Страница 5 из 17
– Иван, иди к нам! – зовет Ивана Алексеевича его земляк, тоже командир орудия.
Он шагнул было в их сторону: всё-таки надежное укрытие, а его ребята даже не успели окопчик как следует вырыть, – потом подумал: нехорошо своих бросать, – остановился и махнул рукой:
– Да ладно, я с ребятами останусь.
Залезли они в окопчик (пришлось им, чтобы всем поместиться, чуть ли не друг на друга лечь), закрылись руками и ждут смерти. Когда стихло всё, вылезли из своего окопчика, в ушах свист, и от запаха тола мутит. Еле на ногах стояли, но зато все живы, а от блиндажа соседей ничего не осталось: 250-килограммовая бомба попала прямо в него. Иван Алексеевич только обрывок ремня своего земляка нашел.
А потом он сутками сидел по пояс в болотах, пил воду из луж, полз под градом пуль. Он должен был погибнуть, если не подо Ржевом, так под Москвой, если не под Москвой, так под Калугой. Но вопреки всем этим «должен» он выжил и родил четверых детей, в том числе и моего мужа. А женой его стала Елизавета, которая выхаживала его в госпитале после тяжелого ранения.
– Меня мать вымолила! – часто повторял он.
Да, вымолила, в тылу в это время тоже шла война: невидимая брань за спасение своих детей.
Матери молились, и их молитвы меняли траектории полета пуль и заживляли смертельные раны. А мать Ивана Алексеевича, Евдокия, была еще в ответе и за свою внучку: ей привезли на лето пятилетнюю Алку, чтобы ребенок свежим воздухом подышал да молочка попил. Но началась война, и родители оказались неизвестно где. И тут внезапный налет, Евдокия укрылась в овраге вместе с ребенком, а когда опасность миновала, их дома уже не было. Но как-то надо было жить! И Евдокия вырыла землянку, обложила ее досками и соорудила печурку. И в этой землянке прожила она с внучкой до конца войны. Остатки их жилища еще можно было увидеть через десять лет. Моего мужа отец возил на это место, и муж недоумевал: как же можно было выдержать в таких условиях три года? Вся Россия тогда только на молитвах и держалась…
Надежда на благополучный переход Ивана Алексеевича в вечность появилась у нас после двух снов, увиденных нами. Уж больно сны необычные были, на них невозможно не обратить внимания: яркие, с запоминающимися подробностями, которые до сих пор хранятся в памяти, хотя с тех пор прошло уже тридцать лет.
Первый сон я увидела на седьмой день кончины Ивана Алексеевича, в праздник Благовещения Матери Божией. В пустой комнате передо мной стоял свекор, он не улыбался, но лицо его было довольным. А у меня все напряглось внутри, потому что я понимала, что времени у меня на беседу с ним совсем мало.
– Иван Алексеевич, вы прошли мытарства? – спрашиваю я.
– Не только, более того: сначала новый язык и понимание, потом смысл и свет, даже не так: свет и смысл. Но ты это поймешь.
А потом он лег на лавку под иконы и сложил крестообразно руки на груди. А я начала судорожно искать бумагу и ручку, чтобы записать то, что он мне сказал. Нашла карандаш, хочу написать, а карандаш ломается. «Глупость какая! – думаю. – Зачем я трачу время? Ведь это же сон, надо постараться проснуться, пока ничего не забыла!» Я прикладываю усилие и… просыпаюсь.
А второй сон увидел вскоре мой муж. Будто отец выходит из стеллажей с книгами. И муж спрашивает его:
– Папа, как ты?
– Знаешь сынок, тут ведь все доктора, только я кандидат.
– Ну да, ты же в больнице, потому и доктора.
