Страница 55 из 91
— Только из злата были таврели!? — восхитился молодой писец.
Эдакое внимание со стороны некогда могущественного жреца и мурманам пришлось по душе. Вскоре они свели волхва со своим земляком, что знал немало таких распевок наизусть. И закралась дерзкая мысль в мудрую голову, что не есть ли Сварга Небесная этот самый их хваленый Асгард, и не та ли это Валльхала, кою он Ирием зовет. Но о прозрении волхв промолчал, решив обмозговать все на досуге.
А повел искусник скальдскапа[45] речь о знаниях древних, о великой стуже, да о битве небожителей, и о том, как сгинут бессмертные боги, но воплотятся вновь в своих потомках. И золоченые таврели, как лучшее из погибшего, прошлого мира, сохранят асы да ваны в мире грядущем, народившемся заново.
Только Красну Солнышку те песни без надобности. Нет утешения в чудесных сказках, когда плоть иного просит. Вот и в эту ночь Дрема ленился, и сон к князю никак не приходил, да настроение у Владимира выдалось под стать игре. Рахта разошелся не на шутку и грозил обрушить мощь черных фигур на непрочные ряды воинства светлейшего.
В массивную дубовую дверь опочивальни осторожно постучали.
Рахта схватился за меч. Вздрогнули клевавшие носом по углам горницы воины, разом превратившись в верных псов, готовых положить за господина жизнь.
— Кого там Чернобог принес? — бросил Владимир, обдумывая ход.
— Добрые вести, племянник! — отозвался Краснобай, просовывая голову в дверной проем.
— Настолько добрые, что ты, дядя, сам поспешил о них сообщить? — удивился князь, двинув таврель.
— Добрые, но секретные, — подтвердил вельможа, показавшись в дверях целиком.
Он выпятил грудь, огладил пышную черную бороду, едва тронутую сединой, исподлобья глянул на стражников. Подхватив бердыши, те охотно оставили свои места и потопали вон.
— Завтра доиграем, Рахта! Ступай! — молвил Владимир, протягивая богатырю белу руку для лобзания.
Дождавшись, когда удачливый дружинник притворит за собой дверь, Малхович приблизился к постели, где на пуховых подушках развалился племянник, и поклонившись, продолжил:
— Человек мой с Радогоща речет, дикие вятичи давеча все перессорились, едва победили Ильдея. Наш старый знакомый, этот словен из Ладоги, убил на поединке Буревидова наследника. Голова-то вятичей вне себя и готов на все, лишь бы отомстить.
— Удобный повод, чтобы поправить наши дела на востоке, но личного желания Буревида маловато. Ни единого воина не двину отродясь на болота, ни один воин Киявии больше не прольет в эту грязь своей драгоценной крови — пусть, наконец, Ильдей покажет, на что он горазд.
— Все складывается — хвала небесам! Чужеземный волхв, разметавший печенежские отряды под стенами Домагоща, ныне покинул вятичей. А недели три спустя новый жупан удалил от себя и дочь Владуха.
— Продолжай, — Владимир жадно схватил рассказчика за руку.
— Дружины Бермяты стерегут пути, так что вскоре тебе доставят и Ольгу, и насмешника с чудесным котом.
— Добре! Утешил ты меня, дядюшка! Проси, чего пожелаешь — все исполню, что в моих силах. А силы есть немалые.
— Просьба моя пустяшная и никаких трудов не потребует, — отвечал Краснобай, — Прикажи, племянник, тотчас, как схватят волхва того молодого — предать его смерти лютой. То же прикажи сделать и с провожатыми Ольги, если таковые найдутся.
— Гм! Чую, просишь, ты больше, чем говоришь. Ну, да я от слов своих не отступлю! Только кота мне привези — вельми речами красив. Да, и с пленницы пусть глаз не спускают — волос с ее головы упадет — ты, дядя, в ответе будешь. Не посмотрю, что родичи. Так-то оно лучше!
— Было бы неплохо, кабы волхвы твои архангелу Илие, да Перуну своему, хвалы пропели. Завтра праздник.
— То по нашим старым обычаям… А вообще, я так кумекаю — на Вышнего надейся, но сам не плошай! — отвечал Владимир, но потом добавил, примирительно, — Все сделают, был бы толк! Они, почитай, осьмой день готовятся.
