Ты – мой грех

Соколовского нет. Оторвалась. Или, может, он и не бежал за мной.

Воспитатель хренов! Думает что всё обо мне знает, да вот только он ошибается. Он не знает обо мне ничего! Это раньше я драму устраивала, и слёзки лила, как жизнь несправедлива. А потом поняла, что даже от такой жизни можно удовольствие получать.

Тем более, я знаю, что вырвусь. Выгрызу себе самое лучшее, когтями с мясом оторву своё.

Рано или поздно.

Глава 3

Домой я прибежала вспотевшая. Тьфу, будто и не мылась. На мокрые волосы налипла пыль, носилась я по дворам знатно. Как заяц петляла, боясь, что догонит. В наши хоромы вошла с опасением – а ну как Руслан уже здесь?! Но нет, мы не прописаны, и даже не зарегистрированы в этом бараке под снос, хоть в чем-то дурость моего отчима мне помогла.

Здесь меня Руслан Соколовский не достанет.

– Доча, ты уже вернулась, – встретила меня мама.

Уже пьяная, а ведь обычно вечером начинает, а не днем. Я прошла мимо нее и свернула на кухню. Фу! Дым, перегар, на столе газеты, на которых рыба и какая-то гадость, а еще банки со шпротами и водка. А за столом всякий сброд в наколках и невменяемая бабища.

– Чего морду кривишь опять? Давно не получала? – отчим бахнул по столу кулаком, и начал вставать. – Щас ремень достану, сопля!

Я закатила глаза, выпила чашку воды, и пошла в комнату. Отчим – алкаш, причем алкаш идейный, еще и отсидевший пару раз, но меня никогда не бил, боится. Я тоже много чего боялась раньше – что изобьет, что его дружки меня изнасилуют, а потом устала бояться. Решила, что если хоть кто-то полезет – прирежу, возьму грех на душу. И каждый раз именно это отчим и его собутыльники и видят в моих глазах. Я точно это знаю, отчим сам признался, что взгляд у меня бешеный. Потому и бояться я перестала.

В комнате я застала маму, заплетающую косички Диане.

– Люба, смотри. Мама мне пличёску делает, – пролепетала сестренка. – Давай мама и тебе сделает? Будем с одинаковыми ходить. Ну Люб?

– Не плическу, а прическу. Рррррр, – прорычала я, и поцеловала Дианку в лоб.

– Любаш, я могу котлеток нажарить. Хочешь, в комнату принесу тебе? – мама взглянула на меня заискивающе.

Я не могу с ней разговаривать. Она пьяна, и от этого всегда будет больно. От любви до ненависти, от ненависти до любви, и обратно… снова… и обратно – это про меня и маму. Сколько она обещала бросить пить, и я верила, а потом находила её пьяной, и так по бесконечному кругу. Любовь сменилась на ненависть – горючую, острую, заставляющую творить то, из-за чего Руслан Соколовский несколько лет назад выедал мне мозг нотациями. Сейчас эти два чувства сменяют друг друга.

Я не могу любить маму, которая привела в нашу жизнь алкаша и зэка. Я не могу любить спивающуюся маму, много раз позорившую меня перед кем только можно. И из-за Дианки я не могу её любить – она её в эту жизнь привела, но что это за жизнь такая?!

Но и ненавидеть в полную силу не получается. Смотрю, как мама Диане косы плетет, чувствую, как целует нас перед сном, и не могу. Вот и путаюсь в чувствах, и из-за этого говорить с ней не получается, когда пьяная – то ли обзову её по-всякому, то ли расплачусь. А потому – молчу.

– Люб, я рюмашку всего выпила, не злись. Запах есть, а опьянения нет. Ну так что, котлетки-то будешь? Или картошечки нажарю. Давай?

– Нет, спасибо, – выдавила я.

То ли заботится обо мне, то ли подлизывается, то ли на кухню не терпится вернуться, якобы котлеты жарить, а на самом деле присоединиться к гульбищу. В пятнадцать лет я бы так и выкрикнула маме в лицо, она бы расплакалась, и пошла пить. Сейчас… её выбор. За неё я билась как могла, теперь бьюсь за нас с Дианой.

– Идем в душ, принцесса, – я взяла за руку сестренку, повесив на плечо полотенца.

– А косички не намокнут?

– Голову вечером тебе помоем, не намокнут.

– Это хорошо, – вздохнула Диана.

Мы помылись, погуляли, и лишь вечером вернулись домой.

– Мне пора, – я вошла на кухню, где и застала маму – пьяную, но на ногах.

– Работа?

