Страница 89 из 122
Славу человека консервативного он подтвердил и тем, что не в пример коллегам так и не поменял свою виллу ни на триста квадратных метров в небоскребе, ни на бельэтаж старинного палаццо в центре Милана, ни на загородный дворец.
Вилла в «приличном» районе, неподалеку от здания Радиотелевидения, включала в себя и сад, который он нередко с улыбкой называл «мой маленький парк». Была там и спортивная площадка для сгонки веса, была на вилле и огромная гостиная. Ну и, конечно, кабинет, где доктор Валенцано, его секретарь и верный помощник, отвечал на письма графоманов, первым принимал назойливых журналистов и вел архив. За неделю набиралось килограмма два почты от восторженных почитателей. Наиболее любопытные письма Валенцано откладывал и показывал ему, Жану Луи.
Была у них с женой, разумеется, и спальня, которую разные там журнальчики в поисках сенсации часто воспроизводили в цвете. Пожилые дамы, студентки, машинистки и солидные синьоры, сидя в приемной врача или адвоката, перелистывали эти журнальчики и вслух поражались безудержной фантазии дизайнера. Еще бы! Ведь в спальне стояла ошеломительно громадная круглая кровать, кресла в стиле Людовика Шестнадцатого, аквариум с тропическими рыбками, а в мерцающем свете неона рисунок Розальбы Каррера как бы бросал вызов Иисусу Христу-Суперстару, — сплошь в отвратительных, желто-красных пятнах.
Шпага вынул свежий номер газеты и прочел заглавие «Полицейский и преступник убиты при нападении на супермаркет». «Молодой промышленник похищен на окраине Монцы». Год кончается, правосудие приходит в полный упадок!
Он снова свернул газету и краем глаза заметил, что его шофер двусмысленно ухмыляется и что-то бормочет, явно радуясь обилию мрачных новостей.
Шпаге вовсе не хотелось как-то комментировать эти новости и тем более обсуждать их с шофером. Он опустил стекло, но сразу пожалел об этом. Вначале ему показалось, что магнолии, ели, кипарисы вместе с бодрящим зимним холодом несут и приятные запахи близкого рождества. На деле же в кабину ворвался густой туман и удушливый запах выхлопных газов.
Шпага угрюмо смотрел, как лавина машин медленно плыла к улице Данте.
«Все разъезжают в машинах, а потом еще жалуются на кризис и безработицу. Ну а пользоваться метро не желают», — желчно подумал он.
Сам он ни разу не видел метро в часы «пик». Он вообще его не видел. И даже отказался проводить там «Карусель талантов», лишь бы не спускаться под землю, где так трудно дышать. Нет, метро он оставляет дорогим друзьям. А то буквально запрудили своими малолитражками улицы и почти парализовали движение. Но им на это наплевать, им не к спеху — в пять, самое позднее в шесть вечера, кончают работу и прилипают дома к телевизорам. Что им еще остается, этим болванам. Программы им, конечно же, не нравятся, они критикуют все подряд, но от телевизора их не оторвешь.
— На первом же перекрестке пойди в обгон.
— Да, но тут однорядное движение, синьор Шпага! Надо сначала добраться до плошади.
Эта «плошадь» и тупое лицо Эфизио разозлили его еще сильнее.
Шофера он нанял всего несколько месяцев назад по совету секретаря уважаемого всеми депутата парламента. Господин депутат лично ручался за честнейшего и способного односельчанина, достойного продолжателя лучших традиций народа Сардинии. Шпага подумал: «Неужели все сардинцы говорят «плошадь» и «цемафор», как его Эфизио Пиццу.
На острове Сардиния сам он был дважды: вел телешоу из Альгеро и участвовал в передаче из Порто Черво. Запомнилась ему лишь тяжелейшая посадка на аэродроме Альгеро при ураганном ветре, что не позволило ему во всем блеске разыграть в телестудии героя — ведь в животе бурчало и ныло, ну, и еще великолепная гостиница без капли воды в кранах. Пришлось ему мыться в тазу, хотя в номере была роскошная ванна с выложенным цветным кафелем полом и тьма никелированных кранов. К тому же вместо морских просторов ему на пути попадались только полуразрушенные ветрами горы и рахитичные кусты. Понятно, он по возможности избегал встречаться с жителями столь непривлекательного городка. Так что судить о сардинцах он мог лишь по образу, который прислал ему депутат парламента. Этот Пиццу был коренастым темнокожим парнем, мечтавшим поскорее вернуться на остров и заняться земледелием да стадом овец. Моторы были его страстью, но он предпочел бы водить не машину, а трактор. Красивый красный трактор.
