Страница 3 из 56
– Отправляйся, скачи к царю и скажи, что у него родился сын. Скажи, что это красивый, здоровый и крепкий мальчик.
Конник накинул на плечи плащ, перекинул через плечо переметную суму и бросился к выходу. Прежде чем он исчез из виду, Никомах крикнул вдогонку:
– Скажи также, что царица чувствует себя хорошо.
Воин не остановился, и вскоре во дворе послышалось ржание, а потом бешеный топот копыт, вскоре затерявшийся в улицах спящего города.
Артемизия взяла ребенка и положила на постель рядом с царицей. Олимпиада чуть приподнялась на локтях, опершись спиной на подушки, и посмотрела на него.
Он был прекрасен, с пухлыми губками и розовым, нежным личиком. Его светло-каштановые волосики блестели золотом, а точно посередине лба виднелось то, что повитухи называют «телячий лизок»: выдающийся мысик волос, разделенный надвое.
Глаза ребенка показались матери голубыми, но в глубине левого глаза виднелась какая-то тень, отчего при смене света он становился темнее.
Олимпиада подняла ребенка, прижала к себе и начала баюкать, пока он не перестал плакать. Потом обнажила грудь и хотела покормить его, но Артемизия, подойдя, сказала:
– Девочка, для этого есть кормилица. Не порти грудь. Скоро вернется с войны царь, и тебе нужно быть красивой и желанной как никогда.
И протянула руки, чтобы взять младенца, но царица не отдала его, а приложила к груди и кормила своим молоком, пока он спокойно не заснул.
В это время гонец во весь опор скакал в темноте, чтобы как можно скорее добраться до царя. Среди ночи он прискакал к реке Аксий и погнал коня по мосту из составленных рядом лодок. В Ферме, еще затемно, он сменил коня и продолжил свой путь вглубь Халкидики.
Над морем прорезался рассвет, и обширный залив зажегся от восхода солнца, став как зеркало, поставленное перед огнем. Над Калаврскими горами поднялось светило, осветив суровые скалы, многие из которых отвесно обрывались в море, яростно кипящее внизу пеной прибоя.
Филипп кольцом окружил древний город Потидея, почти полвека находившийся под властью афинян. Царь начал эту войну не потому, что хотел досадить Афинам, а потому, что считал эти земли македонскими и собирался утвердить свою власть над всем регионом, от Фермского залива до пролива Босфор. В этот момент, укрывшись со своими воинами в штурмовой башне, Филипп, в доспехах, покрытый пылью, потом и кровью, готовился к решительной атаке.
– Мужчины! – кричал он. – Если вы чего-то стоите, пришел час показать это! Первого, у кого хватит духу броситься вместе со мной на вражескую стену, награжу лучшим конем из царских конюшен! Но клянусь Зевсом, если увижу хотя бы одного, кто в решительный момент заколеблется, буду сечь, пока не спущу всю шкуру. Сам! Вы хорошо меня слышите?
– Слышим, владыка!
– Тогда вперед! – приказал Филипп и кивнул подручным, чтобы поднимали на канатах раму.
На полуразрушенную ударами стенобитной машины стену перебросился мост, и царь, крича, разя мечом, бросился вперед – так быстро, что было трудно не отстать. Но его воины хорошо знали, что государь всегда держит свое слово, и повалили следом всей массой, толкаясь щитами и разбрасывая в стороны защитников города, изможденных недосыпанием и усталостью. За Филиппом и его личной гвардией хлынуло остальное войско, вступая в ожесточенные схватки с последними защитниками Потидеи, которые забаррикадировали улицы и входы в каждый дом.
К заходу солнца Потидея на коленях попросила мира.
Когда прибыл гонец, наступила ночь. Загнав еще двух коней, с возвышавшихся над городом холмов он увидел внизу вокруг стен толчею огней и услышал торжествующие крики македонян.
Гонец пришпорил коня и вскоре уже был в лагере, где попросил отвести его в шатер к царю.
– Чего тебе нужно? – спросил его начальник стражи, судя по акценту северянин. – Царь занят. Город пал, и царь ведет переговоры с послами.
– Родился царевич, – ответил гонец.
Начальник стражи даже подскочил:
– Следуй за мной.