– Да. Мам, не напивайся сегодня сильно, прошу.

– Я не…

– Не напивайся, – с нажимом повторила я. – Чужих много, Диана на тебе. Этим уродам плевать – взрослая девка, или ребенок, ты ведь понимаешь? Завтра я выходная, и ты сможешь что угодно творить, но сегодня, пока весь этот сброд у нас – не пей больше.

– Я не буду, – мама опустила глаза.

Подошла к ней, и поцеловала в опухшую щеку.

Мой главный страх не за себя, я-то смогу себя защитить, а вот малышка… надеюсь, мама сдержит слово, закроется в нашей комнатушке и будет сидеть с Дианой. На работу я её взять не смогу, в ночном клубе шумно и таких же уродов хватает, что и у нас в бараке.

– Мам, ты поняла?

– Я не буду сегодня пить, клянусь тебе. Не будь такой жестокой, Люба, – скривила губы мама, будто собираясь заплакать.

Я торопливо развернулась, схватила сумку и вышла из нашей пятикомнатной коммуналки.

Не быть такой жестокой? Я бы хотела, но приходится. Когда я дома – тревожусь за брата, когда на работе – тревожусь за сестру, ночами снится что отчим прирезал маму в пьяной драке, и как тут не быть жестокой?!

Так, тьфу, хватит! Нужно подобрать нюни, смысла страдать – нет. Вместо этого буду продолжать бить копытом. Прорвусь!

– Привет, – я села в машину к Серёге.

Он тут же потянулся ко мне с поцелуем, от которого я увернулась.

– Фу, воняешь!

– Только покурил, – рассмеялся он.

– Вот и не тяни ко мне губы сейчас. Заводи, поехали уже, смена скоро.

Все же, хорошо что я Серого встретила. Бармен он хороший, меня научил мешать алкоголь, и в клуб устроил. А платят там отлично, только музыка орет так, что потом весь день звон в ушах. По этой причине Дианку я с собой и не таскаю. А еще потому что пьяных гораздо больше, чем у нас дома.

– Ты говорил что есть вариант, как мне деньги достать, – напомнила я.

– А ты меня неласково встретила, любимая. Так что не скажу.

– Серый, блин, не буду я тебя сейчас целовать, у тебя во рту пепельница. Говори уже!

– Тоже мне, девушка, табак ей мешает. Другие сосутся, и ничего, а ты выкаблучиваешься.

– Сереж, хватит. Это не шутки, мне двадцать миллионов нужно найти. Сумма нереальная. Ты сказал, что есть вариант, если не шутка – скажи уже, а если шутка – иди в задницу, – холодно произнесла я.

– Слушай, а почему двадцать миллионов-то? – зачем-то тянет время Серый. – Как они Лёху помогут вытащить? Ты что, хочешь организовать его побег? Наймешь людей подкоп рыть, подкупишь охрану колонии, да?

– Нет. Эти деньги нужны на подкуп прокурора и судьи. Всё схвачено.

– Точно? Не кинут?

Друзья моего брата уверяют, что не кинут. Я в этом не уверена… я не уверена даже в том, что смогу достать эти деньги. Я же не блогер какой-нибудь, мне миллионы не платят за рекламу щеток для задницы, но если есть шанс вытащить брата, я должна это сделать. Обязана.

– Так что с деньгами? – снова спросила я.

– А почему ты так сильно хочешь Лёху вытащить?

– А ты так и будешь вместо ответов задавать вопросы? – раздраженно спросила я.

– А мне любопытно. Пока не ответишь – не скажу тебе ничего. Так что?

– Лёша – мой брат, и это естественно, что я хочу его вытащить из колонии.

– Этого мало, – ухмыльнулся Серый. – Ты прямо повернута на Лёхе, здесь есть что-то еще. Мне нужно ревновать? Может, брат не родной, а какой-нибудь сводный, и типа вообще не брат?

– Брат. Родной. Роднее не бывает.

– И?

– И в тюрьму он из-за меня попал, – призналась я. – Доволен?

– Вау! Так та наркота, с которой Лёху приняли – это твоих рук дело? Барыгой была, Любань?

Я сцепила ладони в замок, и отвернулась к окну. Я не барыгой была, а дурой. Полнейшей идиотиной.

– Люб?

– Лёша работал много, хотел накопить денег и забрать нас с сестрой, чтобы вместе жили. Целыми днями впахивал, а я… ну, я подростком была, кто бы меня куда взял, – горько усмехнулась я. – Вот только мне очень хотелось брату помочь, и поскорее вырваться из всего этого.