Страница 6 из 19
Он долго продержал меня в моем тревожном ожидании, потом поинтересовался:
– Кто тебя научил?
– Никто, хозяин.
Я услышал, что он втягивает в себя воздух, как это делают астматики во время приступа болезни, после чего спросил, четко произнося каждое слово, как если бы ему вдруг стало трудно говорить:
– И кто она, эта девушка? Ты с ней знаком?
Кровь ударила мне в голову. Что ему ответить? Растерянный, я, заикаясь, объяснил, что это плод воображения, но, возможно, меня вдохновило некое воспоминание. Голос хозяина загремел, словно раскаты грома, когда он бросил мне в лицо разгневанные слова:
– Маленький лицемер, лютеранин без чести и совести, ты встречаешься тайно с моей племянницей! Ты опозорил этот дом, где я имел неосторожность тебя приютить! Вы, немцы, дикие варвары, не больше того! Я вышвырну тебя из Венеции!
Я пытался произнести хотя бы фразу, чтобы извиниться, но попробуйте остановить Юпитера, когда его обуял гнев! Он подбежал к двери и с высоты лестницы позвал двух компаньонов, работавших на втором этаже. Те бросились к нему так стремительно, будто его убивали и он звал на помощь.
– Закройте на замок этого подлеца в темную комнату! И немедленно! Уберите его с моих глаз – мне смотреть на него противно!
Я дал увести себя, не сопротивляясь, сраженный такой вопиющей несправедливостью.
Stanza oscura [12], расположенная на первом этаже, была большим чуланом без окон, где хранились тюки с глиной, сосуды с красящими порошками, бочки с маслом, бутыли с лаками. Там стоял дурманящий запах, который, как только закрыли дверь, сразу ударил мне в голову. К тому же на полу была грязь, сквозь стены просачивалась вода из ближнего канала. Я сел на какой-то мешок, который нашел ощупью, и начал с тревогой размышлять о своей дальнейшей судьбе, так как гнев метра Ринверси не предвещал мне ничего хорошего. Мне льстило, что он подозревал, будто я тайно встречаюсь с его племянницей, и если бы я действительно был наказан за такой проступок, мне было бы намного легче, я даже нашел бы в этом какое-то счастье. Увы, Николозия на меня даже не посмотрела. Она ничего не знала о моих чувствах, а если бы и знала, они были ей совершенно безразличны. Я могу сгнить заживо в этом мраке, и она никогда об этом не узнает. О, с какой сладкой радостью я терпел бы мучения за нее – если бы только ей было о том известно! И в этот миг моих размышлений мне пришла в голову мысль, от которой я задрожал: ведь если Ринверси обвинит свою воспитанницу в том, что мы с ней тайно встречаемся, девушка узнает о моем существовании. Будучи любопытной, как и все женщины, она захочет со мной познакомиться… И то ли вследствие буйной радости, которую я испытал при этом предположении, то ли, что более вероятно, от химических испарений, которыми был насыщен склад, у меня закружилась голова и, не сумев преодолеть внезапную слабость, я потерял сознание. Я огромными прыжками бежал по равнине – равнине, где размещался «Церемониал величественных фигур», – по направлению к статуе Венеры, стоявшей на пьедестале из белого мрамора. Она так ярко сверкала на солнце, что мне пришлось закрыть глаза, как в тех случаях, когда приходится смотреть на раскаленное добела пламя. Герр Фуш бежал вместе со мной, дыша так тяжело и хрипло, будто был в агонии. Однако он от меня не отставал, и я почувствовал большую жалость к нему. Но, естественно, остановиться я не мог. Я должен был приблизиться к сияющему телу богини, и это длилось долго. Наконец, когда я очутился возле самого пьедестала, я увидел, что богиня исчезла а на ее место взгромоздилось огромное мерзкое существо с липким телом, похожее на спрута, с красными глазами, которые смотрели на меня с ненавистью. И похоже, что, пребывая в бреду, я расшифровал значение этих символов, ибо вдруг закричал: «Элеуса! Элеуса!» Тотчас же ко мне подбежал герр Ватгейм, мой дорогой друг по прозванию Красный-Глаз. Он держал в руках закрытую книгу, которую хотел принудить меня читать, но сколько я ни пытался ему объяснить, что сначала надо ее раскрыть, ohi упорно держал ее закрытой, настойчиво повторяя: «Читай! Читай!», чего я никаким образом не мог сделать. Потом я вдруг начал дергаться изо всех сил, так как заметил, что связан по рукам и ногам. И еще я обнаружил, что меня бросили на дно какого-то корабельного трюма, и этот корабль увозит меня неизвестно куда. Я не сразу осознал всю глубину своего несчастья. Ведь трюм был такой же сырой и мрачный, как и тот чулан, в котором меня сначала замкнули. Однако скрипение корпуса, которым болтала килевая качка, очень быстро мне подсказало, в каком месте я нахожусь. Воспользовавшись моим обмороком, Ринверси привел в исполнение свою угрозу вышвырнуть меня из Венеции, погрузив меня на отплывающий из порта корабль. Голова у меня так сильно кружилась, что мне стоило больших усилий собраться с мыслями. Мной овладело чувство острой тоски, которую ничто не могло рассеять. Мое положение было не из блестящих, это правда, но самое ужасное состояло в том, что, удаляясь от Серениссимы, я разлучался с Николозией, не успев даже рассказать ей о своей любви. К счастью для себя, я снова потерял сознание, освободив таким образом свои мысли от царящего там хаоса.