Из коротких с ним бесед Шпага понял, что в Милане Эфизио собирается пробыть не больше трех-четырех лет. Потом он намерен жениться, но только на своей односельчанке. Женщины континента, по его твердому убеждению, болтливы, распутны и грубы. В сравнении с ними овцы и те казались благовоспитанными девушками из порядочных семей. Эфизио Пиццу вовсе не нравились зады в узеньких джинсах и подкрашенные глаза. Нет, его дети вырастут на свежем воздухе, среди уважаемых людей. Пиццу со снисходительной улыбкой глядел на своего работодателя, которому злосчастная судьба не дала родиться на острове, родине людей «благоразумных и достойных».
Весьма странное понятие достоинства не позволяло Эфизио носить шоферскую ливрею — до этого он никогда бы не унизился. В то же время огромная популярность хозяина вызывала у него невероятное восхищение.
А потому он, человек благоразумный, также носил синий костюм, разумеется, без шоферской фуражки и старался во всем походить на своего кумира. Он мазался после бритья тем же кремом, что и Шпага, подражал его походке и даже подкрашивал волосы. Впервые Шпага увидел его темно-каштановым, а теперь волосы Эфизио отливали медью. Превратиться в блондина он не посмел, но с беспримерной наглостью зачесывал чубчик в точности, как Шпага.
Между тем тип он был нервный, беспокойный.
Внезапно Эфизио затормозил так резко, что Шпага едва не ткнулся головой в стекло.
— Ты что, спятил?
— Но там демонстрация, синьор Шпага.
Улица в самом деле была запружена народом. В тусклом свете фонарей яркими красками сверкали плакаты и знамена, вскинутые над толпой.
Через открытое окошко кабины до Шпаги донеслись лозунги, явно рифмованные, ударявшие по голове словно молотом.
— Проклятая страна! — рявкнул Шпага.
Он с яростью взглянул на Эфизио, пусть, если хочет, так и передаст своему односельчанину господину депутату. Да, он, Шпага, буржуа. Разве это возбраняется?
Но почему он, хоть и страшно торопится, должен подчиниться прихоти массы, правых там пли левых?
— Сворачивай направо, — приказал он шоферу.
— Да, но…
— Сворачивай, а о нарушении правил не думай, это моя забота.
Они медленно проехали по пустынной улочке, однако на первом же перекрестке пришлось остановиться. Навстречу им двигалась вторая колонна.
«Рожица» «феррари» касалась края колонны, состоявшей целиком из молодых или совсем юных парней и девушек. У всех были побелевшие от холода лица и синие носы. Вместе со словами изо рта демонстрантов вылетали клубы пара.
Шли они медленно, обтекая машину. Кто-то провел рукой по капоту, кто-то постучал костяшками пальцев по кузову, кто-то ощупал пальцами сверкающие фары. И тут немолодой уже человек, остриженный почти наголо, всерьез озлился на этот блеск и великолепие металла. Взял и древком знамени стукнул изо всех сил по капоту.
Стон металла острой болью отозвался в душе Эфизио, гордившегося роскошной машиной хозяина как своей собственной.
— Для этих миллионных «тачек» дорожные знаки не существуют. Ну а штрафы платим только мы, бедняки-недотепы, — объяснил тип с короткой стрижкой дружкам-демонстрантам. Он наклонил древко и стал, как напильником, протачивать хромированное покрытие радиатора, оставляя в нем глубокие борозды. От тоскливого скрежета металла Эфизио вконец рассвирепел. Вскочил, но тут же рухнул на мягкое сиденье от удара хозяина ладонью по плечу.
— Но ведь эти скоты! — простонал он. — Да они что хотят, то и творят, а полиция их и пальцем тронуть боится.
— Молчи, болван! — прошипел Шпага. Он приказал было Эфивио повернуть назад, но группа молодежи уже обступила со всех сторон машину.