На взлёт!

Началось все с пророчества Агат: мол, от некоего человека по имени Бенц исходит угроза для Ожерелья.

Маги приняли пророчество к сведению, но всерьез обеспокоились лишь тогда, когда это имя прозвучало из уст илва Изумруда после колдовского обряда.

А потом с ними связался Рубин и потребовал, чтобы собратья-маги помогли ему без шума разыскать и уничтожить леташа Дика Бенца, который хитростью перехватил у него, Рубина, шхуну.

Хорошо, Рубин – злобный дурак. Но сам-то Двуцвет так старательно устроил покушение на альбинскую принцессу! Все должно было пройти как по маслу. Но случайно (или не случайно?) рядом оказался молодой негодяй со шпагой – и разделался с наемными убийцами. Двуцвет такие проказы не прощает! Он не пожалел времени и сил, чтобы узнать имя фехтовальщика, который суется не в свои дела. А когда узнал – не поверил своим ушам...

Но и это не все. Двуцвету понадобилось связаться с пиратами Свена Двужильного. Так и тут не обошлось без вездесущего Бенца! Теми незадачливыми убийцами, с которыми расправился нахальный леташ, командовал любовник Гьеры, сестры Свена. И теперь отчаянная рыжая пиратка требует, чтобы Двуцвет где угодно разыскал для нее этого самого Бенца!

Поэтому никак нельзя считать случайностью то, что рукописная лоция Лодовико Тоцци, так необходимая Двуцвету, досталась именно этому вездесущему небоходу!..

Когда превосходная телятина была съедена, трактирщик принес сладкие лепешки. Маг попросил хозяина присесть к столу. Дженнаро не заставил себя уговаривать.

Двуцвету не составило труда перевести разговор на Фантарину Тоцци.

– Помню, помню! – сверкал белыми зубами Дженнаро. – Таких женщин не забывают. Вроде бы и платье скромное, неброское, а как вздохнет – грудь поднимается, словно тесто на дрожжах. И взгляд... от такого взгляда мужчины превращаются в ягнят. Шрам у нее был на лице. Другая бы его стыдилась, белилами замазывала, а эта... Моя жена даже малость ревновала – ну, не всерьез, а так, закатила мне парочку скандалов. А потом вздохнула с облегчением, когда Фантарина уехала со своим халфатийцем.

– С халфатийцем?

– Ну да. Летом был тут халфатийский караван, стоял на пустыре за оливковой рощей. Горожане туда бегали, на верблюдов глядели. В наши края халфатийцы добираются не каждый год. Вот один в мою таверну и зачастил – осанистый такой, чернобородый. Звали... вот не помню. Кажется, Усман. Но точно из Байхента – это вроде столица тамошняя, да? На каждом пальце по золотому перстню, охранник с кривой саблей. Я еще подумал: для такого солидного гостя моя таверна простовата...

Дженнаро замолчал, и Двуцвет вставил учтивую реплику:

– Что вы, хозяин, здешняя стряпня придется по вкусу любому привереде!

– Спасибо. Моя жена и впрямь хорошо готовит. Но халфатийцу, оказывается, понадобилось другое лакомство. Он положил глаз на Фантарину. Сидели парочкой, болтали. Жена мне еще на них кивнула: мол, пристроилась вдовушка! А как халфатийцы уехали, так и Фантарина исчезла, не заходит больше в «Съеденную шляпу».

Двуцвет про себя прикинул, где можно узнать про халфатийский караван: из какого города прибыл, как звали купцов.

Наверное, это судьба. Он собирался, сменив обличье, отправиться в Халфат по своим делам. Заодно можно разыскать вдовушку Тоцци.

Маг узнал все, что хотел. Но обрывать разговор не стоило. Не хотелось остаться в памяти трактирщика странным гостем, который назойливо расспрашивал о пропавшей Фантарине. Надо было поболтать еще.

– Я бывал как-то в Белле-Флори, даже забредал сюда, на окраину. Но что-то не припомню тут таверны с таким броским названием...

– А раньше таверна называлась «Виноградная лоза». В конце лета ремонт делали, заодно и переименовали.

– А почему именно «Съеденная шляпа»? Или это намек на то, что у вас такие вкусные соусы – шляпу с ними съешь и не заметишь?

– Ха-ха-ха! Спасибо на добром слове, сударь... Нет, это из-за истории, которая произошла год назад. Молодые небоходы ее помнят, новичкам передают. А было всё здесь, в этих стенах, аккурат у меня на глазах. Давайте-ка я вам расскажу...