— Сделают ли? После того, что я им учинил в Новом городе — у волхвов зуб вырос. Половину в Волхов загнал, других каликами по свету пустил, — засомневался Малхович.
— Вот ты и заверь стариков, что дожить им век будет спокойнее, коль сговорчивыми станут. Ступайте, дядя, мне недосуг о том на сон грядущий раздумывать. И так все ночи тревожные, душные — как вспомнишь чего нехорошее — так и гложет меня изнутри. Я бы к травникам подался — так вы ж их с бермятой всех распугали, один лишь остался. Но он глух, точно тетерев, особенно по ночам…
Как прозорливо заметил князь, его дядя и впрямь знал куда больше, не так прост был Краснобай, каким казался племяннику — может, в чародействе тоже что-то соображал, может, служили ему лучше, чем Владимиру. А проведал он, к своему ужасу, что едет ныне дорогами русскими древний витязь Свенельд. И у старца сего еще хватит сил посчитаться и за сына, и за воспитанника, и за друзей погибших. Буревид, съедаемый ненавистью, сам объявился в стане Бермяты и поведал воеводе всю свою историю с глаза на глаз. А врать ему не к чему — на все пойдет, лишь бы стереть Домагощ с лика земного. Ну, с этим Киев решил не спешить, а вот богатыря Свенельда словить не мешало бы. Бермята, крепко повязанный с Краснобаем прежними злодействами, не замедлил прислать гонца с берестой. Сам гонец, понятно, черты да резы не разумел. Кем бы он был ныне-то, Бермята, кабы не покровительство Малховича? Но даже сам Владимир не подозревал, куда там воевода, какие тайны скрывает черная душа стрыя княжьего.
Оставив племянника, Краснобай первым делом велел разыскать Свенельдова младшего сына — Мстишу, да не спускать с него глаз. Вдруг, отец захочет повидать, каков вымахал, — тут его и поймают. Говорили, что богатырь отбыл по дороге на древлян, взыскать с них очередную дань.
Наконец, вельможа затворился в тереме, приказав слугам никого к нему не пускать под страхом смерти, а отвечать: «Отъехал, мол, ранехонько к сынку своему в Новый Город!» Такой ответ не вызвал бы нареканий. Там у дяди князя был двор побогаче киевского — отгрохал еще в ту пору, как пробрался к словенам опекуном малолетнего Володимера. Да и сын Малховича — ныне тысяцкий в Новгороде. Если бы опосля вельможа появился на княжьем пиру — так, какой спрос с холопьев?
Белый Хорос, бог дневного светила, три раза открывал очи, прежде чем Ольга и Свенельд миновали Домагощинские леса, а после и вятическое Ополье, перевалив за край земель Вантит. Три раза ночевали они у костра, ибо опытный воин не хотел, чтобы кто-либо из местных, если бы просились на постой, навел охотников на их след. А такие найдутся — в том бывалый Свенельд не сомневался.
К исходу четвертого дня, накануне полнолуния, было решено свернуть на Черниговскую дорогу, что и вела из вятичей до самого Чернигова. Смеркалось, когда руг постучал в крепкие ворота усадьбы, стоявшей на холме средь роскошных лугов. Недалече тускнело огоньками захудалое сельцо.
Забрехали псы, затем кто-то вышел на крылечко и, уняв сторожей, окликнул прохожих.
— Нам бы водицы испить, хозяин! Да еды какой, я щедро заплачу.
— Сколько вас?
— Сосчитай по одному — не ошибешься! Я, да со мной дочка будет. Кабы не она, не напрашивался бы. Нам ночлег не к чему, коль ягненком разживемся, только путь-дорогу укажи — и наш уж след простыл.
— Добрых людей и пустить не жаль. Этот дом всегда приютит путников, — отвечали из-за ворот, — И куда вам на ночь ехать? Оставайтесь на постой, места всем хватит!
45
[45] скальдскап — магическое искусство кельтских и германских певцов слагать и декламировать скальдические «стихи». Скальды — здесь это сословие скандинавских жрецов, владеющих магией рун и искусством поэзии. Драпа — скальдический стиль, используемый для восхваления, воодушевления, хвалебный двустрочный слог… Рунхент — скальдический размер, в котором помимо аллитераций и внутренних рифм есть конечные рифмы.