Страница 19 из 122
Он начертил схему, для начала объединив участников вокруг старшего врача Бергера, поскольку все они были с ним связаны — либо как пациенты, либо как сотрудники.
Положительные связи майор помечал синим, отрицательные — красным, чтобы они больше бросались в глаза. Красная линия здесь была только одна: Браун — Бергер.
Поэтому следующим центром стал Браун. На этом листке линии почти сплошь были красные. Майор задумчиво рассматривал свои схемы. Так ли уж в самом деле безвинен доктор Браун? Вопросы, вопросы, сколько же их! Какое отношение Браун имел к обеим жертвам? Насчет Гальбах все как будто бы ясно. Но при чем здесь молодой пациент?
Майор видел два возможных мотива: зависть к научным достижениям других и ненависть самоуверенного отщепенца-одиночки. Но зачем тогда фотографировать материалы? Чтобы сделать на этом бизнес? Выходит, здесь в какой-то мере еще и промышленный шпионаж? Он не смел дать однозначный ответ на эти вопросы.
Второй мотив, быть может, ревность или разочарование, а отсюда — аффективная ненависть отвергнутого влюбленного. Этим можно объяснить убийство Гальбах. А вот убийство того молодого человека?
Что, если первый мотив предназначен для маскировки, для отвода глаз?
Майор Бауэр поднял телефонную трубку.
— Доктор на месте? Пусть зайдет ко мне, прямо сейчас.
Вендланд пришел, как был, в халате. Без приглашения опустился на стул. Звания для него ничего не значили. Он вопросительно смотрел на майора и его художества, которых набралось уже четыре листка. На последних двух схемах центрами были жертвы.
— Доктор, у меня тут возникла одна сложность, — начал майор. — Допустим на минуту, что Браун — я вынужден считать его подозреваемым, с тех пор как отпал доктор Берн, — убил Гальбах по причине обманутой любви. Вариант возможный, и кое-какие улики говорят в пользу этого, в частности душевное состояние Брауна. Но меня смущает совсем другое: мне попросту претит видеть во враче убийцу. — Бауэр взглянул на Вендланда и быстро продолжал, не дав ему открыть рот: — Ведь каждый студент-медик учится делать людям добро, помогать им. Клятва Гиппократа, нравственная основа врачебной деятельности, исключает поступки, наносящие пациенту ущерб. Разве столь гуманное воспитание не должно изначально аннулировать возможность убийства? Как ваше мнение?
Вендланд задумался.
— Да нет у меня особого мнения, и сложностей ваших я не разрешу. Но полагаю, вы не ошибетесь, если и о медике будете судить по фактам, а не по психологическим моментам. Вспомните уголовную статистику. Среди врачей бывали и такие, кто использовал свои профессиональные навыки в преступных целях, причем я говорю не только о врачах из концлагерей. Последнее убийство путем отравления, совершенное врачом по причинам, схожим с теми, о каких вы только что говорили, случилось всего-навсего лет десять назад. Стало быть, медики тоже люди и тоже подвержены страстям, а значит, они могут и ненавидеть. Учтите это, майор.
— Что ж, пока мне возразить нечего, — деловито сказал Бауэр. — Но ведь у нас не одно, а два убийства. Вам не кажется, что врачу было бы непросто прикрыть первое убийство вторым, чтобы отвлечь от истинного мотива?
— Как прикажете вас понимать? — недоуменно спросил Вендланд. Бауэр, ожидавший этого, терпеливо разъяснил ему свои соображения.
— Такое хладнокровие предполагает неукротимую, беспощадную ненависть, — заметил Вендланд. — Ваша мотивировка — аффект, то есть вы полагаете, что преступление совершил человек, одержимый безумием. А ведь здесь перед нами скорее действия логические, заранее продуманные. Но зачем так усложнять мотив? Есть же и более простые взаимосвязи.
— Какие именно? От этих убийств в клинике голова кругом идет. Мы ведь не во времена разных там Аль Капоне живем, да и не на Диком Западе.