Государь в боевых доспехах находился в шатре, окруженный своими военачальниками. Чуть позади него сидел начальник штаба Антипатр. Прочие были представителями павшей Потидеи, которые не столько говорили, сколько слушали Филиппа – македонский царь диктовал свои условия.
Начальник стражи, понимая, что его вмешательство в данный момент недопустимо, но в то же время осознавая, что промедление с оглашением известия будет еще более непростительным, выпалил одним духом:
– Царь! Весть из дворца: царица родила тебе сына!
Потидейские послы, бледные и истощенные, переглянулись и привстали со своих скамеечек. Антипатр поднялся на ноги и прижал руки к груди, ожидая распоряжения или какого-либо слова от царя.
Филипп осекся на полуслове.
– Ваш город должен выдать нам… – говорил он как раз в этот момент и закончил изменившимся голосом: – Сына.
Послы не поняли и снова переглянулись, на этот раз побледнев от ужаса, но Филипп уже опрокинул свое кресло, оттолкнул начальника стражи и схватил за плечи гонца.
Огонь светильников отбрасывал на его лицо резкие тени, горел в диких глазах.
– Скажи мне, какой он, – велел царь тем же тоном, каким посылал своих воинов на смерть во имя величия Македонии.
Гонец в ужасе осознал, что не сможет удовлетворительно ответить на вопрос, и вспомнил лишь четыре слова, которые было велено передать. Он прокашлялся и громогласно объявил:
– Царь, твой сын – красивый, здоровый и крепкий мальчик.
– Откуда ты знаешь? Ты видел его?
– Я бы ни за что не посмел, государь. Я стоял в коридоре, как мне было велено, с плащом, переметной сумой на плече и оружием. Вышел Никомах и сказал… буквально такие слова: «Отправляйся, скачи к царю и скажи ему, что у него родился сын. Скажи, что это красивый, здоровый и крепкий мальчик».
– Тебе сказали, похож он на меня?
Чуть замявшись, гонец ответил:
– Этого мне не сказали, но я уверен, что похож.
Филипп повернулся к Антипатру, который подошел обнять его, и в это мгновение гонец вспомнил, что, пока бежал к лестнице, услышал еще кое-что:
– Врач сказал еще, что…
Филипп резко обернулся:
– Что?
– Что царица чувствует себя хорошо, – одним духом закончил вестник.
– Когда это произошло?
– Прошлой ночью, вскоре после захода солнца. Я бросился вниз и поскакал. Я не останавливался ни на минуту, даже чтобы поесть, и только пил из своей фляги, не слезая с коня. Я слезал, лишь чтобы пересесть на другого… Я не видел, сколько было времени.
Филипп хлопнул его по плечу:
– Дайте поесть и выпить этому нашему другу. Всего, что он пожелает. И дайте ему поспать в хорошей постели за то, что доставил мне лучшую из вестей.
Послы в свою очередь поздравили царя и попытались воспользоваться благоприятным моментом, чтобы завершить переговоры с наибольшей выгодой для себя, но тот заявил:
– Не сейчас, – и ушел в сопровождении своего начальника штаба.
Филипп тут же созвал всех командиров своего войска, велел принести вина и пожелал, чтобы они выпили с ним, а потом приказал:
– Трубите сбор. Хочу, чтобы мое войско построилось в безупречном порядке, как пехота, так и конница. Хочу, чтобы собрались все.
В лагере зазвучали трубы, и люди, уже слегка пьяные или полуголые в шатрах проституток, начали вставать на ноги, облачаться в доспехи, хватать копья и в спешке бросились строиться, поскольку сигнал трубы был равносилен голосу самого царя, кричавшего в ночи.
Филипп уже стоял на возвышении, окруженный своими военачальниками, и, когда все выстроились, самый старый воин, как обычно, выкрикнул:
– Зачем позвал нас, царь? Чего ты хочешь от своих солдат?
Филипп вышел вперед. Он был в парадных доспехах из железа и золота и длинном белоснежном плаще; на ногах сверкали поножи с серебряной чеканкой.
Тишину нарушало лишь фырканье коней и крики ночных зверей, привлеченных огнями лагеря. Полководцы, стоявшие по бокам от государя, видели, что его лицо покраснело, как бывало, когда он сидел у бивака, а глаза горят.