Кто-то вылил на меня полное ведро ледяной воды, и это привело меня в чувство. Мне развязали руки и ноги. Передо мной, смеясь, как будто смотрел веселый фарс или комедию, стоял Андреа Костанцо, тот самый, по чьей вине произошло со мной это несчастье. Рядом с ним курил длинную трубку другой мужчина, лет пятидесяти. Мне сразу же сообщили, что это капитан торгового судна, на котором мы плыли. Звали его Кардуччи, и он потерял ногу в битве при Лепанто. Поэтому он назвал свой корабль «Святая Лига» в память о союзе между Венецией, Римом и Испанией, чьи корабли под предводительством Дон Хуана Австрийского, внебрачного сына Карла Пятого, разгромили флот Оттоманской империи.
– Добро пожаловать, – сказал мне этот человек. – Вы мой гость, и мое самое большое желание, чтобы вам было здесь хорошо.
Я вскочил на ноги так быстро, как позволяли мне мои еще слабые силы.
– Это позор! – вскричал я. – Позволительно ли так покушаться на мою свободу? Возвратите меня в Венецию, умоляю!
Андреа попытался меня урезонить, рассказав, что служилось. Все объяснялось тем, что Ринверси был влюблен в племянницу. Он без устали ее рисовал, сожалея, что не сможет жениться на ней. Нет сомнения, что он даже принуждал ее позировать ему обнаженной. Представив себе это, я взорвался от возмущения. Я бросился на Андреа и ударил его кулаками в грудь.
– Это неправда! Ты все это выдумал, чтобы причинить мне боль! Что я тебе такого сделал?
Капитан Кардуччи вмешался в наш разговор.
– Ваш друг – а он действительно вам друг – говорит правду. Вчера вечером я был приглашен к этому художнику. Он мне сказал, что в его мастерскую забрался вор. Чтобы его наказать, он хотел бы удалить его из Венеции. Не согласен ли я принять его к себе на борт? Он нарисовал вас такими ужасными красками, что я согласился. Вы были в обмороке, к тому же вам еще дали выпить снотворное, и когда стемнело, вас перенесли сюда. Однако мессер Костанцо, узнав о том, что случилось, нашел меня, рассказал о том, как все происходило на самом деле, и решил остаться возле вас. Разве это не доказательство истинной дружбы?
Извинившись перед Андреа, я охотно принял приглашение к обеду, который капитан устроил нам в своей каюте. Мы шли курсом на Бари, затем собирались обогнуть мыс и направиться в Португалию. Именно туда «Святая Лига» должна была доставить свой груз. Не имея ни малейшего желания знакомиться с тем далеким Западом, я высказал намерение сойти с корабля в Бари и по суше возвратиться в Венецию. Андреа стал меня разубеждать. Ринверси был слишком разгневан и вполне мог приказать, чтобы меня убили, если я поддамся искушению и снова попадусь ему на глаза. Таким образом, я узнал, что можно одновременно быть и великим художником, и злым человеком.
12
Темная комната (ит.).