Страница 83 из 91
Нынче всех усмирили! Держава, как водится, строилась на большой крови…
— Что, дядя, не ешь, не пьешь, не кушашь? Али чарой слуги обнесли, али беду чуешь? — захмелев, князь полуобнял вельможу на зависть боярам.
— Делу — время, племянник, а потехе — час! Не ко времени ныне пиры да гуляния!
— Иной раз слушаю я и дивлюсь! Не учили разве — казна пуста, мошна тощая — делай вид, что все спокойно в Киеве? Народу только того и надобно, знать — есть над ним голова, а при ней руки крепкие да цепкие. Эх, кабы мне сейчас все злато Царьградское?
— Уж тогда и воевать незачем! Больно шедр ты, Владимир! Все раздал налево — направо. А деньга счет любит. Не рачительно пиры водить, коли воям уж нечем платить!
— Сходили б, дядя, к нашим, киевским волхвам — глядишь, какой травы бы дали, — посоветовал Владимир, глядя старику в глаза.
Под ними синели круги с красными прожилками, точно вельможа не просыхал, но он напротив не притрагивался ни к ествам, ни к медам. Да и кожа на лице стрыя казалась высохшей, пожелтевшей, морщинистой, точно вот-вот и Велес откроет пред ним скалу Алатырь. Но Владимир знал, что в ближайшее время дядя на Тот Свет ни ногой — есть дела поприятнее.
— Совет и впрямь хорош! Да моя вера того не позволяет? — подумал вельможа.
— А потом бы нам еще поразвеяться — знать, не увяла в чреслах сила богатырская?! — предложил племянник.
— Не увяла! Не увяла! — поспешил согласиться Малхович, — Вот только беды переживем — и тряхну стариной!
А напасти возникали одна за другой. Волчий Хвост сказывал, что в лесах киевских заприметили Дикого Охотника, и это всегда предвещало худое время. Сам вельможа не верил ни в Волха, ни в какого-другого местного божка. Но вот надо же! Сперва рассыпался в прах кусок той глины, из которой он лепил краснотелого слугу. Выходит, самым непонятным образом кровный враг его совладал с големом… Да, хвала Ориилу, сгинул под Горой! Затем дурацкий случай с Ильдеем, который вез кота, а привез на погибель ката. И, наконец, проклятый Свенельд, уйдя в мир иной, прихватил двадцать пять лучших воинов, включая верного Бермяту. Девчонки и след канул, хотя, если заплечных дел мастера не переусердствуют — что-то можно выудить из того варяга, он некстати сопровождал зазнобу князя.
Впрочем, бывшую зазнобу, потому как Красно Солнышко положил ныне глаз на царьградскую прынцессу, а про дочку Владуха и думать забыл.
Столование было еще вполпира, а гости еще вполпьяна, когда к креслу Владимира приблизился Волчок и давай шептать Красну Солнышку, что заехал на славный княженецкий двор волынский гость — Дюк из Вендии. Привязал он, дескать, коня богатырского к столпу точеному, да идет сейчас по палатам скорой поступью. Приворотников ни о чем не спрашивает, а придверников-варягов прочь отталкивает. И стоит уж, видать, у самой гридницы, с ним же калика перехожая-переброжая, а при нем гусельцы яровчатые.
Вмиг помрачнел князь, посуровело лицо. Те, кто по праву и левую руку сидели — поутихли.
— Шут бы их взял! — молвил тихо Владимир, а кому надо — тот слова услышал.
— Так, что, светлый князь? Пускать? Али взашей прогнать? — осторожно шепнул Волчок.
— Видишь, дядя! Какие обиды терплю! — обернулся Владимир к Краснобаю, — Да, уж, коль пришли, гнать несподручно… Зови обоих! — бросил он посыльному.
— Что за обиды?
— Как привезли того виновника смерти Бермятиной, так повадился к нам за варяга просить его первый товарищ — Дюк Волынянин. Мне бы послать наглеца куда подальше, но купец с венедской гильдии был бы очень кстати.
— Ты правильно поступил! Надо купца приветить, он еще пригодится. Едва унял Муромца с Добрыней — жалование им задержали!? — ответил вельможа, оглаживая изрядно поседевшую в последние дни бороду.
— Смотри! Илье, да ватаге его плати исправно, корми лучше лучшего! Не посмотрю, что родичи! Я державу строю…
Тут вошел в палату сам заморский гость. Была на нем шубка голевой парчи, приукрашена скатным жемчугом, приобсажена самоцветными каменьями. Сапоги у варяга — зелен сафьян, носок остер и пята кругла.
