пологий спуск, ведущий от тюрьмы к прилегающей мощеной улице, по которой прохаживались вечерние прохожие.

— Ничего особенного, — улыбнулась Жозефина. — Тюрьма как тюрьма. Только белая.

— Ты явно не видела Турм, — мрачно проговорил тьердемондец. — Тоже ничего особенного, пока внутри не окажешься. И поверь, тебе бы этого не хотелось.

— А что мне там делать? — беззаботно пожала плечами Графиня. — Я же дура, в башке одни потрахушки и безделушки, а дура и Турм — вещи несовместимые.

Они стояли под пыльным тряпичным навесом у стены какой-то лавки, из которой тянуло фруктами. Лавка была закрыта — хозяин уже свернул всю дневную торговлю и ушел на вечерний намаз. Чародейка привычно обнимала Гаспара за талию, тот ее — неловко за плечи. Хоть он и держался на ногах крепко и уверял, что в полном порядке, его приступы в последнее время становились все чаще. Жозефина подумывала, что Гаспар не далек от дня, когда для глушения боли перейдет на олт, а это уже совсем дрянное дело. К тому же, ей не хотелось, чтобы дорогой и модный сюртук извалялся в пыли — она любила красиво одетых мужчин.

Говорили между собой по-тьердемондски. Жозефина любила этот язык, и владела им как вторым родным, хотя за долгую и усердную практику так и не избавилась от менншинского акцента полностью. Он был почти не заметен и на него никто не обращал внимания, если только не сравнивать с чистым лондюнором Гаспара. И, откровенно говоря, она завидовала ему и злилась за страшный удар по самолюбию.

— Объясни, зачем тебе этот свидетель?

— Он видел убийцу, — задумчиво сказал Гаспар, присматриваясь к мрачным решетчатым бойницам на стене южной башни — ближайшей к ним. — Кроме того, магистр сказал, что он был приближенным Финстера, а значит, может знать кое-что о его революционных делах.

— А еще наш любезный магистр сказал, что свидетель невменяем, — Жозефина скривила сочные губки в усмешке. — Сомневаюсь, что мы многого от него добьемся.

— Да пусть хоть себе язык отрежет, — самоуверенно заявил Гаспар. — Для меня не проблема вытянуть все, что он знает.

Жозефина подняла голову, сверкнула бирюзой сощуренных, ярко сияющих в тени накинутого на голову платка глаз.

— Для меня проблема, — холодно проговорила она. — Мне уже надоело играть с тобой в сестру милосердия и сидеть у кроватки, гадая, выживешь на этот раз или нет.

— Не думал, что ты так за меня переживаешь, — ухмыльнулся Напье.

Жозефина отвернулась, потянулась к цепочке, но только досадливо прищелкнула пальцами, забыв, что та скрыта под тканью. Выходя на прогулку, пришлось сменить свое платье, пропахшее духами и распущенностью, на платье по кабирской моде, шелковое, с длинным рукавом и юбкой, закрытое по самое горло. Она даже без возмущений покрыла, как того требовали местные обычаи, голову платком. Льняным. Если в Ландрии до сих пор похвалялись шелком и парчой, в Кабире все модницы предпочитали высококачественный лен, ценившийся ими на вес золота. И что самое забавное, отметил Гаспар, в своем голубом платье и синем платке — Графиня питала любовь к этому цвету и его оттенкам — она умудрялась выглядеть очень скромно на фоне знатных и богатых дам кричащих ярких расцветок, от которых рябило в глазах, пока они проезжались в экипаже по Альшамси-Кабируби, Золотому Кварталу Шамсита.

— Я переживаю за дело, — сухо отозвалась Жозефина. — А ты из-за своего упрямства и самоуверенности постоянно и неоправданно рискуешь. Между прочим, ты слишком дорог, чтобы вот так запросто разбрасываться своей жизнью.

— Я польщен, — улыбнулся Гаспар.

— Не польщайся, дорогой мой, — осадила его чародейка. — В тебя в прямом смысле папочка слишком много денег вложил.

На улочку свернул припозднившийся прохожий, мужчина лет сорока, одетый в соответствии с последними веяниями кабирской моды на военный манер. Он хмуро взглянул на фривольно обнимающихся иностранцев, смуглое, гладко выбритое лицо помрачнело до такой степени, что сделалось почти черным. Во взгляде прочиталось презрение, но прохожий молча ускорил шаг.

— Я никогда, — сказал Гаспар, когда шаги затихли, — не рискую неоправданно, Аврора…