2

Как вожделенно жаждет век

Нащупать брешь у нас в цепочке!

Возьмемся, за руки, друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке!

(Б. Окуджава)

– Я тогда еще не был хозяином «Виноградной лозы». Я был слугой, подай-принеси-поди-вон. А хозяином был старый Винченцо, суровый такой старик. Но к господам студиозусам благоволил, на проказы не злился, по пустякам за стражей не посылал, а частенько и в долг кормил. Они, конечно, все как есть дворяне, а только дворянством кошелька не набьешь. Многим только-только хватало, чтоб за учебу заплатить, а на прокорм да на крышу над головой добывали как могли. Некоторые не стеснялись подработать кто чем умеет. А в «Виноградной лозе» кормили вкусно и дешево – здесь и сейчас такие порядки, как вы, сударь, успели заметить. И стала «Лоза» для будущих небоходов – что дом родной.

Была для них тут и еще одна приманка: дочь хозяина, красавица Лючетта. Порхала, как птичка, со всеми шутила и болтала, знала про каждого – кто, откуда, что пишут из дому, как идут дела в Академии. Ничего худого про нее ни один посетитель сказать не мог, а если бы кто и сказал худое, его бы отлупили всей таверной.

Среди прочих студиозусов захаживали в «Лозу» двое.

Один был здешний, из Белле-Флори, младший сын графа Ауреццо, звали его Бенедетто. Вот уж кто не нуждался в деньгах, так этот самый Бенедетто! Кошелек набит туго, наряд парчовый, с золотым шитьем, шпага в серебре. Обычно вокруг такой акулы крутятся рыбы-прилипалы – студиозусы победнее, что рассчитывают на дармовой ужин. А у Бенедетто свиты не было, ибо скуповат был не по годам. Если и выкладывал монету, чтобы за кого-то заплатить, то ожидал, что все будут им восхищаться. А студиозусы все-таки дворяне, а не собачки уличные, чтоб за кусок хлеба на задних лапках плясать.

Говаривали еще, что он водит очень уж тесную дружбу с принцем Джиакомо. Надо полагать, ради будущей карьеры при дворе: так-то он был парень как парень, на Лючетту заглядывался не хуже прочих. Один раз даже оплеуху от нее схлопотал, чтоб не тянул руки куда не надо.

Второй студиозус на него был вовсе не похож. Франусиец, захолустный барон – из тех, у кого, кроме титула, и нет ничего. Имя ему было Донатус, а титула не помню, его все по имени величали. На учебу денег наскреб, а дальше пришлось крутиться. Зарабатывал, не стеснялся, баронство свое лишний раз не поминал. У него был прекрасный почерк, он подрабатывал писцом, составлял прошения, катал влюбленным парням послания к девушкам в изящных рамочках и с виньетками. А не было работы по письменной части – хватался за любую, какую дают. Сколько раз на заднем дворе «Лозы» дрова колол!

И была у него привычка: получит заработанные деньги – не обедает один, зовет кого-нибудь из тех, кто дня два-три на хлебе и воде сидит. Да так учтиво приглашает: мол, ваша милость, мне в одиночку и обед не в обед, окажите честь, разделите трапезу...

Веселый он был, языкастый, мастер на выдумки и проказы. И в приятелях у него была, почитай, вся Академия... ну, это я хватанул лишку, но все-таки любили Донатуса.

А Бенедетто его терпеть не мог. Завидовал тому, что входит Донатус в таверну – все в его сторону оборачиваются, улыбаются, руками машут, к себе за стол зовут.

Как-то собрались в таверне студиозусы. И завели разговор: мол, бродят слухи, будто городские власти задумали срубить Окраинный Дуб – так правда это или брехня?

Вы, сударь, человек приезжий, откуда вам знать, что это за дуб такой. Всем дубам дуб! Пятерым не обхватить – такой ствол! Говаривали, будто посадил его Роландо Бесстрашный, когда основал Белле-Флори. Ну, это, пожалуй, вранье, однако самые древние наши старики от своих дедов слышали, что в их детстве дуб такой же могучий был. А наш прибрежный край считал дуб чем-то вроде талисмана. Матери младенцев к дубу приносили, чтоб ребенок сильным рос, а молодожены после свадьбы, прямо из храма, к дубу шли, чтоб семья крепкая была.