— Моя идея предельно проста. Представьте себе, что, пока тот парень дожидался операции, Гальбах завела с ним интрижку. Доктор Браун, конечно, узнал обо всем. Ведь клиника — это почище любого информационного агентства! Браун понял, что его опять обошли, и от горького разочарования у него сдали нервы. Раз она не досталась мне, пусть не достанется никому! Или так: это по его вине я потерял ее навсегда! Или больной, узнав откуда-то, что у Брауна на совести Гальбах, намекает доктору на это, а тот соответственно убирает и его тоже. Второе убийство — дело рук человека, искушенного в медицине. Кто еще додумался бы до легочной эмболии?
Бауэр чувствовал, тут есть рациональное зерно. Словно монета, громко зазвенев, упала в кучу всяких обломков; главное теперь — убрать ненужный мусор, и тогда монета найдется.
— Будь вы правы, — сказал он настороженно, — Хайдеке тоже пострадала бы. Ведь Брауну известно, что она кое-что нам сообщила.
— Возможно, доктор продолжит мщение, — кивнул Вендланд.
Послышался зуммер селектора. Майор включил переговорник.
— Товарищ майор, обер-фельдфебель Кринг просит разрешения поговорить с вами, — сказала секретарша.
— Пусть войдет.
— Товарищ майор, тут у меня список тех, кто имел контакты с вооруженными силами. Пожалуйста. — Обер-фельдфебель протянул Бауэру скоросшиватель.
Имен оказалось значительно больше, чем Бауэр предполагал. С карандашом в руке он просмотрел список. Попом взглянул на Вендланда.
— Догадываетесь, кто числится в этом списке?
— Раз вы спрашиваете, то, конечно, догадываюсь, — отозвался Вендланд. — Наверняка наш доктор?
— Да. Снова и снова этот доктор. Пора присмотреться к нему поближе. — Майор что-то черкнул в блокноте и сказал: — Товарищ Кринг, минутку, вы мне еще нужны. Позвоните на Шуманштрассе и запишите меня на прием к командиру полка. Я хотел бы сегодня же поговорить с ним самим, или с его замом, или хотя бы с начштаба, — короче, с тем, кто может дать сведения о Брауне. По телефону — минимум информации!
Вендланд тоже встал. Бауэр снова обратился к нему:
— Если проверять вашу версию насчет романа между Гальбах и молодым Вернером Креснером, то ведь началось все в клинике. А до сих пор там никто про это слова не сказал.
— Лучше всего спросить его соседа по палате. Уж он-то наверняка что-нибудь знает.
— Спасибо, доктор, неплохая мысль. Но сперва я съезжу в часть.
Майор оставил поручения для Гайера, поскольку тот должен был скоро приехать. Наконец секретарша доложила, что автомобиль ждет.
У ворот военного городка машина остановилась. Ефрейтор за стеклянным окошком внимательно изучил удостоверение Бауэра, сравнил фото с оригиналом и, сделав какие-то пометки в журнале, вернул удостоверение майору.
— Спасибо, товарищ майор. Пропуск для вас уже заказан. Домбровский, проводи товарища майора к командиру. Машину можно отогнать на стоянку.
В караульном помещении один из солдат нахлобучил каску и вышел на улицу. Ворота открылись, «Волга» проехала налево, к стоянке. Бауэр хорошо знал эту территорию с широкой дорогой посередине, с большим административным зданием в глубине, с плацем, спортзалом, столовой и гаражом. Много старых построек, несколько новых. В здании штаба пахнет потом, кожей и промасленными опилками. Ступеньки скрипят. В кабинете командира — большой ковер на полу.
Подполковник Ройс поднялся из-за стола навстречу майору.
— В чем вопрос, а? Из телефонограммы я не очень понял.
Бауэр сел. В скольких креслах, в скольких кабинетах довелось ему сидеть за годы службы? Надо сосредоточиться. Он коротко, не вдаваясь в подробности, изложил свое дело.
— В общем, нас интересует, мог ли доктор Браун, работая у вас в полку, присвоить пистолет. Да или нет?
Подполковник Ройс покачал головой.
— Легальным путем — безусловно нет. Да я и представить себе не могу, зачем бы товарищу Брауну это делать. Ваша оценка прямо-таки удивляет. Он производил на меня совершенно иное впечатление. Очень инициативный, корректный в вопросах службы офицер, с высоким чувством ответственности, целеустремленный, всегда, как говорится, «готовый к бою». Мы весьма ценили его.