А за Дюком следом нищий калика — на нем черный пыльный плащ, под плащом веретья грубые, и лицо тот калика под капюшоном скрыл, только одни глаза и светятся. Снял Дюк сорочинскую шапку, приунизанную красным золотом, да поклон положил собранию, поясной положил, по-ученому. Следом и калика в пояс поклонился…
— Уж как здравствуешь, Владимир стольнокиевский! Привет тебе, солнце наше красное! И поклон тебе, князь Владимир Святославович!
— Добро пожаловать, удалый молодец! — нехотя улыбнулся князь гостям.
Вот пошли Дюк да калика к самому престолу Красна Солнышка. Широко шагал Дюк, а калика еле поспевал, прихрамывая. Гридня столовая высока да длинна, не миновал Волынянин и полпути, как встал со скамьи кленовой Чурила Пленкович и дорогу им загородил.
— Ай же ты, Владимир Красно Солнышко, уж позволь мне с боярином речь держать!
— Изволь, Чурила! — кивнул довольный князь.
— Помнишь, славный, как прибыл во Киев сей купец-боярин, ты его спрашивал: мол, какой дорогой следовал, мой волыньский гость. Отвечал тебе, Красно Солнышко, гость негаданный, что езжал он путем прямохоженным. Так, в глаза нам врал Дюк, насмехался! Над тобой, светлый князь, издевался. Как от Венедии богатой до самого града стольного прямоезжая дорога заколодела, замуравела. Ведь на том пути три заставы — три преграды есть на дороге той. А ни пешему, ни конному прохода нет.
— Ты Чурила малость перепил, — отвечал тогда волыньский гость, — Ныне есть дорога прямоезжая! На заставе первой я побил зверье! На второй заставе змей порубил, покончил! Как подъехал к третьей заставе — глядь, там сходятся горы толкучие… Пораздвинули мы с другами горушки. Езжай смело богат-купец! Веди свой караван! Хочешь — в Вендию, а хошь — на острова Оловянные? Так-то.
Быть бы меж варягом и Чурилой столкновению, да вперед тут вышел калика. Он плечиком случайно двинул — так Пленкович под смех гостей на скамейку сел, да в зобу дыханье сперло у хулителя.
— Ах ты, калика перехожая! Кто таков, чтоб гостей моих толкать! — разозлился тут Владимир, — Как смеешь, чернец, с головою покрытой предо мной стоять?
— Это, князь, мой спутник! — говорил Дюк примирительно, — Не сердись, светлый, на несчастного. Больно лицо у него попорчено, так, чтоб взоры не смущать, он и прячет шрамы рваные.
— Раны красят мужчин, но коль он таков скромник — пусть хотя бы сыграет гостям, пусть потешит их. Усладит слух — награжу, не доставит радости — пусть пеняет на умение! …
Тронул тогда калика звонкие струны и повел рассказы дивные про старинные времена, о князьях былых. Прославлял, негодник, Великий Новгород! Но так речисто славил, былинник, что все заслушались!
Кто ж не помнил прежде о Словене? Он и заложил крепость гордую при истоке из Ильмень-озера. Тем и славен первый князь. Не сыскать мудрей волхва, не найти счастливей воеводы! Шли несметные полки славян, шли на запад, да на север. А в походах пили пращуры — осушали реки бурные. Стереглись тевтоны соседа, дорожили готы миром.
Как рождались по земле славянской дети — были взяты все ко двору княжьему. И велел их Словен воспитывать, точно родные ему, со старанием. И росли люди верные, да учили воеводы ревностно, особливо с юных лет не искать доли легкой, а пытать судьбу, не щадя трудов.
Хладно море Варяжское, суровы его покорители. Нет житья словенам — то поморянин нагрянет, то рыжий свей. И обрушился князь на противников. За Словеном шли сыновья его, а при них-то млады сотоварищи. Стал владыкою стран полуночных Словен, князем стал над князьями, и привлек сердца щедростью да правосудием. С тех-то пор земли на севере прозвались Славию.
А особливо чествовал князь тех мужей ратных, что проливали кровь за него. Щедро награждал, но и жестоко наказывал. Он не жалел себя, но и не щадил тех, кто шел за ним. И тогда разделил Словен полночные земли на пять частей да вручил их достойным людям, на которых надеялся, и имел над всеми свое попечительство. Сам же князь собрал многочисленный флот и ходил до самого батюшки-Дона, воевать водою и сушею народ скифский. Вслед за ним и Север шел на Юг. В покоренных селениях и городищах ставил он столпы великие: «Словен завоевал сию страну честным оружием».