Страница 7 из 91
— Можно и без прискорбия! — отвечал зверь. — Пустое, я знал, на что иду.
— Это ты о чем?
— Если ничего не произойдет, поедим мирно, — пояснил Баюн, — а потом нас вышвырнут вон. Но зато с полным брюхом. Я всегда так делаю… Впрочем, столь высокородного героя никогда не посмеют выставить за дверь.
— Подлиза! Чтобы я еще когда-нибудь ходил по кабакам! — откликнулся словен.
— Правильно, лучше сдохнуть с голоду на дороге, предварительно получив по башке от ветряной мельницы! — невозмутимо продолжил его мысль собеседник. — И помилосердствуйте! Разве ж это кабак? Здесь Корчма! — Баюн подмигнул человеку. — Лучшее из заведений княжества. Кушай спокойно, нам пока ничего не грозит. Да и торопиться-то особо некуда! Ты ж хотел ждать Седовласа? А он никогда и никуда не спешит.
— Подслушивал?
— Эхо было сильное.
— Схватить бы за хвост, да об стену? — усмехнулся словен, преодолевая искушение тут же так и сделать.
Продолжая разглядывать пестрое общество, Ругивлад решил хорошенько расспросить собутыльника о Киявии — стране, куда его забросила судьба, а вернее, собственное недомыслие, и где он собирался искать справедливости.
Двое нечесаных худых мужиков в лохмотьях забивали досками красного дерева огромную ушастую дыру в стене корчмы. Вездесущий хозяин успевал наполнить постояльцам чаши, рассчитать их, не без выгоды для себя, попутно рассказывая занятные былички о мужском достоинстве и женской чести:
— Едет как-то Илья по лесу, глядь: избушка стоит, а в ней у окна сидит бабка. Сама старая, беззубая. Илья ей и говорит: приюти, мол, путничка. «Изволь, молодец! Только в хате места мало, так не обессудь, ступай-ка на сеновал! Да ежели ночью к тебе дочка моя заглянет, станет приставать — гони ее прочь, дурочка она». Ну, Илья сказал спасибо и пошел себе ночевать. Только задремал — скрипнула дверь, он как глаз приоткрыл, так и обомлел: девица! Нагая! Груди — во! Бедра — во! «А и славный ты богатырь, Илья! Не хочешь ли, чтобы я тебя и перстами и языком в трепет привела?» — говорит. Илья сам не свой, он на заставе баб давненько не видывал: «Желаю!» — отвечает. А она ему рога лосиные строит и кажет: «Ммеэ! Ммеэ…»
Лихие молодцы покатывались со смеху и добавляли такие подробности, что смех превращался в ржание. Проворные девчонки меняли блюда, улыбаясь завсегдатаям.
В углу корчмы, противоположном словенову, располагался купец со своими варягами. Телохранители сперва мрачно поглядывали на жизнерадостных киян, но крепкие медовые напитки развяжут язык кому угодно.
— Мужики! А що такое «висит да мотается, всяка за него хватается»?
— Хе-хе!
— Не «хе-хе», лопух, а рушник!
Вскоре у них за столом пошло такое бахвальство, что хозяин поспешил проведать: не надо ли чего именитому гостю.
Кутерьма быстро наскучила Ругивладу, и он, как советовал Седовлас, взялся за мелок, огораживая угол от остального мира …
— Ты глянь, какой праздник жизни! — мяукнул кот, обрабатывая баранью лопатку. — По мне, если есть добрая выпивка и мягкое мясо — это уже немало. Конечно, готовят здесь не то, что в княжьем тереме! Ну, да ничего, и у Красна Солнышка на пиру побываем! … И как ты, парень, можешь вкушать эту гадость?
Зверь понюхал кашу и презрительно отвернулся.
— Ого, а вот это уже интересно! — навострил он уши.
— О чем это они? — спросил Ругивлад, тронув Баюна за хвост.
— Ш-шш! Слухом русская земля всегда будет полниться, — ответил тот и принялся намыливать языком когтистую лапу.
— Похоже, в Берестове еще одной бабой станет больше… Ну, силен мужик!.. Теперь никому от вятичей проходу не будет. Неужто, девки в Киеве перевелись? … — долетели и до него отрывки разговора.
Два убеленных сединами мужа терпеливо слушали третьего, еще совсем молодого и горячего дружинничка, речь которого все более походила на хулу:
— Видано ли дело — дружбу водить с печенегами? Давеча княжий дядя привел в терем ихнего хана, Ильдея.