Сон закончился, и, только проснувшись, муж понял, о каких докторах и кандидатах могла идти речь. Возможно, речь шла о святых насельниках Царства Небесного, разных по чину и званиям, с разными духовными дарованиями. Ведь не только великих святых ждет блаженная радость на небесах, но и те, кто вселится в малые обители, смогут постепенно совершенствоваться и возрастать духовно.
И еще хотелось бы добавить интересную, на мой взгляд, деталь. Когда Иван Алексеевич слег в постель, за ним стала ухаживать его дочь Нина. И вот за несколько дней до кончины отец вдруг сказал дочери:
– Нина, я поглумел.
Дочь расстроилась:
– Папа, зачем ты так говоришь, ты же не глупый!
– Да нет же, Нина, я поглумел, – с досадой отмахнулся отец.
«Поглумел». Откуда это слово? Ведь Иван Алексеевич не знал церковнославянского языка, не знал, что слово поглумитися в переводе на русский означает размышлять, рассуждать. «В заповедях Твоих поглумлюся» – читаем мы в 118-м псалме.
Иван Алексеевич не ходил в церковь, но разве не о таких, как он, сказал Господь: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[3]? Он ведь мог, имея бронь, спокойно отсидеться в тылу, о чем мечтали многие, а не рваться в бой, защищая Родину.
Может быть, за эту любовь Господь и дал воину Ивану возможность войти в Царство Небесное…
Однажды нам задали вопрос: не хотели бы мы изменить свою жизнь, если бы это было возможно? Ответ нашелся не сразу. Действительно, кому захочется повторить те грехи, в которых потом придется каяться всю жизнь? Сколько же было совершено преступных ошибок! И это неудивительно: что можно ожидать добродетельного от человека, не знающего Бога? Но! Разве можем мы с уверенностью сказать, что сумели бы предложенную нам новую жизнь не исковеркать вновь грехами и ошибками? И как быть с красотой Промысла Божия, который так очевидно руководил всей нашей жизнью и который ни на мгновение не оставлял нас своей заботой? Как же можно не дорожить всем тем, что у нас есть, не благодарить Бога за прожитую жизнь со всеми ее пороками и ошибками, не восхищаться умением Господа создавать шедевры из обломков, обрывков и осколков, всего того, что оставалось после нас, пока мы строили свою жизнь по своей воле.
И какое счастье, что не надо нам теперь бесплодно сокрушаться о прожитых днях, потому что мы имеем дар покаяния, который убелит нашу прошлую жизнь, по слову Божию, как снег, и даст возможность начинать каждый день с чистого листа.
А еще у нас была любимая сказка, случайно прочитанная в каком-то журнале, где героями были краски (к сожалению, автора я не запомнила). Король был белой краской, а королева – синей. Понятно, что белая краска пользовалась большим спросом. И белый тюбик с каждым днем становился все более похожим на выжатый лимон, и это наводило короля на грустные мысли. «Вот умру я, и что? – думал король. – И никто не скажет королеве, будто она красивая…»
Вот такая история любви.
Оставить все и последовать за Христом
Вот и миновал год со дня нашего расставания. И снова февраль.
Любимые стихи юности… Думала ли я в то далекое время, когда прочла их впервые, что февраль станет и моим месяцем скорби, что поэт в этих стихах уже выплакал горечь моего молчаливого февраля и за меня сумел
Вот так описана поэтом скорбь, через которую надо достойно пройти, если хочешь соприкоснуться с той радостью, которую возвещал Господь перед Своими страшными испытаниями, перед не ведомым никому Его чувством богооставленности, чувством, ни с чем не сравнимым по глубине страдания. «В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир», и скорбь «ваша в радость будет» [4]. И если бы не победа Господа над миром, полонившим человека адскими мучениями, если бы не осознанное и свободное желание идти за Христом, участвуя в Его победе над миром страстей, человеку ни за что бы не удалось испытать такое страдание, которое в конце концов сможет вспыхнуть радостью Царства Небесного.
3
Ин. 15:13.
4
Ин. 16:33, 20.