Пыль и сталь

Самое начало войны Таринор застал в составе наёмничьего отряда «Чёрные вдоводелы». То было сборище пары дюжин беспринципных ублюдков, которые, пользуясь неразберихой военного времени, грабили крестьянские посёлки и рыбачьи деревушки в Южном крае. По сути, они были настоящими разбойниками, а после очередной перепалки по поводу дележа добычи, Таринор убедился в этом окончательно. Лидер отряда, Одноглазый Виллем отдал своим молодчикам приказ связать молодого наглеца и выдать людям местного лорда за пойманного дезертира.

И болтаться бы Таринору на виселице, если бы он, решив, что терять ему уже нечего, не поведал о бесчинствах, что творили «Вдоводелы». Конечно, пришлось несколько сгустить краски, но задуманное удалось и вскоре схватили уже весь отряд. Самому же ему предложили выбор: или присоединиться к своим недавним соратникам, или искупить вину верным служением своей стране.

Разумеется, он выбрал второе, с немалым удовольствием наблюдая, как Виллем качается в петле. «Служение стране» почему-то оказалось присоединением к мятежному войску, но Таринору выбирать не приходилось, а потому его определили в «крысиную роту» вместе с преступниками, перебежчиками и прочими, кому боги даровали второй шанс. Надолго задерживаться в такой компании наёмник не собирался, и в одном из сражений ему улыбнулась удача.

Он оказался рядом с предводителем мятежников Эдвальдом Одерингом, новоиспечённым лордом Одерхолда, который совсем недавно стал главой дома после смерти брата. Эдвальду покалечили руку, Таринор же сделал так, чтобы следующий удар не угодил тому в голову. Так он спас будущему королю жизнь и, хоть руку впоследствии всё равно пришлось ампутировать, тот был благодарен и сделал молодого наёмника своим телохранителем. Со временем отношения между ними стали приятельскими, и на очередном привале Эдвальд рассказал о причинах войны.

«Нынешний король, – говорил он, – оказал «высочайшую милость» – пожелал руки моей сестры. В юности она была влюблена в Венианора Русворта, моего шурина, давнего друга и сына островного лорда, но, увы, королю в таком отказывать не принято. Мерайе пришлось стать королевой. Трижды моя сестра приносила королю мёртвых детей раньше срока, трижды облачалась в чёрное и скорбела по ним, но всё же хранила супружескую верность. Когда боги в очередной раз даровали Мерайе дитя, короля захватила мысль, что она носит под сердцем ребёнка Русворта. Венианор порой приезжал в наши края, и мы навещали Мерайю в Чёрном замке или уезжали с ней в Одерхолд. Во время наших визитов король жутко ревновал её и пил сильнее обычного, порой напивался в собственных покоях вусмерть.

Мерайя носила дитя вот уже восемь месяцев, куда дольше, чем в прошлые года. Лекари и книжники сходились во мнении, что она должна принести мальчика. По их словам, это должно было случиться в середине весны, так что Мерайю со дня на день готовились перевести в повивальные покои, где ей предстояло провести последние недели перед родами. На этот раз король, уверенный в появлении долгожданного наследника, даже назначил турнир и созвал всех на него всех лордов Энгаты, но боги распорядились иначе.

Ещё осенью я впервые осторожно намекнул Альберту, что Мерайе лучше было бы выносить и родить в Одерхолде. Она писала мне, что опасалась тяжёлых родов, просила короля отпустить её в родовой замок, но тот не желал её слушать. Моя мать рожала меня три дня, но мы с ней оба остались живы, поэтому я был готов доверить жизнь сестры нашим повитухам, как никому другому.

Чем ближе подходил срок, тем настойчивее я предлагал это королю, но он всякий раз был непреклонен. Ревность затуманивала его разум, он хотел видеть ребёнка сразу после родов, но не соглашался ни отправить жену, ни ехать вместе с ней. Я слышал от него множество отговорок. И о том, что дорога станет Мерайе в тягость, и что от холодов она потеряет дитя… Бред воспалённого ревностью разума.