— Говори, хлопец, да не заговаривайся! Не может того быть, чтобы Красно Солнышко Ильдея привечал! К тому Ярополк, старший сын Святославов, был ласков, не посмотрел, что Ильдей — кровник.
— То куда ранее началось, — вставил второй муж. — Разве не помните, как воевода Претич со степными гадами лобзался? Так могу поведать.
И, получив молчаливое согласие, продолжил:
— Когда степняки пришли к стенам киевским в первый раз, князь наш в Переяславцах силу копил. Затворилася его матушка во граде со внучатами. Красно Солнышко тогда вельми молод был, ему и десяти весен не минуло. Обступил Куря-печенег Киев белокаменный, и нельзя из него ни весточки послать, ни сбежать. Было ворога великое множество — такое, что нельзя из Лыбеди-реки горсть воды черпнуть. Голодно киянам, изнемогать стали. И решили: коль в неделю помощи не прибудет — отдаться на милость поганых. Да по счастью, выискался у наших смекалистый хлопец, умел по степному гуторить. «Берусь, — говорит, — весть ко русичам доставить». Снял портки да пошел по мелководью, прям на печенегов. Те дивятся: «Що такое?». Он им и глаголет, мол, коня ищу. Те и пропустили. Так парень без штанов и явился пред светлы очи Претича да речет ему: «Коль не подступите завтра к Киеву, кияне предадутся печенегу». Взял тут Претич дружину свою хоробрую, посадил на лодьи, и айда по Днепру, до самого стольного Киева. Приказал трубить в трубы и бить в бубны, дабы поняли ханы: идет рать великая. Подступил он со дружинушкой к Киеву, да и взял к себе на лодью княжичей. С той поры Владимир наш Красно Солнышко сильно обязан Претичу. Посылает Куря-печенег слуг, узнать, что за войско ныне прибыло. А воевода и глаголет: «То еще не сама рать, она уж следом поспешает, и ведет войско князь Святослав». Испугался тогда хан, да и в ответ: «Будь мне друг, храбрый воевода! Пусть царит вечный мир между нами!». Да и протягивает Претичу саблю вострую, стрелы каленые, да подводит ему скакуна буланого. Наш-то Претич не лыком шит: снимает брони, подает Куре меч и щит. Знал бы Претич, что тем клинком глава Святославова и срублена! … Так вот, Ильдей — родич Кури. Потому и не может быть, чтоб Красно Солнышко поганого привечал.
Ругивлад не сумел дослушать историю. Взгляд его остановился на трех дюжих воинах, что показались в дверях. Хозяин дернулся, быстро сунув что-то под прилавок. Остальные поутихли и, вроде бы продолжая кутить, искоса наблюдали за происходящим.
Городскую стражу ввели при Владимире. Как водится, блюстителей порядка недолюбливали и, завидев бердыши, сплевывали под ноги. Миновав пару столов, поскрипывая да позвякивая бронями, стражники очутились как раз в том углу, где Ругивлад и кот не спеша приканчивали запеченную с яблоками утку.
— Видать, чужеземец, ты прибыл к нам издалека… — растягивая слова молвил старший, и его красный сапог с загнутым верх мыском оказался точно на линии, вычерченной колдовским мелом.
— Мир велик, я из славного Новагорода… — ответил Ругивлад и глянул на клинок, словно обещая тому скорую потеху. Только руку протяни..
— Ты будешь Ольг, племяш того Богумила, коего прозвали Соловьем? — бесцеремонно продолжил второй стражник.
— Хоть бы и так, но зовут меня все-таки иначе! — рукоять меча удобно легла в ладонь.
— Следуй за нами!
— А в чем моя вина?
Cтражник замялся с ответом, наблюдая, как неимоверных размеров кот, изогнув жирную лоснящуюся спину, тяжело спрыгнул вниз и, вздохнув, полез под стол.
— Не заплатил гостевую пошлину. В Новгороде тебя тысяцкий обыскался! К тому же, занимаешься черным колдовством! — Он глянул на круг и снова провел по нему сапогом. — А таких в стольном Киеве не любят. Всем известно, что, во-первых, речами колдуны влагают в сердца горожан смрадные вожделения, злобу и ненависть. Во-вторых, завладев сердцем, отнимают у людей разум. И наконец, твои собратья напускают болезни, портят девиц и скот. Этого вполне хватит! — молвил старший и, сделав знак помощникам, шагнул вперед.
«Лукавит, пес. Никто меня не мог заметить. Тут явно что-то не так!» — сообразил Ругивлад.