Зарубежный детектив - 88

Я положил Тео на кровать, он спокойно спал, потом снова сел в машину и на площади Кадорна украл «ланчу», которую припарковал на улице Кроче.

— Вы выбрали серую машину, чтобы она сливалась с серым туманом?

Валенцано криво усмехнулся.

— Об этом я и не подумал. Просто никак не решался украсть машину. А эту выбрал потому, что она была однотипной моей. Появись владелец, когда я силился открыть дверцу, я бы сказал, что спутал его машину со своей. Моя «ланча» стояла во втором ряду.

— «Послание» Шпаге вы когда записали?

— Едва вернулся домой. Раньше я этого сделать не мог — я же не знал номера машины. И передал послание сразу же — знал, что телефон вскоре начнут прослушивать, и тогда я буду связан по рукам и по ногам.

Он смело посмотрел на них, ожидая новых вопросов.

— Всю эту историю с рацией вы, понятно, выдумали? Валенцано сморщился, точно сейчас заплачет. На самом деле он так вот странно улыбался.

— Совсем неплохо придумано, верно? Попробуй тут пойми, куда я направляюсь. К тому же мне помог густой туман.

— Вы смело поступили, когда потребовали, чтобы выкуп привез сам Шпага. Ну а если бы он взял и поехал?

Валенцано снова оскалился в ухмылке.

— Я его хорошо знаю, этого героя. Нет, я был уверен, что он струсит. А заменить его мог только я.

Но даже в том случае, если бы нервы у него не сдали, он совершенно растерялся бы, ничего не услышав по рации, которую я поставил в «бардачок». Маленькая, прямо-таки игрушечная рация. — И он опять улыбнулся. — Мой храбрец вернулся бы назад полный страха, и мне все равно пришлось бы его заменить.

Я заранее достал брезент, чтобы накрыть им машину, — продолжал Валенцано свой рассказ. — Рацию я потом унес. Оставь я ее в машине, вы бы мигом все поняли! А потом я помчался домой за Тео. Супруги Маркетти вечером смотрят телепередачи, и на это время ослабляют свое наблюдение за соседями.

Он с усмешкой поглядел на Руссо и Пьерантони.

— Добытые потом и кровью миллионы скромного труженика Шпаги по-прежнему лежат в корзине. Все до последней лиры.

Руссо и Пьерантони в одну и ту же секунду, словно получив приказ свыше, сели.

Валенцано сидел на диване, они — напротив в креслах, ну прямо трое приятелей, которые обмениваются впечатлениями об одной любопытной истории.

— Но зачем вы все это сделали? — не удержался от вопроса Пьерантони.

Он лучше, чем Руссо, понимал, что навело Валенцано на мысль совершить эту непоправимую глупость. И все-таки, черт побери, он хотел услышать от него самого, этого наивного болвана, что же подвигло его на столь безумную затею. Может, все-таки была какая-то серьезная, важная причина, чтобы рисковать чужой жизнью, да и своей собственной.

Валенцано совсем вжался в диван. Он вяло пожал плечами.

— Собственно, я мало что потерял. Разве не так?

В его вымученной улыбке была горечь и глубокое презрение к себе самому.

И то, что сказал это молодой еще человек, красивый, умный, похоже, не злой, лишь усилило гнев Пьерантони.

— В конце концов пару лет в тюрьме даже сделают меня опытнее и мудрее.

Цинизм был явно напускной. Но со временем он мог стать его второй натурой. Молчание полицейских Валенцано воспринял как невысказанное предложение смело и до конца облегчить душу.

— Вначале я испытывал к Шпаге лишь неприязнь. Я до того был наивен, что поделился со Шпагой своими надеждами попасть в среду актеров телевидения, показать, на что я способен. А я убежден — кое-какой талант у меня есть.

Так вот, он стал всячески мне мешать. Старался как только мог меня высмеять, к режиссерам близко не подпускал. Жить так близко к миру артистов и не иметь туда доступа, это еще хуже, чем находиться от него в недосягаемой дали. А потом, когда я лучше узнал своего патрона, неприязнь сменилась ненавистью. Ну почему эта полная посредственность преуспевает, а я прозябаю?! И мне захотелось поколебать его несокрушимую самоуверенность и убежденность, что он любимец фортуны. Тысячи людей, куда более способных, чем он, так и не могут пробиться.