И вот, ранней весной, едва сошёл снег, роковое известие застало меня врасплох. Роды Мерайи начались раньше времени и оказались слишком тяжёлыми, их пришлось принимать прямо в её покоях. Тогда бестолковые повитухи Чёрного замка и предложили королю страшный выбор: спасти жену или иссечь ей чрево, чтобы сохранить дитя. Безумец выбрал второе, но мальчик не прожил и дня. По словам лекарей, дитя родилось слишком слабым, потому что появилось на свет раньше положенного срока, но я уверен, король сам убил ребёнка в порыве ревности. В волосах мальчика ему почудился тот самый рыжий цвет, что и у Венианора Русворта. Потом по стране пошли сплетни, будто бы Альберт Эркенвальд забил или задушил не то жену, не то ребёнка собственной короной. Глупый слух, но я не стал его опровергать. Чем большим чудовищем считают короля, тем лучше.

Если бы король послушал меня, Мерайя была бы жива, а возможно в живых остался бы и ребёнок… Чёрт возьми, моего деда поднял на клыки дикий кабан, так лекари Одерхолда поставили его на ноги за пару недель! Но нет, Альберт Эркенвальд был непреклонен, тем самым обрекая на смерть и мою сестру, и её дитя.

Я немедленно отправился в Чёрный замок. До сих пор помню этот день. Он оправдывался, говорил, что всегда любил её, что желал ей только лучшего. Тогда я сказал себе: такой отвратительный лживый безумец не заслуживает того, чтобы быть королём, и отправился в Одерхолд собирать войска. Моя сестра мертва по его вине, а он продолжает жить как ни в чем не бывало! Клянусь жизнью, Таринор, он ответит за всё!» – говорил Эдвальд, трясясь от злости.

Через полтора года, спустя месяц осады Энгатара, когда в столице королевства начался голод и стало очевидно, что Империи его не удержать и не победить в этой войне, король предложил переговоры. Тогда Таринор впервые увидел Альберта Эркенвальда вживую, и тот совсем не был похож на чудовище, о котором говорил Эдвальд. Ему было немногим больше пятидесяти, но он оказался худым, измождённым и почти полностью седым. Когда король заговорил о Мерайе, на его глаза навернулись слёзы, а взгляд наполнялся таким бесконечным отчаяньем, что наёмнику стало по-настоящему жаль его.

Неделю спустя городские ворота отворила городская стража, а врата замка открыл лично командующий гвардией Вельмор Скайн. То, что произошло дальше, крепко врезалось в память Таринора. И не проходило ни дня, когда бы он не сожалел о случившемся. Мать лорда Одеринга, леди Реллу, имперцы действительно оставили в живых. Племяннику же повезло меньше. Как именно его казнили, Таринор не знал, но в народе ходили страшные слухи.

Теперь же, семь лет спустя, наёмник шагал по дороге на восток, надеясь, как и прежде, что ему подвернётся жирный куш. Воздух пах влажной землёй и прелой листвой, оттаявшей из-под недавно сошедших сугробов. Весна в Энгате всегда была временем противоречивым. Земля освобождалась от снежного покрывала, дни становились длиннее и теплее, а жизнь королевства, будто бы уходившая в зимнюю спячку, пробуждалась ото сна и закипала с новой силой.

Однако пробуждалась не только природа. Леса и рощи наводняли разбойничьи шайки, чьи осенние запасы подходили к концу и вынуждали их вновь выходить на большую дорогу, подстерегать одиноких путников и торговые обозы, что пожалели денег на достойную охрану. К тому же, будто бы разбойников было мало, крохотные деревушки и фермерские поселения становились лакомым кусочком для оголодавших за зиму гоблинов, которые покидали свои подземные убежища в надежде утащить козу или разграбить амбар.

Благодаря всему этому Таринор почти никогда не оставался без работы. Порой он нанимался на службу к рыцарям или лордам, но никогда не задерживался у них надолго, чтобы не оказаться между молотом и наковальней, будучи втянутым в дрязги благородных господ.

Порой наёмников, скорчив презрительную мину, презрительно называли «продажными мечами», говорили, что их стезя окрашена серым, цветом пыли и стали. Однако Таринора такая жизнь вполне устраивала, хоть он бы с удовольствием добавил к этим атрибутам ещё и серебро. Потому как, хоть дорожная пыль и звон стального клинка в самом деле повсюду сопровождали наёмного воина, однако жирный куш мог неожиданно свалиться даже на него.