— Хотим все и сразу, не так ли, Валенцано? — сказал Руссо, но без тени иронии. — Вы принадлежите к самому молодому поколению. Что вы там о себе возомнили? Мы, старые, наивные глупцы, тоже мечтали вначале кто о славе, кто о богатстве, кто просто о счастье. Разве это так уж недостижимо? А что получилось? Более чем скромное жалованье, радостей почти никаких. А жизнь у нас просто собачья. Так, по-вашему, — он бросил взгляд на Пьерантони, — мы должны взять и убить начальника? Только потому, что он сделал карьеру. Ну разве это не бессмыслица?! Так уж устроен мир.

— Преподлый мир! — выдохнул Валенцано.

Пьерантони и Руссо промолчали, и он это оценил. Он приподнялся и снова сел на диван, сплел свои тонкие, почти детские пальцы.

— Все началось с анонимных писем. Мне показалось, что я могу этим воспользоваться и сбить полицию с толку. Потом убили Пиццу. Я-то знал, что в ту пятницу он отправился на улицу Пальманова навстречу собственной гибели. Я не советовал ему идти туда. Но когда узнал, что его убили, моя идея отомстить Шпаге, — может, меня подтолкнула и чужая жестокость, — из туманной фантазии внезапно стала реальностью, вполне конкретной целью.

Я умолчал о том, что знал о смерти Пиццу. Чем запутаннее становились факты, тем больше у меня появлялось шансов на успех. Шпагу опутала целая сеть совпадений, и более благоприятный случай придумать было трудно. К тому же в какой-то момент над всем взяли верх мои актерские амбиции!

Руссо и Пьерантони кивнули, каждый вспомнил, как последовательно вел себя Валенцано и как тревожился он за судьбу семьи Шпаги. Впрочем, волнение и тревога были, очевидно, неподдельными, и Валенцано даже не понадобилось разыгрывать роль. А потом блистательно продуманные «показания» и хитрые умолчания в самых важных местах.

Актер и режиссер.

Валенцано приподнялся, опираясь о валики.

— Надо полагать, мне пора следовать за вами. Вещи мои собраны.

Он зашел в кабинет и вернулся с чемоданчиком. Пьерантони вспомнил, как он, весь напряженный как струна, дрожащий, уезжал с чемоданчиком денег. Сам себе натворил столько бед, и уже ничего нельзя изменить.

Неужели Валенцано этого не понимает? Он вознегодовал на жестокую несправедливость, ощутил себя жертвой. Но ведь это извечная человеческая драма. С недостойным его ума легкомыслием он обрек себя на тяжкие испытания. Он думает, что пройдут годы тюрьмы и все переменится. Нет, горе, унижение останутся с ним. Навсегда. Но что уж теперь поделаешь?

— Спасибо, что вы пришли сами, — сказал Валенцано, выйдя вслед за ними в коридор. Он мягко погладил по шее Балайку, и та ласково и благодарно поглядела на него своими золотистыми глазами.

— Увы, я новичок в такого рода делах, — с усмешкой промолвил он.

Он издевался над собой, чтобы морально осудить себя или же наказать за недостаточную изворотливость и ловкость?

— Я готов был биться об заклад, что вы до меня доберетесь. Такова участь всех растяп, не так ли? А вот убийцу Пиццу вам отыскать будет куда труднее.

24

В понедельник, точно в двадцать часов, вторая программа «увела» у первой по крайней мере шестьдесят процентов телезрителей, с нетерпением ожидавших призывных сигналов труб. Тысячи молоденьких девушек в своих просторных и тесных квартирах радостно задергались, не обращая внимания на сердитые окрики родных, пожилые синьоры, сидя на табуретках, блаженно вытянули свои отяжелевшие в варикозных прожилках ноги.

Жан Луи Шпага появился на сцене четвертой студии, и вскоре он «заполнил» своим лицом весь экран. Все с жадностью вглядывались в это столь знакомое лицо в надежде увидеть следы недавних тяжких переживаний.

Об Уго Валенцано никто ничего не знал. Но кинооператоры запечатлели в кадре обычную радушную улыбку телезвезды, обычный задорный чуб и обычные сильно подведенные круглые глаза. Лишь когда он произнес ритуальную фразу: